– Итак, – произнес он, – дикари – народ простой. Дикарь понимает силу, но он далек от интриг, от тайн и загадок. Захват амулета или его кража, потому что кража тоже в некоторой степени есть сила… о… это могло лишить амулет религиозной ценности. Но если им завладеет Чартерная компания при помощи тайных, хитроумных манипуляций и интриг, что ж, мой дорогой Махмуд, это дало бы европейцам огромное преимущество. Как бы то ни было, несмотря ни на что, факт остается фактом, и голова джу-джу по-прежнему покоилась на почетном месте в священном храме посреди джунглей, а ее слепые глаза все так же смотрели на вселяющее страх собрание амулетов вуду, которые верующие разложили вокруг. Затем они узнали о недовольстве варангов, разгоравшемся день ото дня, словно порох от искры. Оно было направлено не столько против Ди-Ди; скорее оно казалось тревогой – или даже смутным беспокойством, поскольку оба компаньона пользовались уважением среди местного населения, – о божественной репутации и судьбе фирмы. – Да! – как заметил М’пва, один из великих вождей Варанги, которого они расспрашивали, перебрав однажды вечером пальмового вина. – Мы не сомневаемся в доброте, и честности, и справедливом отношении Ди-Ди ко всему нашему народу. Они были для нас отцом и матерью, утренней росой, и согревающим солнцем, и живительной, живительной влагой в сезон дождей… Он что-то неразборчиво пробормотал, замялся, всхлипнул, отвернулся от двух странников и пошевелил угли загрубевшей подошвой ноги, чтобы огонь разгорелся ярче, сильнее, ослепительнее. Он вдруг поежился, резко оглянулся, и араб, многозначительно подмигнув англичанину, прошептал: – Наконец-то близится начало завершения головоломки, по скользкому следу которой мы шли долгие дни! И вождь заговорил осторожно, отрывисто, тихим, но все же резким, неожиданно сильным голосом: – И теперь… И снова вождь что-то неразборчиво пробормотал и помедлил, снова вздрогнул, снова оглянулся на темные стены хижины, где мерцающие языки пламени рисовали тени на еще более темных тенях, затем улыбнулся, сверкнув желтыми глазами подобно чудовищу. – И что же теперь? – тихо отозвался Махмуд Али Дауд. M’пва пожал массивными плечами. Он отвел взгляд от гипнотизирующих глаз араба, ощутив себя в их власти, подобно птице, околдованной взглядом змеи, – глаз, пронизывающих насквозь, в глубине которых скрывалась печаль дикаря. Затем вождь внезапно заговорил, будто принимаясь за неприятную работу, которую все же необходимо выполнить. – Я расскажу вам, – произнес он. – Возможно, вы двое сможете помочь и дать совет… вы двое, будучи благочестивыми… – Весьма благочестивыми! – прервал его сэр Чарльз Лейн-Фокс, как всегда сохраняя серьезность. – Мы заключили союз, – добавил Махмуд Али Дауд, дабы не остаться в тени; он завидовал красноречию товарища так, как способен завидовать араб, – не только с силами добра, но и с Масбутом, Дьяволом, Великим Дьяволом, Прародителем Обмана и Смятения, Повелителем Кромешной Тьмы! А теперь, – его ласковый голос зазвучал угрожающе, – поведай нам всю правду, о великий вождь! – Да будет так. Мир царил на земле нашей, и достаток, и благополучие. И затем пришло слово… – Откуда? – вмешался араб. M’пва обреченно взмахнул рукой. – Из ниоткуда, – ответил он, – из-за кустарников, болот, лесов, джунглей… – Может быть, слово из рокота барабана? Из разговоров в краалях… – Слово отовсюду… – снова обреченный взмах руки и блеск белых, испуганных глаз, – слово отовсюду, царящее везде. Мужчины ли собрались в хижине на совет, женщины ли судачили за готовкой еды, умлинос ли варили лекарства, но слово возникло здесь, оно разрасталось, тянулось и раздувалось, словно огненный змей, в огне, в огне… Словно огненный змей, в огне… – повторил он, и араб вспомнил синоним сверхъестественного на языке Варанга; тем временем англичанин начал терять терпение. – Ты что, старуха, – сказал он, – старая дева, годная лишь вытирать носы да чистить горшки, попусту болтать, словно восточный ветер, от которого нет толка? «Слово пришло», говоришь, «пришло»! Говоришь, слово было повсюду, царило везде. Но откуда, и почему, и куда? Говори прямо, вождь! Вождь поднялся, пересек хижину и отдернул красную шерстяную ткань, закрывавшую проход. Он гордо указал в ночь, где удивительную тишину тропиков внезапно пронзили звуки джунглей и леса: ехидные крики большой обезьяны с собачьей мордой; рык охотящейся львицы, перерастающий из