1978–79 ans Analytique memorandum Бернар посмотрел на эту пачку, взвесил на руке и уже хотел было положить в портфель, но профессор осторожно забрал ее из его рук. — Не сейчас, дорогой Бернар! Накануне поездки я сам лично привезу этот труд и специальную технику для копирования. — Да, верно! — согласился Бернар. — Еще несколько месяцев до поездки. Бернар уехал, а профессор взял телефон, набрал номер директора SDESE и попросил о немедленной встрече. Президент концерна и начальник безопасности, вернувшись, сели обсудить результат визита к профессору. — Пьер, как удивительно события в жизни переплетаются и порой возвращаются к нам, но с другой стороны! — начальник безопасности спохватился, сказав эту фразу. — Прошу простить меня за словоблудие! Профессор предложил вам хороший вариант! Мне довелось, работая в контрразведке, расследовать преступление, совершенное крупным грабителем. На одном из предприятий высокоточной технологии в электронике был совершен грабеж строго охраняемых документов по одному продукту, составляющих государственную тайну, который разрабатывали по заданию министерства обороны. Мы его взяли, достаточно быстро распутав, но все материалы, национальное достояние, попали в КГБ. Этот грабитель был их тайным агентом. Это было давно, в шестидесятые годы, поэтому я могу слегка приоткрыть это дело. — И что же дальше? — Грабитель получил 12 лет каторги. Мы потеряли национальное первенство в этой отрасли, Советы не смогли воспользоваться нашими достижениями, а все, по полной, получили наши коллеги в Северной Америке. Президент вопросительно посмотрел на него, пытаясь понять это его короткое резюме: — Господин контрразведчик, я не понял всю эту вашу асинхронную последовательность! — Да все просто! Мы обратились к коллегам в Северную Америку, в РУМО[67], военную разведку Пентагона, ибо эти похищенные материалы напрямую касались их разработок в этой области. Они, пожертвовав своим агентом, смогли физически изъять из ноу-хау (know how) важный этап в технологическом цикле производства в виде двенадцати страниц текста. Говорят, их агент, занимающий важный пост в центральном аппарате КГБ СССР, попросту съел эти страницы, когда его вызвали к руководству и выдали из «секретной части» папку с этими материалами. Они начали подозревать его, а через полгода взяли, ну а затем расстреляли! — Начальник безопасности грустно вздохнул и уверенно добавил: — История повторяется. Думаю, можно работать в этом направлении. Тем более если профессор предложил! — Вот и я так думаю. Только бы не съели эти материалы до того, как принесут ко мне! — Ха! Ха! — после театрального смеха начальник безопасности, сурово взглянув на своего президента, добавил: — Сейчас я выдвигаюсь в одно интересное место, там смогу получить больше информации по этому Элиоту. Бернар, вы говорите, его зовут Элиот — слишком известная фамилия в Париже в криминальных кругах. Надеюсь, что он действительно сын этого Элиота. Если так, тогда можете смело переводить деньги! Там держат слово и отвечают за него! После этих слов начальника безопасности президент концерна принял для себя окончательное решение воспользоваться предложением профессора. Глава 3. Ленинград. СССР. «Положенец». Срочный выезд / Краевой центр. СССР. Скрипникова-младшая и «положенец» / Москва. Отзыв из французской резидентуры полковника с группой поддержки / Постановка задачи Апрель 1977 года. Ленинград — Краевой центр. Ленинград и всю Ленинградскую область обложили плотные дождевые облака, медленно придвинувшиеся мрачной стеной от горизонта до горизонта, со стороны Балтики из Скандинавии. Приход весны, с апреля и до середины мая, почти всегда сопровождался такими погодными условиями. Аэропорт «Пулково» был закрыт как на вылет, так и на все прилеты. В зале ожидания скопилась большая толпа пассажиров, которые, посматривая на свинцово-черные тучи, качали головой и не ожидали скорого отправления, а приезжающие на встречу лайнеров, покрутившись в зале, большей частью возвращались в город. На одной из скамеек сидели двое молодых мужчин, уже вполне одуревших от бесконечного ожидания. — Слышь, Валер! Поехали отсюда! Давай, на вокзал! Через два часа будет поезд! — лениво сказал один другому и встал, потянувшись всем телом от долгого сидения. — Мы тут можем просидеть еще сутки, а то и двое! Он протянул руку и выдернул со скамейки второго, высокого, худощавого мужчину в джинсовом костюме с небольшой сумкой на плече. Первый был чуть пониже и слегка полноват, одетый невнятно, как большинство окружающих. — Стас, и я устал! Не могу, не выдержу трястись в поезде до Края почти полтора суток. Уж лучше здесь торчать, может, разкумарится погодка, вдруг откроют Питер! — Они оказались друг против друга. — Вы освобождаете места? — громко спросили сзади. — Нет, мы будем ждать! — ответил второй, которого назвали