Надо двигаться, или начну буксовать. Если медленно двигать руками и ногами в холодной воде… нет, нет, нет. Нельзя». Когда паника покинула мысли Хелен, туда неизбежно вернулась ее дочь, словно Вальда просто зашла на кухню в поисках мамы или требовательно притопала в ее спальню, чтобы посмотреть, что мама делает. Перед внутренним взором встало улыбающееся личико дочки, словно готовившейся начать игру, потребовать угощение из шкафа над микроволновкой или объятие. Хелен заплакала и сказала: – Детка… – а потом, разозлившись, крикнула в небо: – Ублюдки! – и почувствовала себя лучше. Кричать было куда лучше, чем думать, что теперь у Вальды больше не будет мамы. «Она будет жить с разваливающейся бабушкой, пока не окажется кое-где еще…» – Нет. Нет. Детка… Она мое дитя. «Дети все время лишаются родителей». – Но не моя. Нет, нет. Только не моя. – Хелен выплюнула морскую воду. Она чуть погрузилась под воду, подставив лицо под осторожные удары волн. Поглядев в сторону земли, Хелен разглядела вдали, там, куда уплыла лодка (уменьшившаяся до трех белых искр в темноте), неаккуратный полумесяц белого света – возможно, Брикберскую бухту. Но плыть до источника этого света было слишком далеко. К югу от бухты лишь несколько огоньков пронзали тьму среди холмов над невидимым черным побережьем – может быть, той самой полоской земли, по которой шла Хелен. На тех холмах стояло несколько ферм. «Как далеко туда плыть?» Три–пять километров или больше. Но плыть по морю – не то же самое, что по хлорированной воде: море гораздо плотнее и подвижнее из-за волн и течений. Двигаться в море труднее, оно вытягивает больше энергии, не говоря уже о холоде. Даже в жаркое и позднее лето температура воды в Британии редко достигала и двадцати градусов, а сейчас на дворе стоял май. Хелен казалось, что вода вокруг ее колен была не теплее одного-двух градусов. Если она замерзнет, кровь отхлынет от рук и ног, те перестанут работать и онемеют, и Хелен утонет. Она уже чувствовала, будто на ней маска и шапочка для душа изо льда. Но если принять горизонтальное положение, Хелен окажется в чуть более теплой воде у поверхности – может быть, на несколько градусов теплее. Во всяком случае, не такой адски холодной, как вода вокруг ее колен и ступней сейчас, когда Хелен барахталась вертикально. Несколько градусов может сыграть большую роль. «Плыви осторожно. Не слишком быстро. Пошла». Чтобы тело привыкло к холодной воде и кровь снова забегала по мускулам, Хелен поплыла брассом; она пока не готова была нырнуть лицом и ушами в ледяную черноту, чтобы плыть кролем. Хелен любила плавать на спине, но в таком положении трудно держаться прямой траектории, а сбиваться с курса она не могла ни в коем случае. Как ни плыви, Хелен знала: если попадется сильное течение, это конец. Если поднимется ветер и пойдут волны, она не сможет проплыть и километра, тем более если замерзнет. Ступни, руки и соски́ уже болели; если заноют еще и ноги – всё. «Нет! Вальда и огни. Вальда и огни. Вальда и огни». Повторяя это в уме как заклинание, чтобы подавить остальные мысли, холодные, как эта ночь, Хелен вытянула свое длинное тело и поплыла кролем передним ходом к земле. 28 Кэт продолжала притворяться спящей. Неужели Платку не скучно? Она сидела на табуретке напротив двери и глядела в темную спальню, где лежала Кэт (но не конкретно на нее), уже два часа. Это казалось Кэт примечательным для эпохи, когда люди постоянно скользят пальцами по экранам и тыкают в них. Внизу бормотал телевизор – и как можно смотреть столько плохих передач? Этим двоим поручили важное задание, избрали их. Может быть, из людей, лишенных фантазии, получаются лучшие убийцы, которые остаются такими всегда, сидят ли за рабочим столом или держат в красных лапах камень. Только в полночь Платок наконец-то встала с табуретки, издавшей слабый скрип, и пошла в туалет, едва прикрыв за собой дверь. «Да, эта сука неплоха». Кэт немедленно скользнула к изножью постели, ближе к ящику, стоявшему под кроватью, но хаотичный шум пружин и скрипящего дерева тут же положили конец ее движениям. Она представила, как Платок напряглась в туалете со спущенными штанами и прислушивается к далекому шуму постели. Кэт вернулась в исходное положение. Кровать скрипнула, и после этого в туалете недолго шумела вода, хотя Кэт не знала, связано ли это между собой. Стоило ей положить голову на подушку, как из-за двери выглянуло костлявое лицо Платка, рассматривая неподвижное тело Кэт под одеялом. Затем тварь уселась, возвращаясь на пост. «Так близко к цели». * * * Когда стража сменилась, Кэт уже была готова уснуть. Борода безмолвно занял свое место на стуле в два часа утра. В три утра, когда она с трудом боролась со сном, он пошел вниз – вскоре начал кипеть чайник, хлопнули двери холодильника и шкафа: Борода грабил кухню Кэт и готовил кофе. Тут зазвонил его телефон, и Борода начал своим грубым, лающим голосом разговор, состоявший из кратких утверждений, которые