Секретарь удивленно посмотрел на него, явно не понимая, что это случилось с их чекистом, но быстро оправился и пригласил к себе в партком. — А что так? Как-то необычно вы собирались зайти? Что-то случилось? Хотите чаю? — Нет, спасибо. Вот хотел поговорить, чтобы изменить наше общение, вроде поднять на новый уровень, — начал было Пивоваров говорить и остановился. Он не знал, какой уровень и что именно может предложить этому опытному доценту кафедры марксистско-ленинской философии. — Вы хотите вроде поговорить? Или действительно «вроде» поднять что-то там? — не издеваясь, хотя и можно было съязвить на этом неосторожно вырвавшемся слове, спросил секретарь. Он уловил его растерянность, даже неуверенность и продолжил: — Я вот уже два срока, по четыре года, как положено по уставу, секретарствую, мне нравится работать, пусть даже за последнее время много формализма стало, но я с удовольствием работаю, не меньше, чем с моими вопросами философии. — Это вы говорите для общей информации или специально для меня? Понимаю этот накат, но я тоже люблю свою работу. — Пивоваров слегка нахмурился, говоря эти слова. — Да нет, хотите по-честному? Вы любите должность свою, ну, я не знаю, звание свое, принадлежность к структурам, что ли, которые делают ваше положение среди людей неравное, все это дает вам власть, которой вы, извините меня за прямоту, не умеете пользоваться. У меня также есть власть, не то, что вы думаете, не партийная власть лидера по уставу, а честно заработанная среди людей, они, я могу вам прямо сказать, порой даже забывают, что я секретарь, доктор наук, а приходят, доверительно общаются, как с близким. Вот так, дорогой товарищ. Пивоварову стало все настолько безразлично и тошно, что он хотел прервать беседу и просто уйти, подать рапорт, уйти из «конторы», как он гордо называл управление КГБ. Иногда он задавал себе вопрос, почему тот же Быстров или генерал никогда не позволяли себе так называть, а только он и его ничем не выдающиеся коллеги называли горделиво «конторой». — Да уж, вы правы, не хватило мне, а вернее, не смог наладить качественные контакты, все заносило не туда! Вот у меня сейчас образовался вопрос, на который не могу получить ответы, и как подойти, не знаю. — Пивоваров вдруг начал говорить о деле и говорить в просительном тоне: — Вот вы сможете мне помочь понять, что происходит на филфаке, точнее, там стажеры из Франции пишут диссертацию, а я никак не могу получить необходимую информацию, один студент из Африки интересен нам, но я тоже не владею материалом. Вот такие дела! Секретарь уже приготовил чай и наливал в чашки. На минуту он остановился, словно вспомнив, потом поставил кипяток на место и сказал: — Дайте мне время до послезавтра, постараюсь оказать вам помощь. Мне надо сходить в тот корпус, где филологи, съездить в их языковые филиалы. Вызванивать по телефону я не хочу, а все это надо делать лично, надо видеть людей, а не общаться с голосом. Ну вот, пейте чай, хотите с сушками, хотите с печеньем, у нас есть и бутерброды, вижу, у вас что-то произошло, вот поэтому и хочу оказать хоть и небольшую, но помощь. Приходите послезавтра в это же время, позвоните мне перед приходом, надеюсь, телефон вы знаете. Звоните… — И он пожал руку Пивоварову. Через день Пивоваров получил полный анализ положения дел на факультете, включая аспекты работы со стажерами. Положив документы на стол к Быстрову, он на словах уточнил некоторые детали, а потом спросил: — Мне подавать рапорт на увольнение? Быстров пожал плечами, захлопнул папку с принесенными Пивоваровым документами, оглядел лейтенанта, предполагая, что Пивоваров продолжит, но тот молча ждал. — Сегодня у меня нет повода сомневаться в ваших профессиональных способностях. Как получили эти сведения? — Мне хорошо помог секретарь парткома. Быстров понимающе кивнул и, помолчав, решил оставить надежду в душе своего оперативника. — Оставим, вернее, отложим пока вопрос по вашему желанию подать рапорт. Я сообщу вам о своем решении! Хорошо сделали эту работу. Продолжайте в таком же ключе! Пивоваров дернулся при этих словах, впервые прозвучала для него такая скупая похвала. Он понял, что именно сейчас он должен рассказать Павлу Семеновичу о разговоре со своим дядей, который