Барон в конце, забыв о своем обычном, хорошем воспитании, начал угрожать Ди-Ди. Окрыленный успехом, Махмуд Али Дауд возвратился на западное побережье, где его настигли неприятные новости. Новости о том, что Ди-Ди пришлось бороться за свое существование. Это пытались сохранить в тайне от всех, кроме самых сокровенных агентов: Гонсалеса, Кинселла, Дюплесси и Шарифа Ансара, ранее слуги араба, метиса-занзибари, который недавно был повышен до позиции субагента из-за своей верности и хорошего знания местности. Не было никаких оснований полагать, что тайну раскрыли. В противном случае произошли бы изменения, касающиеся отношений двух партнеров с независимыми, когда те случайно могли встретиться на улице, в Гранд-отеле за чашечкой кофе или за игрой в домино. Также начались бы дезертирства в рядах чернокожих. А уважение, так же как и кредиты в Лондоне, Манчестере и Ливерпуле, были бы потеряны. Нет, подумал араб. Их секрет хорошо охраняем и теперь здесь, сейчас, спустя несколько месяцев, барон Адриен де Рубе уже не тот, каким он являлся тогда в Брюсселе, со своим беспокойным, умоляющим акцентом. Теперь он стал высокомерным и надменным. В своей речи он употреблял насмешливые, невнятные аллюзии. – Мертвые уносят все с собой в могилу, – сказал он, – и мертвые не могут торговать. – Он добавил, что в Брюсселе курьеры шептались о том, что происходит в стране. Конечно, последнее было несомненной ложью. Отношение независимых торговцев оставалось все таким же обходительным, а двумя днями ранее Лондонский объединенный банк подтвердил их займ на тридцать тысяч фунтов стерлингов. Но не стоит отрицать одного. Барон узнал, что постигло Ди-Ди в Варанге. Не было никакого сомнения, он приехал на яхте Чартерной компании в самый жаркий сезон в году вовсе не ради «приятного времяпрепровождения». Что это предвещает? Что несет этот ветер? – Аллах Всемогущий, помоги! – набожно бормотал араб. Спустя несколько минут он встретился со своим партнером в личном кабинете. Донаки сидел с сигарой в зубах за столом, который был завален корреспонденцией и принадлежностями для верховой езды. Он посмотрел на араба, когда тот вошел в комнату, и интуитивно почувствовал, что у его партнера неприятные новости. Они прекрасно знали друг друга. Их партнерство за долгие, жаркие, смердящие, желтые африканские годы переросло во что-то гораздо более прекрасное и крепкое, чем просто бизнес ради прибыли. Между этими людьми с разных концов Земли возникла настоящая привязанность; и хотя, оставшись наедине в глиняном домике, окна которого выходили на поросший тростником берег реки, они много и часто спорили – не о принятых решениях, а о разных взглядах на способы принятия этих самых решений, – порой они читали мысли друг друга, словно в открытой книге. Джеймс Донаки криво улыбнулся и заявил о готовности поспорить на самое дорогое, что его новости окажутся столь же плохими, как и те, которые принес его друг; он указал на голубую полоску каблограммы. – Пришла вскоре после твоего ухода, – сказал он. – Я все расшифровал. Его партнер начал читать. В послании говорилось любезным, приторным и весьма значительным тоном (по четыре и шесть пенсов за слово), что Лондонский объединенный банк весьма сожалеет и так далее, но в случае трехмесячной задержки выплат по доверительному займу на сумму в тридцать тысяч фунтов стерлингов, хотя они понимают, что решение было принято три дня назад, хотя они осознают неделовой подход и так далее, они будут весьма признательны, если и так далее. Если компания Ди-Ди уже воспользовалась ссудой, данную сумму следует перечислить на текущий счет – и еще больше притворных и дорогостоящих и так далее. – Крысы бегут с тонущего корабля, – заметил шотландец. – Да, – согласился араб. – А акулы поджидают в глубине темных бурлящих вод крушение корабля, дабы поживиться плотью. Особенно одна из них! Тупоносая! Злобная! Самая опасная! Бельгийская акула! – И он поведал другу о встрече с бароном Адриеном де Рубе. – Иными словами, – сказал Донаки, – господа из Чартерной компании прослышали о событиях в Варанге. – И он указал в окно на восток, где сначала постепенно, затем резко взмывали холмы, причудливо извиваясь и уносясь ввысь в тяжелое серо-голубое небо. – И они стоят за всем этим, – указал он на каблограмму. – Может, и не совсем за этим, – ответил араб. – Нет? – Нет, – Махмуд Али Дауд понизил голос, – они впереди этого! – И что это, выражаясь менее метафоричным языком, должно означать? – Всего лишь очередную мою идею! Лишь смутное подозрение, предчувствие, инстинкт, что