Валера, и снова сел на скамейку, а за ним и Стас, внутренне недовольный, что вот так все осталось на своих местах. — Может, и правильно! — пробурчал Стас, невесело подмигнув своему другу. Валера неопределенно хмыкнул, но больше ничего говорить не стал, он уже давно мыслями был там, в Крае, а это вынужденное ожидание вылета из «Пулково» разрывало его надвое. Судьба распорядилась круто и беспощадно, когда Валера Ищенко загремел на третий срок. Это уже было всерьез. Восемь лет строгого режима. Стас, его друг и подельник, сел на четыре года, после отбытия которых вновь «образовался» в Ленинграде, в ожидании освобождения кореша. После выхода из колонии в марте Ищенко, сорокалетний бродяга[68], уже имеющий три чалки[69], вернулся в Ленинград. На сходняке[70], который держал[71] Заря, «академик», советник при «всесоюзных ворах с именем», приехавший из Москвы, Валера был поставлен питерским обществом «смотреть за положением» на Адмиралтейском и Невском районах города. Заря, старый друг отца Валеры, заранее обсудил этот вопрос с местным «смотрящим» по городу и его ближним окружением, где и определилось положение и место Валеры Ищенко, больше известного как Ищи. Ночью, уже после сходняка, Заря, отпивая маленькими глотками из рюмки коньяк «Наполеон», говорил ему: — Смотри, малый, тебе доверило общество самый лучший, но и самый тяжелый район города. Там порты! Морской, грузовой, пассажирский! Там идет путь за бугор, оттуда приходит все самое ценное! Валера слушал и поражался, откуда и как мог знать дядя Витя, как он привык называть Виктора Павловича Заряева, все, что происходит, было и что может случиться на его месте «положенца». Виктор Павлович говорил тихо, но очень внятно, обладал колоссальной, энциклопедической памятью, мог немедленно и точно сказать, воспроизвести, поднять из самой глубины любой факт, сложить невероятно сложную, самую замысловатую комбинацию, привести к практическому применению любую схему. Он был «академиком» и это звание получил не напрасно. Для Валеры оставалось загадкой, как мог такой блестящий интеллектуал несколько десятков лет дружить с его отцом, ограниченным и совершенно не развитым «бродягой», который не то чтобы семилетку, а и четыре класса с трудом прошел, большей частью в школьном коридоре. Такая странная, крепкая мужская дружба, да еще при доминировании в ней отца Валеры, вплоть до его скоропостижной кончины в «северной командировке», была непонятна ему, вплоть до самых невероятных подозрений. Сейчас, слушая дядю Витю, Валера старательно впитывал всю информацию, которую широко раскидывал перед ним Заря, стараясь ничего не забыть, а кое-что даже творчески домыслить и сравнить. — Дядь Вить, все будет нормально, чего раньше времени гоношиться. Разберусь я с этим по ходу пьесы! — наконец, как бы завершая нотации, сказал усталым голосом Валера. — Нет уж, я тут еще на два дня тормозну и буду тебе каждый день спускать! Ты идешь серьезно, а я не допущу, чтобы запороть такое дело. Мало того что я вписался за тебя и мне держать ответ за любой твой косяк, мне надо, чтобы ты встал на ноги, стал настоящим вором! Пора уже! Скоро сорок лет стукнет! Скоро общество сделает подход на тебя! Валера вздохнул, хотел было сказать, даже попросить, чтобы отпустили его на два-три дня смотаться в Край, где жила его первая и единственная любовь всей жизни — Надя и его дети, девочки, близняшки, которых он еще ни разу и не видел со дня освобождения, но передумал, хотя рвался туда отчаянно. Заря понимал его, но отказал бы ему в этом, не тот он был человек, чтобы следовать чувствам и эмоциям. — Ты знаешь, дядя Витя, не очень-то я вижу перспективу! — вдруг ни с того ни с сего сказал Валера и тут же пожалел об этом. Виктор Павлович вскинулся, внимательно посмотрел на крестника и вдумчиво спросил: — Ты о чем? О жизни или о себе? Ты делай, что надо делать, и будь что будет! Гнетет тебя, вижу, разлука. А ты пересиль себя, будь мужчиной! — Меня и так все это подрезало! — Да что же тебя так подрезало, что ты скулишь, как шавка? Валера, только не примешивай здесь ее! Укрепись в делах, а потом можешь ехать к ней. Изо дня в день, закрепляясь в своем новом статусе, выполняя когда простые, а иногда замысловатые поручения «смотрящего», Ищи был принят в узкий и малодоступный мир криминального Ленинграда. Поставив в известность, еще в «северной командировке», о желании войти в семью, сообщество, стать «при своих», он знал, что уже не одна пара глаз начала наблюдать за ним, его поведением, его окружением, готовясь составить мнение к принятию «полноты» для него, или «коронации». Однако просвета в делах не предвиделось, и он оттягивал и оттягивал свою поездку, не выпуская из головы мысль, хоть как-то устроить свою жизнь с Надей и детьми здесь, в Питере, а пока шла только переписка, как в колонии, только почаще и более