состоялся у него несколько дней назад. — Ты же понимаешь, — говорил дядя, секретарь Крайкома КПСС, когда они сидели у него дома в тихий воскресный вечер, — всегда есть кто-то, кто стоит над тобой. И надо мной, и над тобой. И вот эти верхние могут как угодно распоряжаться тобой, даже не ставя тебя в известность. Просто, как щелкнуть пальцами. — У вас партийная субординация, у нас комитетская, все я понимаю. — Не то! — воскликнул дядя, он уже был сильно пьян. — Есть то, что мы видим, слышим, отдаем честь и выполняем приказы, а есть негласное, то, что ты не видишь, не знаешь, а оно уже здесь, рядом и присматривается к тебе. Только те, верхние, и знают весь расклад, а ты пешка, тупая и глухая в их руках. — Ну, это возможно где угодно, только не в нашей структуре. У нас кадры только самые лучшие, самые способные. Ведь не зря же мы передовой отряд нашей партии. — Везде и всегда, все одно и то же! — резанул дядя, налил себе и Пивоварову. — Давай еще по одной, и я тебе докажу, что и у вас все так же! Они выпили, дядя оторвал кусок от ростбифа и, не кладя в тарелку, начал есть с руки, отрывать зубами и жевать, а в перерывах говорил. — Этого никто не знает и не должен знать. Ты моя кровь, ты комитетчик, поэтому твоя главная работа знать больше и умело использовать это знание. Поклянись, что это будет секрет. — Клянусь! — бодро проговорил племянник, думая, что дядя опять несет пьяную дребедень. — У нас в городе сидит группа офицеров КГБ из Москвы, даже из Парижа! В твоем управлении никто про них не знает. Москва просто не ставит в известность. Идет интенсивная переписка с Москвой, с Центральным Комитетом Коммунистической партии Советского Союза по нашей партийной секретной линии. Эта группа живет в нашей резервной крайкомовской квартире. Понял! Дядя поднял кверху указательный палец и со значением посмотрел на племянника. У Пивоварова отвисла челюсть, и он застыл, глядя на своего родственника, не понимая, то ли он говорит правду, то ли он поплыл в кайфе, и не зная, что сказать, налил еще водки из бутылки, специально изготовленной для нужд высшего партийного аппарата, с простой и лаконичной надписью «ВОДКА. Простая». — Вот-вот! Давай выпьем за наших «верхних», которые знают много больше и делают еще более много, много, — от повторения последних слов образовалось непотребное слово, на что дядя расхохотался, — вот так и бывает с теми, кто пытается оценивать их действия! — Слушай, а откуда ты знаешь такое? — осторожно спросил Пивоваров. — Знаем только я и мой дружбан, секретарь крайкома, который и готовил этот вопрос. Даже наш первый не знает. Вот так, племяш, свита делает короля. И еще один человек знает, там у вас! — напряженно сказал дядя, переходя на шепот, потихоньку начиная осознавать, что наделал глупости и проболтался. Теперь он старательно переводил стрелки на управление. — Каштан! Полковник Каштан! Самый главный! Понял? — Да она простая проверяющая из Москвы! — начал было Пивоваров, но вдруг увидел, что глаза у дяди начали закатываться. — Как?! Разве этот полковник — она? Баба? — оторопело сказал дядя и рухнул. Племянник перекинул его руку себе за шею, поднатужился и потащил в спальню. На следующий день и позже дядя ничего не говорил ему при встречах. Напрасно Пивоваров пытался заглянуть ему в глаза, чтобы найти подтверждение тому дикому проговору. Дядя вел себя, как обычно, лишь только раз, дней через пять, осторожно спросил Пивоварова. — Слышь, племяш, я тогда ничего тебе не рассказывал про Предыбайло? — Предыбайло? Это же секретарь по промышленности крайкома! — удивленно начал было Пивоваров, а дядя, видя его естественную реакцию, как бы успокоился и облегченно вздохнул. Теперь Пивоваров твердо знал, что все сказанное дядей — чистая правда и все это происходит здесь и сейчас. Вот только для чего? Вот это он и хотел было рассказать Быстрову. — Вы что-то хотите добавить? — вывел его из размышлений голос Быстрова. Пивоваров подумал, что лучше подождать и посмотреть, какое будет его, полковника Павла Семеновича, отношение к нему. Простит его «слив», сделает вид, что ничего не было, поймет, что Пивоваров пересмотрел свое отношение к жизни, к работе, тогда и выдаст ему по полной. Такую информацию Павел Семенович