гортанного, рокочущего баса в неожиданно пронзительное сопрано; ехидный гомон и свист бесчисленных мартышек; злой, прерывистый лай вонючей пятнистой гиены, учуявшей зловоние падали; хруст бородавочника, неуклюже пробирающегося по подлеску; испуганное дрожание птичьих крыльев перед смертельной хваткой ястреба. – Спросите… их, – сказал он. – Я понятия не имею! Он говорил с наигранной простотой, по-своему несоизмеримо печальной, ощущавшейся в вездесущей драме, в смутной тревоге и меланхолии тропиков, и гости осознали, что он поведал им правду. – Нет! – повторил он. – Я понятия не имею. Мне лишь известно, что слово пришло, что слово было здесь и там, и оно было повсюду, царило везде, куда бы ни шли люди! Никому не удалось сбежать от него! Оно настигло всех! Оно звучало повсюду, да, повсюду! И он продолжал говорить, что слово, которое было повсюду, царило везде и пришло из ниоткуда, из джунглей, лесов, лугов и неба, возвещало странные вещи; странные вещи – хотя он выразился иначе: требующие мужества, зловещие, непостижимые для ума дикарей, испугавшие народ Варанги, предоставляя их бурному воображению рисовать картины необъяснимого и тревожного будущего, дурное предчувствие неведомой кончины, – которые, раз эта мысль настолько прочно укоренилась в их сознании, казалось, коварно скрывались за каждым событием, происходившим в глубине материка. Эти вещи заставили сэра Чарльза Лейна-Фокса резко вскинуть голову, а Махмуда Али Дауда, суеверно следовавшего обычаям, быстро щелкнуть пальцами и коснуться голубых лазуритовых четок, висящих на шее. И оказалось, что слово, которое «было повсюду и царило везде», звучало и продолжает звучать: душа Мухаммеда Белло, покойного эмира, иссушенная голова которого оберегала страну, была недовольна нынешним положением в Ди-Ди; вождь ищет новое пристанище в другом теле; он, похоже, собирался переселиться, готовился, шепотом подсказал англичанин арабу, перевоплотиться, подобно бессмертной душе Гаутамы Будды или Шакьямуни Будды, которая постоянно ищет и находит новый телесный сосуд, чтобы вновь творить многочисленные чудеса. – Несомненно! – раздался искренний ответ. – И, – последовал вопрос, – варанги вполне довольны Ди-Ди? – Почему они должны быть недовольны? Многое сделала Ди-Ди для жителей краалей! Без злых намерений, без плохих деяний! Милосердно… и… – Верно! О том же мне поведали накануне. И все же почему дух Мухаммеда Белло недоволен Ди-Ди? Это несправедливо, необоснованно и… – Да-да! Но и это тоже объясняло слово, которое существует повсюду и царит везде! – Вождь усиленно пытался выразить странные, непривычные идеи на простом местном диалекте, в котором не хватало слов даже для зачатков подобных мыслей. – Вы слышали о… – озадаченно помедлил он, сильно нахмурив лоб от напряжения. И нерешительно продолжил: – О прошлых жизнях? Прошлые жизни… о… те же люди… в других телах… часто, часто, давно, столько раз, сколько лучей в полуденном солнце? – О чем ты говоришь, M’пва? – с легким раздражением спросил араб; но ласковый голос англичанина внезапно его прервал: – Продолжай, M’пва. Я понимаю! – Прошлые жизни! Другие тела! Ан’ква! – раздалось щелканье. – Ан’ква! И снова озадаченное, невинное выражение лица, которое нелепо контрастировало с охрово-белой полосой на приплюснутом носу и покачивающимися перьями, неведомым образом приделанными к его маленькой, курчавой макушке; снова неясный, беспомощный жест. Вождь пошевелил почти угасшие угли пальцами ноги, взметая в воздух серую пыль теплой золы. И снова молчание и всхлипы – и: – Молвило слово, которое царит везде и повсюду, что существует награда за добродетели прошлой жизни… награда в этой жизни… ах… И снова молчание, нетерпеливое ворчание араба, шепот англичанина: «Т-с-с! Попридержи коней!»; и вождь продолжил, с трудом выражая непривычные мысли, почти физическая боль отражалась в твердом, полном тревоги взгляде. – Кара за грехи, совершенные в прошлых жизнях… кара в этой жизни! Э-э… замкнутый круг… как змея, проглотившая собственный хвост… э… – Он замялся, замолчал, неуклюже поднял и опустил мускулистые руки. – Возможно, – тихо подсказал сэр Чарльз, – круговорот жизней… круговорот хороших и плохих поступков, М’пва? – Да, да, да! В словах негра слышалось облегчение вместе с удивлением, и безграничным уважением, и восхищением. – Вы воистину один из самых благочестивых людей! – продолжал вождь. – Ученый и мудрый человек. Ничто