Тонкие силуэты Ричи и Фила смотрели с кормы молча, словно не верили в то, что сейчас сотворили своими руками. 26 Стоит только Кэт броситься ко входной двери, и красные соседи тут же расколют ей череп или перережут горло. Именно этого они и ожидали, именно к этому готовились: что она завопит и побежит к парадному входу. «Если я ломанусь к двери или окну, они сделают все, чтобы это больше не повторилось». Они привяжут ее к кровати, и из обычного ее заключение превратится в одиночное с ограничением подвижности. О парадном входе речи не было. Вечером четвертого дня Кэт несколько часов лелеяла слабую надежду, что исчезновения Мэтта Халла, Стива и Хелен привлекут внимание даже местной полиции, какую бы нехватку кадров, финансирования и усердия она не испытывала. Также несколько утешала мысль, что Тони Уиллоуз с его «ведуньей» – возможно даже, это и есть Джессика Ашер, о которой говорилось в «Википедии», – взяли на себя слишком много. Если записать количество их жертв цифрами, оно не влезло бы в почтовый индекс[3]. Между всеми жертвами существовали слабые связи, и, если Кэт упадет с прибрежной тропы спустя всего пару дней после своего бойфренда, последовав еще за двумя людьми, с которыми недавно взаимодействовала – Мэттом Халлом и Хелен Браун, настолько большое скопление случайных смертей и предполагаемых самоубийств окажется слишком подозрительным. Такой риск Тони и Джесс вряд ли себе позволят – поэтому сейчас мертвая Кэт представляла большую опасность, чем живая. Им нужно было, чтобы она солгала родителям Стива и полиции, выведя их на ложный след; загадка состояла в том, как долго будет откладываться казнь. Интуиция Кэт говорила, что не очень. Она находилась в заключении у двух фанатиков безумной и кровожадной идеи, но Платок была уже очень стара и, судя по платку, страдала серьезными проблемами со здоровьем. Кэт считала, что смогла бы с ней при необходимости расправиться. Против Бороды, с другой стороны, она никогда бы не выстояла – этот безмозглый силач, если и не смотрел на Кэт, всегда находился в нескольких шагах от парадной двери, никогда не мылся и на памяти Кэт никогда не ходил в туалет с закрытой дверью, если Кэт не спала. Его ей никогда не перебороть. Открыть окно и закричать «Пожар!» она тоже не могла: эти двое заперли окна и конфисковали маленькие металлические ключики от них. Кэт в любом случае не успела бы это сделать, к тому же ее единственная соседка возрастом под девяносто была полуглухой. Сбежать она сможет, только если сначала расправится со своими врагами внутри дома, – от этой мысли у Кэт начинала кружиться голова. Она перебирала в уме потенциальное оружие – без оружия тут было не обойтись, рук и ног ни за что не хватит. В пределах досягаемости оставались пинцет, фен, выпрямители для волос, хрустальная чаша с засушенными лепестками цветов… и тут она вспомнила про баллончик. Однажды ей пришлось несколько дней проработать в Германии, в Гамбурге, и там Кэт купила оружие, в Британии незаконное, – небольшой предмет, предназначенный для самозащиты женщин, которым не повезло столкнуться с насильниками. Оружие представляло собой небольшой желтый металлический флакон с перцовым спреем, холодный на ощупь, размером примерно с тюбик помады. Кэт протащила его с собой в Лондон, спрятав среди вещей в багажнике машины. В то время две знакомые Кэт как раз подверглись нападению мужчин: одна в такси, другая на автобусной остановке, – и она постоянно думала о самозащите. Но баллончик ей испытать не довелось, и она иногда на несколько лет забывала, что он у нее вообще есть, и находила небольшой металлический цилиндр, лишь когда переставляла вещи, убиралась или переезжала. Однако Кэт и не выбросила его – «на всякий случай». Значит, он до сих пор где-то здесь, в доме. «Где?» Кэт припоминала, что последний раз, кажется, видела