обстоятельно. Все годы в заключении он жил только одной-единственной мыслью о Наде и детях, постоянно испытывая глубокое чувство вины и раскаяния от того, как надломилось и сломалось счастье, когда очутился в клетке зала суда. Потом он узнал, что однокурсник Нади по Всесоюзному институту физической культуры имени Лесгафта хитростью, силой и принуждением заставил выйти за него замуж. Вот здесь-то и крылось двойственное, чувствительное место, где, с одной стороны, его женщина ушла и жила с другим, но этот другой заботился о Наде и его детях, не давая им пропасть. То, как сложилось там, на воле, было понятно до мелочей; в отличие от Валеры, однолюба, неимоверно тяжелого в отношениях, Надя обладала легким характером, с постоянной тягой приводить любые сложности в состояние легких, проходящих мимо и мало связанных с ней событий. Валера знал определенно, что любила она только его, как и он, исступленно и безвозвратно, но он знал куда больше, чем она, что такое жизнь и какая она есть, эта жизнь. Это знание и было всепрощающим и умиротворяющим бальзамом, который хоть как-то снимал одну большую боль. Валера рассчитывал к осени, когда полностью подготовит все в Питере, поехать и забрать к себе Надю и детей, однако случилось так, что выехать пришлось раньше намеченного им срока. Сообщение в последнем письме о старшей сестре из Парижа, недавно гостившей у нее, было новостью для него. Он знал, что у нее есть старшая сестра, которая училась в ленинградском университете, на факультете иностранных языков. Теперь вдруг Надя сообщает, что та живет во Франции и у него уже есть там двоюродная племянница. Это было неожиданно, но Валера понимал, что много пролетело мимо него, пока он отбывал срок. Мало того, Надя написала, что появились некоторые серьезные обстоятельства и надо увидеться. Он понял: она написала об этом, оставив за строчками нечто большее, недосказанное, что и заставило его немедленно собраться и отправиться в Край. Вылет, как и предсказал Валера, легкий на руку, состоялся через полтора часа, когда в центре облачного навеса образовалось небольшое белое пространство, которое, быстро увеличиваясь, открыло небо, а тучи ушли в разные стороны. — Давай, бродяга, лети! Не задерживайся там, сам знаешь, что у нас тут! — с этими словами Стас проводил своего друга. Ищи прилетел в Край уже глубоким вечером и, выйдя из здания аэропорта, сумел договориться с водителем, который быстро довез его в адрес, по «наводке» одного из бывших местных, который недавно перебрался в Питер и пристроился под «крылом» Валеры. В подъезде, поднимаясь по лестнице, он наткнулся на двух местных «быков», которые плотно оккупировали подоконник между вторым и третьим этажом. Увидев Валеру, они спрыгнули со своих насиженных мест и встали, загораживая путь. — Эй, уважаемый, к кому идешь? — спросил один из них. — Спокойно, без кипеша[72]! — предупредил Валера, отступая на шаг назад, — я из Питера. Парни подозрительно оглядывали его, признав в нем приезжего. Один протянул руку к сумке и дернул за ручку. — Что в сумарике? — Что-что! Вещи, трусы да зубная щетка. Ладно, бродяги, я вижу, вы здесь на стреме, я не знаю, что тут у вас происходит, но мне нужно к Жило, малява[73] на руках! — Ищи резко двинулся, пройдя между стражами. Дверь квартиры на пролет выше распахнулась, и на пороге стоял привлеченный громким разговором в подъезде, как понял Валера, именно тот, к кому он шел. Это был довольно пожилой мужчина, и хотя тот всеми силами старался выглядеть моложе, но все: дряблая, обвисшая кожа на лице, сильно прокрашенные хной до неестественного коричневого цвета волосы, так, что кожа под волосами была какая-то бурая, кадык, торчащий между двумя жилами на шее, поддернутые кверху плечи — выдавало в нем преклонный возраст. — Здорово! Вот малява к тебе! — Валера, поднявшись по ступенькам, протянул ему записку. Тот взял и быстро пробежал глазами короткий текст. — Ах, вот оно что! Проходи! — дружелюбно сказал хозяин и пропустил его внутрь. В прихожей остановился и посмотрел, словно ожидая чего. — Ну, и как звать тебя, питерец? — Ищи! — сказал Валера. — С кем корешишься? — продолжал первичный, быстрый опрос хозяин квартиры, местный «смотрящий». — Много с кем! С Зарей, например! Тот вздернулся от слов Валеры и уже другим тоном продолжил: — Ну, это ништяк! А он знает, что ты здесь? — Нет, не знает, но мы можем хоть сейчас звякнуть ему в Москву! Местный махнул рукой. — Успеется! Давай так сделаем, — он мысленно что-то прикидывал, — сегодня отведут тебя на хату, и там ты переночуешь, отдохнешь, а завтра в полдень за тобой заедут, и мы уже тебя окончательно поселим. Можешь так? — А то! — ответил Валера, испытывая облегчение, что знакомство не затянулось. — Как там, мой племянник? — спросил хозяин, открывая дверь на лестницу и знаком подзывая одного из стоящих на стреме.