не скроется от ваших зорких глаз. Круговорот жизней – вечные расчеты и итоги хороших и плохих деяний! Так, именно так молвит слово, которое царит везде, везде и всюду! Кара за все грехи в прошлых жизнях… совершенные в прошлых жизнях Ди-Ди! Теперь за это, в этой жизни, горькая расплата… И пока M’пва продолжал бубнить, часто вздыхая и останавливаясь и беспомощно жестикулируя, повествуя о том, как «слово, которое царило всюду», объясняло загадочные убийства агентов Ди-Ди и их изуродованные тела – все было подстроено так, чтобы объяснение звучало правдоподобно; в общем, наконец, люди Варанги, несмотря на всю любовь и уважение к Ди-Ди, стали бояться, что их постигнет участь компании, и потому они с нетерпением ждали другого обещанного «слова», которое бы объяснило, как дух великого Мухаммеда Белло покинул Ди-Ди для переселения. Пока араб терпеливо слушал, время от времени грозно выкрикивая «Бисмиллях!» и «Айвах!» и «Аллах керим!» и «Иншаллах!», сэр Чарльз Лейн-Фокс обдумывал одну теорию. Он изложил эту теорию час спустя, когда он и Махмуд Али Дауд снова были в дороге, на последнем отрезке пути к храму в джунглях. В небе луна ехидно и враждебно щурила красное затуманенное око. На ними возвышались густые заросли, словно живое существо, наделенное сознанием собственного могущества, поглощающее вдали, в темной, спутанной массе подлеска, следы двух людей, шипящее, словно злые мысли, словно гнездо, полное ядовитых змей, надвигающееся, словно безжалостный противник в тесной толпе гигантских деревьев, возносившихся на огромную высоту в сплетении веток и необузданных, причудливых ползучих растений… – Отвратительные, дикие, беспощадные! – пробормотал араб, отодвигая колючую лиану. Он ощущал себя одиноким, маленьким и подавленным. Англичанин невесело усмехнулся. – Не очень-то, на мой взгляд, подходящие условия для успешной проповеди священных идей буддистского мудреца! – произнес он, растягивая слова. Араб резко остановился – внезапно они вышли на поляну, где лунный свет и отголосок закатного солнца, догорающий на далеком, безмолвном западе, отражались в изорванной яме, образованной недавно прошедшими дождями. – И что это означает, мой собрат по вере? – осторожно и равнодушно спросил он упрямого, меркантильного спутника, делового человека, который подчинил воображение здравому смыслу. Глава X. Эмиссар Сэр Чарльз Лейн-Фокс улыбнулся. – Вы, мусульмане, – начал он с раздражающей научной точностью, о которой араб порядком был наслышан, – весьма прагматичны даже в вопросах религии. Вы практичны, настойчивы, решительны… Махмуд Али Дауд нетерпеливо повел плечами и что-то раздраженно пробормотал. Но англичанин продолжал невозмутимо говорить, что – совершенно верно! – все мусульмане похожи, все братья в глубине души. – Не важно, – вещал он, – солдаты вы, или моряки, или священники, или исследователи, или торговцы, или тому подобное. Вы все праведники, проповедники, рожденные, чтобы обращать в свою веру. Вы проповедуете этим африканцам простое, легкоусваиваемое вероисповедание. Вы не даете им ни раскалывать теологические орехи, ни верить в исключительные чудеса и прочую мистическую чепуху. Все, о чем вы их просите, это надлежащим образом подготовиться к принятию ислама, перестать убивать детей, прекратить идолопоклонство и упорядочить процедуру развода. – Благодарю за добрые слова, – с иронией ответил араб. – Но… – Он вопросительно приподнял брови. – Мы, христиане, – монотонно продолжал другой, – тоже довольно практичный народ. Наши миссионеры, как и ваши, проповедуют то, что доступно этим дикарями. Однако христианство можно проповедовать, и его уже давно успешно проповедуют в Африке. В отличие от ислама христианство не пытается грубо вмешиваться в основные моральные принципы племен и их врожденные понятия о плохом и хорошем и… – Бисмиля-я-ях! – громко прервал его Махмуд Али Дауд. Он воздел руки к небу. – Я восхищаюсь твоей мудростью! Я восхищаюсь твоей образованностью! Я признаю тебя мудрецом среди многих мудрецов. Но… – Но, – невозмутимо продолжил англичанин, – говоря о третьем учении – об учении владыки Гаутамы Будды… – Кто же о нем говорит? – Я, мой нетерпеливый друг! Я сказал, что это, – он указал на странную тишину джунглей, постепенно окружившую поляну, словно непреодолимая стена, – что все это едва ли рациональная и подходящая среда для тайных учений Будды… – Конечно же! А кто здесь проповедует буддизм?