его в деревянном ящике под кроватью, где хранила всякую случайную мелочь: швейный набор для путешествий, старые мобильные телефоны, загранпаспорт… и что-то еще, она не помнила что. Возможно, в том ящике лежит и баллончик. Если он лежал на чердаке, где хранились рождественские украшения и забытые хобби, то с таким же успехом мог быть закопан в Австралии: ей не удастся ни открыть люк, ни спустить лестницу вовремя. А если он действительно лежал в деревянном ящике под кроватью и Кэт сможет его найти, вставал вопрос, сработает ли распылитель при нажатии. «У перцового спрея есть срок годности?» Она купила его десять лет назад. Когда она покупала баллончик, и потом в очередной раз, когда находила его, Кэт живо вспоминала школу. Там она узнала, что происходит, когда перец попадает человеку в глаза, и именно поэтому продолжала хранить спрей. И поэтому же сейчас мысль о баллончике горела все ярче и ярче, как сварка. Однажды во время обеда в школьном лагере Найджел Бакстер, очень глупый и инфантильный паренек, посыпал тарелку Кэт белым перцем. Она сдула перец, тот облаком взлетел ей в глаза, и после этого Кэт двадцать минут ничего не видела. Кожа лица жестоко горела, из носа и глаз рекой текли сопли и горячие слезы. Одна подружка сказала, что ее рот был прямо как у гигеровских Чужих. Беспомощную Кэт, у которой полностью перестали работать органы чувств, охватывали в равной степени паника и стыд. Это публичное унижение она не забыла до сих пор, и при воспоминании у нее горели щеки. Учительница-практикантка отвела Кэт в туалет, умыла и промыла глаза, но они все равно оставались красными и распухшими целых два дня. Найджелу Бакстеру это сошло с рук. Кэт не стала рассказывать учителям, кто посыпал ее тарелку перцем: в ее школе стукачество в случае воровства или травли гарантировало всеобщий остракизм до самого выпуска. Это правило, высеченное в камне, помогало только самим малолетним бандитам. Неудивительно – они же его и придумали, и превращали средние классы школы в тюрьму, в отличие от забитых учителей. На самом деле Кэт нравилась Найджелу, потому он и посыпал перцем ее тарелку. Через год после того случая он даже позвал ее на свидание. Кэт отказалась, но другая девочка, которой Найджел нравился – Олив Ньюмэн, – пришла в такую ярость, что стала травить свою соперницу. Это продолжалось весь восьмой класс, пока Олив не исключили за то, что она пырнула другую девочку в руку ножницами для рукоделия. В то время Кэт твердо верила: если бы дюжину бандитов обоих полов, вроде Найджела и Олив, убили по дороге в школу, остальные двести детей в ее параллели стали бы и выросли бы гораздо счастливее. Или хотя бы узнали, что такое счастье. Но справедливость редко торжествовала таким образом: обычно возмездие настигало злодеев слишком медленно, и количество жертв только росло. Кэт решила, что правосудие должно быть гораздо стремительнее. Подобные мысли ее больше не тревожили. «В твоей жизни, подруга, таких людей было слишком много. И они все по-прежнему с тобой – внутри. Их не забыть. Им это нравится – они любят оставлять впечатление, которое не проходит. Таким образом они сохраняют власть над тобой. Ты добежала до предела». Побег – всегда хороший вариант: когда не можешь поступить с другими так, как они поступают с тобой, другого выбора нет – только убежать как можно дальше. Но что, если бежать больше некуда? Кэт сказала Платку, что плохо себя чувствует. Они с Бородой только что как раз открыли большую бутылку сидра. Кажется, ее слова их обрадовали. Кэт легла в постель, но глаза ее остались открыты. * * * Много времени спустя на лестнице послышались удаляющиеся птичьи шаги Платка, стихающие по мере спуска на первый этаж. Потом вдалеке послышался скрип ее резиновых подошв – та развернулась на кухонном линолеуме, чтобы открыть дверь холодильника. Оба