не получит нигде и никогда. С этими мыслями он выбрался из кабинета Быстрова и пошел к себе. Настроение было превосходное, хотелось доказать всем, а особенно Быстрову, что он не отрезанный кусок, а достойный коллега и может работать так, как прозвучало в словах полковника. Через неделю его снова вызвал к себе Павел Семенович и с бесстрастным выражением лица отметил, что положительно оценивает сделанное им за последние дни. Добавил, слегка раздвинув губы в улыбке, что не ошибся в нем, вот тут-то Пивоваров и передал ему свой разговор с дядей. Никогда в своей жизни он не видел, чтобы у него на глазах увядал человек, а с Быстровым произошло именно такое, как только Пивоваров закончил свое повествование. Павел Семенович отрешенно сидел на своем стуле, потом, словно отряхнувшись, встал и протянул руку Пивоварову. — Послушайте, Пивоваров, прошу вас никому никогда об этом не говорить. Забыть, что мы говорили об этом. Этого разговора не было. Продолжайте работать! Вы теперь, как у нас говорят, «пуганый и битый». Таких любят наши верхние! Такие вот, к сожалению, и делают неоправданно хорошую карьеру. Мы с вами забудем обо всем, что было! — Он со значением посмотрел на него и отпустил. Быстров, оставшись один, задумался. Положение дел приобретало новое свойство. Его шестое чувство никогда не подводило. Павлу Семеновичу стало понятно свое состояние неопределенности и недопонимания, в котором он находился со дня получения шифрограммы из Москвы о приезде полковника Каштан. «Однако чувства — чувствами, а надо что-то делать!» — продолжая размышлять над этой информацией, он составил короткую записку для генерала и положил в сейф. «Что-то уже больно на завещание походит моя записка!» — вдруг подумал он, переписал заново, а старую сжег на металлическом подносе. Поднялся в приемную генерала, сообщил дежурному офицеру, что выходит в город часа на два, и положил заявление о предоставлении двух дней, четверга и пятницы, за свой счет по семейным обстоятельствам, для поездки в районный центр к матери. Быстров шел по коридору управления к себе, чувствуя, как нарастает неизвестно откуда появившееся напряжение. Подобное, предгрозовое состояние атмосферы, как помнил Павел Семенович, было давно, в начале 60-х, когда он после курсов «вышки» вернулся в свое управление в отдел контрразведки с двумя маленькими звездочками на погонах. Случилось так, что, не успев проработать и двух дней, сразу же окунулся в самое пекло. В те дни, когда он приступил к службе, начиналась операция выявления и задержания группы контрабандистов, в которой и он сыграл хоть маленькую, но заметную роль, получив ранение, а затем и внеочередное звание. Все, что потом происходило, несло на себе отпечаток добротной, но скучной и однообразной работы. Больших заданий он не получал, отдел возглавлял нынешний председатель УКГБ, генерал, а тогда еще подполковник. Оперативная работа приносила на первых порах чувство удовлетворения и собственной значимости. Через год он уже курировал несколько небольших предприятий. Сбор информации, этот рутинный ежедневный труд, был еще в радость молодому лейтенанту Павлу Быстрову. Он жил и работал, надеясь, что еще немного, и случится какое-нибудь серьезное дело, большая операция, но дни шли за днями, ничего не происходило, и мир молодого оперативника не расширялся за пределы очерченных полномочий. Начальник отдела, нынешний генерал, часто повторял ему, что на всех шпионов не хватит. Но вести эту рутинную, ежедневную работу по закидыванию и вытаскиванию сети надо, и чаще всего она будет приходить пустой, но и это должно приносить удовлетворение, а кому-то, может быть, и счастье в таком кропотливом добывании информации. Вот к такой работе постепенно привык Павел Быстров, и все с годами настолько смазалось в его мире, превратилось в одну бесконечную серую ленту жизни, что он уже не мог с уверенностью ответить себе, способен ли он на что-то совершенно другое. После доверительной информации Пивоварова, полученной им от своего дяди, он неосознанно пришел к зыбкому, не вполне определенному пониманию причины появления Доры Георгиевны в Крае, да еще с чрезвычайными полномочиями. Неувязки в его построениях были, но он не сильно заострял на них