Чартерная компания не обязательно услышала о событиях, случившихся с нами в глубине материка. – Что ты имеешь в виду? – Я думаю, что именно компания способствовала – ах! – череде несчастных случаев – называй их как угодно, – которые, в свою очередь, послужили поводом для слухов и привели к отказу лондонского банка в выдаче кредита, что может привести, если Судьба будет к нам сурова, а мы недостаточно крепки, к концу существования Ди-Ди. Донаки покачал головой. – Нет-нет, – ответил он. – У меня нет ни малейшего желания скрещивать оружие с этой Чартерной шайкой. И все же это невозможно, невозможно, слышишь! – Для Аллаха нет ничего невозможного, – заметил араб. – Невозможное случается, и тогда оно предстает в виде камня, плывущего по воде; пера, переломившего спину крепкого мужчины; обезьяны, поющей серенаду… Однажды мне даже повстречался честный грек! Мужчина, сидевший напротив, устало махнул рукой. – Да-да, – сказал он. – Весьма забавные образы. Но почему? Мы же точно следовали плану Наварро Д’Албани – мы заделали все ямы, запаяли все проклятые внутренние районы плотно, как… – Нам казалось, что мы это сделали. Но все же факты остаются фактами – три могилы найдены в буше, мой сердечный друг, и барон знает – и одобряет! – Даже если это так, если предположить, что он неведомым образом обо всем узнал, почему и в чем обвиняешь ты его? – Я не обвиняю. Я подозреваю. – Знаю я твои подозрения. И нет, Чартерная компания… они не могли опуститься до… – Убийства, поскольку, без сомнений, это было убийство? – Именно! – Почему нет, мой дорогой брат? Вах! – И в словах араба выразилась вся алчная сущность насквозь прогнивших, разлагающихся Черных земель. – Такова Африка, Африка! Кладбище морали белого человека! Земля проклятого, тонконогого, плоскостопого потомства Хама! Почему бы и не убийство? Ты сам… вспомни, какой стала твоя жизнь под влиянием Африки. И я, когда думаю о годах и грехах, оставленных в прошлом… о… ох… делах… Да заступится за меня Пророк во время Судного дня! – Да, – признал Донаки. – Я… Я отнимал жизнь, но… не ради наживы… ради выгоды… И вслед за этими словами – не внезапно, возвышенно, резко, но приземленно, грязно, не то чтобы неожиданно, но как-то случайно – пришла ужасная, ошеломляющая новость; она сорвалась с уст невысокого, кривоногого метиса-занзибари по имени Шариф Ансар, покрытого, словно прокаженный, пылью после трудного, долгого пути; его глаза устало сверкали в глубоких глазницах после скачки по пустыне, пышные щетинистые волосы местами выгорели под безжалостным солнцем материка. – Дюплесси! – прошептал Шариф Ансар, споткнувшись о порог. Он остановился, дрожа всем телом, глубоко вдохнул и с трудом произнес: – Аллах! Махмуд Али Дауд подхватил ослабевшего путника и склонился над ним. Ему скорее удалось прочитать, чем расслышать слова, слетевшие с бледных губ Шарифа Ансара. – Мертв… Дюплесси… так же… уши… прибиты к груди… И Донаки грозно воздел к небесам кулаки и рассыпался в проклятиях, в то время как араб усадил в кресло мужчину, почти тотчас потерявшего сознание, расстегнул ему рубашку, включил вентилятор и подошел к стене, чтобы внимательно изучить последние страницы календаря, на которых черными маленькими крестиками и именами были отмечены определенные даты. – Макдональд, – читал он, – Альвенслебен, Мустафа Эль-Туати. Трое самых лучших из нас, лучших из Ди-Ди. И всех убили меньше чем за неделю. И теперь Дюплесси, «Африкандер» Дюплесси… Он повернулся, посмотрел на товарища и положил руку ему на плечо. Это была твердая, сильная и успокоительная рука, неторопливо и размеренно поглаживавшая вздымающиеся плечи. Араб понимал чувства других: он видел, как в друге закипала чудовищная ненависть, и вспоминал эпизоды из собственной жизни, из прошлого, когда безумие тропиков и последовавшее за этим горькое разочарование, казалось, внезапно выползали из джунглей, из безжалостного сердца обжигающего полуденного солнца, и пронзали его разум острой, сардонической, раскаленной иглой. – Мой друг, – сказал он, – мой дорогой друг… пойдем… Донаки не ответил. Он постукивал по полу ногой в приступе нервного беспокойства. Он смотрел прямо перед собой невидящим взором, размышляя о прошлом, об убийствах, о приносящей разочарования работе, о годах, проведенных в напряженной борьбе, о чарующих надеждах, обещаниях, больших амбициях, в итоге превратившихся в огромное достижение, в прочное строение, основой которого послужили кровь, пот, юношеский энтузиазм и стойкая сила мужества: Ди-Ди – уважаемая, вызывающая зависть компания. А затем