Кэт не могла расслышать. Он даже засмеялся, впервые за четыре дня. Телевизор наконец-то замолчал – должно быть, Платок спала на диване. Лежа лицом вниз, Кэт перевернулась под одеялом, распределив свой вес по матрасу как можно равномернее. Нужно было оставаться на кровати – нельзя рисковать и опускать ноги на старый паркет. Одеяло мешало слушать, и она стянула его с головы. На кухне – тишина, только электрический чайник готовился вот-вот закипеть. Кэт продолжала неподвижно слушать, боясь, что, если Борода обнаружит ее лежащей головой у изножья постели, ей будет трудно убедить его, что она просто ворочалась. Открылась дверь очередного шкафа. «Даже такой мудак любит вкусненькое». Дотянувшись рукой до пола, Кэт нашла деревянный ящик: кончики пальцев почувствовали знакомую навесную крышку и никелевую пластинку замка. Она подняла защелку, но крышку нельзя было откинуть и порыться внутри – она задела бы каркас кровати. Придется достать ящик из-под кровати, чтобы проверить, действительно ли он содержит ее ядовитое сокровище. Шаги и скрип кроссовок на кухонном линолеуме. Кэт, словно минутная стрелка на циферблате, вернулась головой на подушки: она снова старалась распределить вес равномерно. Однако кровать все равно издала звуки, а одеяло забилось под Кэт. Ступеньки заскрипели под ногами Бороды. Выпутавшись из одеяла, Кэт выпрямилась – как раз перед тем, как тюремщик снова появился за дверью с дымящейся кружкой в руках. Теперь Кэт лежала на другой стороне кровати, задержав дыхание, и надеялась, что Борода подумает, будто она просто ворочалась во сне или передвинулась на более прохладную и менее скомканную часть простыни. Борода уселся на место. Кэт казалось, что он слышит ее сердцебиение. Она разрывалась между разочарованием, потому что не открыла коробку, и облегчением, потому что Борода не застал ее над изножьем постели со свешенной головой. Если Кэт показала бы хоть какой-то интерес к тому, что было под кроватью, они тут же обыскали бы пространство там. Спустя полчаса Борода снова грузно поднял задницу с табуретки и пересел на пол, прислонившись спиной к невысоким перилам на лестничной площадке и закрыв глаза. Кэт не знала, уснул ли он на посту или просто отдыхает, но в любом случае подвела итоги: чтобы порыться в коробке, требовалось вынуть ее из-под постели, а найденный спрей – испытать. Этот процесс требовал немало времени, а кровать начала бы скрипеть. Помимо того, для последней части потребуется твердая рука, чтобы не ослепить себя. Борода представлял бо́льшую физическую угрозу, однако делать все придется в его дежурство: Борода был менее внимательным, чаще ходил вниз и дольше делал свои дела в туалете. Журчать начинало не сразу, а после долгой паузы – возможно, болезнь простаты. Время отхлынуло, словно волна. Под ложечкой у Кэт горело от нетерпения. Она поклялась себе, что, когда Борода пойдет вниз в следующий раз, она откроет ящик, и тогда… От мысли о том, что случится тогда, что бы это ни было, Кэт затошнило. 29 После пятнадцати (по ее подсчетам) минут равномерного плавания Хелен испытала первый проблеск облегчения и удовлетворения оттого, что не замерзла и не утонула. Плечи и шея затекли, она не чувствовала полностью пальцев на руках и ногах, но изгнала эти ощущения из головы и продолжала ровно дышать и плыть в колыхающейся черноте. «Еще двадцать движений», – повторяла она себе, отсчитывала двадцать движений, затем обнуляла счет и начинала заново. Остатком воображения, не занятым физическими упражнениями, она представляла, как выглядит сверху, как прорезает черную воду со скоростью и упорством носа корабля. Хелен отказывалась смотреть вперед и вверх как можно дольше – огромное расстояние между ней и огнями на берегу казалось слишком деморализующим. Хелен надеялась, что, когда поднимет взгляд в следующий раз, земля приблизится, и она получит мотивацию. Но, когда она подняла взгляд, огни будто не приблизились. А поскольку больше никаких ориентиров не было, Хелен начало казаться, что она оставалась более или менее там же, где упала в воду, что течения, сговорившись, отталкивали ее назад, и она просто поднималась и опускалась на волнах. Однако она уговаривала себя: природа и вода полны иллюзий. Холодное море дает такое ощущение собственной ничтожности, слабости и бессмысленности, которое мало с чем сравнится, – страх Хелен понял бы разве что космонавт, дрейфующий в космосе. Проплыв, по собственным подсчетам, полчаса, Хелен обнаружила, что ей уже не так холодно и она дышит легче, а не хватает воздух ртом, жадно глотая и исторгая из себя. Она достигла плато – оптимального для плавания момента, как бывало и в бассейне. Не проплыв около дюжины раз в одном направлении, Хелен чувствовала себя неловко, глотала воду и двигалась с плохой координацией, но рано или поздно ритм приходил, а дыхание выравнивалось, и она будто бы могла плавать вечно. Теперь же ей предстояло узнать, как далеко и долго она сможет проплыть.