внимание, рассчитывая, что все проявится в самом ближайшем будущем. По прошествии нескольких недель появления Каштан в городе с ее стороны ничего существенного, что бы могло пролить свет на всю эту ситуацию в целом, не было. «Так, были некоторые странные отлучки, частые посещения крайкома, — сказал он себе, не испытывая никакого воодушевления, — засиживается допоздна с отчетами, рапортами, сводками, словно пытается уловить во всем нашем хаотичном движении, найти одной ей известные позиции. — Павел Семенович решил, что такая формулировка не пройдет, и слегка изменил направление в мыслях. — Надо бы подзаняться этой группешкой из Москвы или даже из Парижа!» Сентябрь 1977 года. Краевой центр. Крайкомовский дом, о котором говорил Пивоваров, Быстров знал хорошо и вскоре уже проходил мимо каменных ворот, ведущих во двор помпезного семиэтажного дома с тремя подъездами. Сквозь проем ворот увидел сгорбленного дворника, который медленно передвигался спиной к нему. «Вот, это то, что мне надо! Постараюсь получить место дворника на четыре дня!» — Здравствуйте, узнаете? — сказал Быстров в трубку, найдя в квартале от крайкомовского дома телефон-автомат. — Можете сейчас выйти ко мне? Там скверик рядом с вами! Своего старого знакомого, который работал в системе жилищного хозяйства, Быстров знал давно, доверие было, и поэтому он сразу же приступил к изложению своего плана. Знакомый Быстрова, выслушав, покраснел и недоверчиво посмотрел на полковника. — Это как же? Вот, прямо-таки сами, с метлой? Быстров согласно кивнул и вопросительно посмотрел на него. — Ладно, выделим дворнику турпутевку в лагерь с четверга по воскресенье, как бы премию за хорошую работу. Бесплатную! Теперь вот надо бы решить, как воткнуть вас! — Он сморщил лоб, потом, вероятно составив цепочку своих знакомств, радостно выдохнул: — В среду, к обеденному перерыву, подойдете к этому человеку и скажете, что от меня, переброшены на четыре дня замещать дворника. Как вас представить там? Павел Семенович прикинул, на какой паспорт лучше сделать оформление. — Давайте на Колбешкина Семена! Они расстались, а Быстров, хоть и хотелось ему еще раз проглядеть дом и подходы, отогнал эту мысль и заторопился в управление. Там его уже ждало оформленное заявление на двухдневный отпуск с припиской генерала: «В порядке исключения, предоставить!» В техническом отделе он подобрал себе соответствующую одежду, прихватил парик, грим и усы с бородой, положил в портфель и вечером долго примерял, гримировался, пока не остался доволен итогом. В среду, как он договорился со своим знакомым, пришел по адресу и, сославшись на него, как было велено, получил на руки четвертушку уведомления о временном исполнении должности дворника, с четверга по воскресенье, по указанному адресу. Вернувшись к себе на квартиру, Павел Семенович переоделся, загримировался, надел парик и потащился, подтягивая одну ногу, к крайкомовскому дому. Дворник долго читал уведомление, потом хмуро посмотрел на смуглое, почти коричневое лицо под гримом Быстрова, пожал плечами и, ни слова не говоря, повел в свою дворницкую, где уже лежал собранный рюкзак. — Давай, работай, пока меня тут отправили! — хрипло наконец-то выдавил он из себя. — Смотри не конфликтуй! Народ живет здесь особый! Завтра к шести утра подходи, передам ключи и поеду в этот туристический лагерь! — Он ухмыльнулся. — За всю жизнь вот только этим лагерем и отметили! Назавтра, с шести утра, взяв в руки метлу и совок, Павел Семенович приступил к исполнению своих новых обязанностей. Въехав и остановившись во дворе, Егор Подобедов заглушил двигатель «Волги» и, отработано быстро, отметил несоответствие. На скамейке при входе в подсобное помещение, опершись на метлу, сидел другой дворник, не тот, которого он срисовал и запомнил еще в первый день, когда с Каштан приехал с вокзала сюда, чтобы осмотреться и приготовить квартиру для приезда офицеров. Тот был пожилым, с азиатскими чертами лица, сильно согнутой спиной, вероятно, из-за больного позвоночника, которая не позволяла ему смотреть прямо, а только из-под низа. Потом несколько дней он наблюдал его, и вот сегодня на его месте сидел не такой старый, но и не молодой мужчина с седыми усами, в очках на смуглом, почти коричневом лице.