он задумался о будущем, представшем перед ним словно прокаженный серый закат, где нет надежды, нет перспектив: будущее Ди-Ди – жалкое воспоминание в устах торговцев западного побережья, злобная, презрительная усмешка на устах отбросов общества, представителей благородных бездельников, выброшенных на берег обитателей дальних морей, которые коротают вечера в баре Гранд-отеля и клянчат деньги на выпивку. Он с удивлением обнаружил, что его глаза наполнились слезами. Он говорил невнятно, запинаясь, необычайно искренне: – Господи… помоги, Господи! – Господь непременно поможет, – мягко сказал араб. – Но он поможет, только если мы сами поможем себе. И спокойствие снова вернулось к Джеймсу Донаки эхом присущего ему коварного шотландского юмора. – Ты слишком праведен для мусульманского фаталиста, Махмуд, приятель, – сказал он, усмехнувшись. – Ди-Ди… – Ди-Ди находится во власти Судьбы, мой сердечный друг, – величественно провозгласил араб. – Может, и так. Надеюсь, Судьба останется верна своему законному супругу. И они оба засмеялись. Глава VII. Милосердие Махмуда Али Дауда И все же дела, которые привели к насмешкам барона и отказу Лондонского объединенного банка предоставить ссуду, шли дурно; вот уже на протяжении двух долгих месяцев положение не улучшалось. Все началось два дня спустя после отказа Махмуда Али Дауда принять предложение барона де Рубе и невозмутимо последовавшего встречного предложения о покупке пятидесяти одного процента акций Чартерной компании. Поначалу страна Варанга казалась подлинной сокровищницей. Под надзором Хенрика ван Плаатена, главного представителя компании, джу-джу из головы Мухаммеда Белло играл роль амулета. Торговля шла гладко и необычайно прибыльно. Слоновая кость, каучук, золото и алмазы. Алмазы текли на побережье столь мощным драгоценным потоком, что даже крупнейшая алмазная корпорация «Де Бирс», расположенная в Кимберли, и Алмазный фонд начали вести дипломатические переговоры с Ди-Ди, намереваясь предотвратить переизбыток товара и падение цен на рынке. Жители Варанги казались непривередливыми и дружелюбными и искренне верили в языческую легенду, гласившую, что дух покойного эмира Мухаммеда Белло вселился в компанию Ди-Ди и до тех пор, пока зловещий амулет покоился в хижине и регулярно получал анонимные жертвоприношения – благодаря агентам Ди-Ди, казуистически закрывавшим на это глаза, – их краали и скот оставались в безопасности. – И они так и остались в безопасности! – грустно добавил Джеймс Донаки. Причиной смерти Ван Плаатена наверняка стал несчастный случай или, скорее, его собственный промах. У большого, волосатого бура, сильного, надежного и проницательного человека, был лишь один недостаток: как только он возвращался из пустыни и добирался до первых признаков цивилизации и Большой земли, он с внушительным размахом отдавался скандалам и кутежам в течение трех недель, не больше и не меньше. Однажды, вернувшись из Варанги и привезя с собой синевато-стального цвета алмаз высокой пробы весом в восемьдесят пять карат, который он не пожелал доверить местным посыльным, – алмаз, который впоследствии прославился среди торговцев и во всем мире как Пик Ди-Ди и который после множества романтических приключений, полных кровопролитий и превратностей судьбы, повествование о коих – это уже другая, еще не написанная история, засиял в диадеме миссис Джексон Оберхубер, вдовы известного чикагского экспортера, – Ван Плаатен продолжил свой обычный кутеж и умер, перебрав местного допа и виски, после того как его угасающее воображение заполнило заднюю комнату отеля Леопольда Де Суза изысканной коллекцией желтовато-зеленых слонов и крокодилов изысканного оттенка маренго. Вместо него был послан Макдональд, затем Альвенслебен, затем Мустафа Эль-Туати. Три человека разных национальностей и нравов: ирландец из Ольстера, датчанин и араб, – но все трое африканцы до мозга костей, хорошо знакомые со страной, обычаями, предубеждениями и суевериями и многообразием странных языков, и все трое – надежные служащие компании Ди-Ди, которые преуспели на многих важных пересыльных пунктах до того, как их послали в Варангу. И один за другим, менее чем за неделю, они повстречали одинаково жестокую, непостижимую, в некоторой степени издевательскую смерть. Им выкололи глаза, отрезали языки и уши – последние были прикреплены к груди при помощи утыканных шипами веток акации, – словно, по словам Махмуда Али Дауда, таинственный убийца или отряд убийц желали оставить некое зловещее послание или предупреждение посредством подобного убийства.