тюремщика Кэт ходили по дому в обуви, что было одной из многих «черных меток», – Кэт всегда требовала снимать в доме уличную обувь. В самом начале, если кто-то из этих двоих покидал свой пост у спальни Кэт, чтобы сходить в туалет или покурить на кухне (еще одна черная метка), второй занимал его место и смотрел за Кэт из дверного проема; но к четвертому дню это прекратилось. Борода с Платком по-прежнему не оставляли Кэт в одиночестве надолго, но их бдительность упала. Окна оставались закрыты, а дверь кухни находилась недалеко от входной двери, и тюремщики были уверены, что через них Кэт не выберется; а также, что они смогли настолько ее разбить и подавить (а сделать то и другое им в той или иной степени действительно удалось), что сопротивляться их режиму она не станет. Но часы тикали. Кэт перекатилась на край матраса. Кровать заскрипела – прямо под спальней располагалась гостиная, и каждое движение, даже медленное, отдавалось туда. Замерев, Кэт перевела дыхание. На кухне очень вовремя закипал чайник. Свесив голову над краем постели, она заглянула под нее и увидела дюжину пар обуви: они выстроились, как фаланга воинов в кожаных доспехах с пряжками, ремешками и каблуками. За ними стояли три матовых пластиковых контейнера: в одном лежали банковские счета и финансовая отчетность, в другом – снаряжение и одежда, купленные для единственного раза, когда они со Стивом поехали на природу в палатке; в третьем – записные книжки, дневники и книжки по самосовершенствованию. Рядом с контейнерами лежали одеяло, спальный мешок и три плюшевые зверушки, которых Кэт подарил бывший. Она прятала их от Стива, не в силах решить, оставить игрушки или отдать на благотворительность. «Наверно, ты держишься за свою боль». А из угла у подножия кровати из-под запасного одеяла выглядывал деревянный ящик. Место не идеальное – эта часть кровати ближе всего находилась к двери, где тюремщики поставили табуретку, но, по крайней мере, ящик стоял близко к краю, и Кэт не нужно будет передвигать все вокруг него, отчего возник бы шум. Шаги на лестнице. Кэт вернулась в кровать и перекатилась обратно. Едва коснувшись головой подушки, она отвернулась и медленно выдохнула. Платок сидела на табуретке, хлебая кофе из кружки Кэт с логотипом «Elle» – сувенира на память. Кэт, закрыв глаза, думала о другом сувенире, из Гамбурга. 27 Огромный черный полог ночи пугал Хелен не меньше водных просторов, по которым она плыла, будто щепка. Звезды в бескрайнем небе застыли на немыслимой глубине. Хелен представилось, каким крошечным будет казаться ее тело с большой высоты, и ей стало только хуже. «Не смотри вверх, не смотри вниз, не думай ни вверх, ни вниз. Думай о том, что впереди». Хелен вынырнула как минимум минуту назад, и ее дыхание с сердцебиением теперь замедлились. – Расслабься. Расслабься. Расслабься… – говорила она себе сквозь стук зубов. Расстегнув насквозь промокшие джинсы, Хелен стянула их – вместе с трусами. «Ну и насрать». Она ныряла два раза, чтобы из последних сил отцепить вывернувшиеся наизнанку концы штанин от ступней. Находясь под водой, Хелен не могла разглядеть ничего ни в каком направлении – повсюду черно как смола. Продержаться под водой дольше нескольких секунд она не могла – от холода хотелось как можно скорее сделать вдох снова. Наконец джинсы поплыли рядом, как ручной зверек с длинными ушами, не желавший оставаться один. Без штанов Хелен почувствовала себя еще более мизерной, зато теперь ноги двигались более гибко и свободно, но и сильнее ощущали холод. Может быть, лучше было остаться в джинсах: в них она чувствовала себя хоть немного теплей. Хелен оставила худи, чтобы увеличить шансы на выживание, и изо всех сил работала ногами, чтобы не утонуть. «По крайней мере, вода спокойная. Течения? Ничего не знаю. Не думать о течениях, и так полно всего.