Часть 31 из 34 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Подхватил свои вещи и покинул квартиру, в которой мы с ним прожили десять лет.
Всё это меня поразило и расстроило. И так самочувствие было ни к чёрту. А теперь добавилось эмоциональное потрясение. Я никогда не видела мужа таким, не ожидала от него ничего подобного. Теперь же я его боялась. А ведь нам ещё не раз придётся встретиться у адвоката или в суде. Да и потом мы должны будем продолжать общение ради Никиты…
Увидев из окна, что наконец приехал Максим, бывший в этот день у врача, я смогла немного успокоиться. Сейчас прильну к нему, он обнимет меня в ответ. Мне это было нужно как никогда. И я пообещала себе больше не думать о странном выпаде Андрея.
Войдя в квартиру, Макс посмотрел на меня с тревогой.
— Ты очень бледна. Что случилось?
Подалась к нему и замерла в крепких любимых руках.
— Всё нормально. Просто токсикоз.
— Мне нужно задать тебе один вопрос, — вдруг сказал Макс. — Пойдём в гостиную.
Я улыбнулась и приготовилась ответить «да». Потому что больно уж серьёзно и почти торжественно он это произнёс. Хотя мог бы получше подготовиться, цветы купить, например.
Максим направился в комнату, ловко переставляя костыли. При виде него такого, внутри щемило от непрошеной жалости. Все эти ограничения из-за перелома трудно вынести такому человеку, как он — сильному, независимому и не привыкшему просить помощи у других. Он лучше будет испытывать боль и неудобства, но со всем справится сам. В этом был весь Максим. Да и по правде говоря, многие мужчины, сталкиваясь с физической беспомощностью, нередко вот также стиснув зубы, делают вид, будто всё нормально. Наблюдая за ним и втайне восхищаясь его атлетичным телом, не потерявшим формы, я уже представляла, как соглашусь стать его супругой. Невольно выпрямилась, точно готовилась к коронации.
А он повернулся ко мне и без лишних предисловий спросил:
— Ты поедешь со мной в Крым? Хочу попасть в цыганскую общину. Нужно кое-кого найти.
Глава 28
— Гипс через полторы-две недели обещают снять. Потом нужна реабилитация, массажи всякие. Но мой врач не против, если я съезжу на юг. Да и тебе будет полезно, — воодушевлённо сообщил Максим.
Не знаю, удалось ли мне скрыть своё разочарование. Он говорил совсем не то, чего я ожидала. Какая община? Зачем? Мало ему того, что он поставил этой несчастной девушке памятник и увековечил память о цыганском таборе? Мало ему моей книги? Сколько можно всё это ворошить?
Во мне проснулся рьяный эгоизм. Мне казалось, что сейчас для Макса должна существовать только я. Ничто другое не может его волновать. А он, оказывается, выискивал в сети каких-то цыган, с кем-то переписывался, нашёл некие ниточки, по которым вышел на цыганскую общину Крыма.
Письма, найденные мною на чердаке, Максим так и хранил в той коробке, что я принесла ему в больницу. Я видела, что читал. Хмурился, всматривался в текст, местами полустёртый от времени. Быть может, ему хотелось понять для себя, как всё произошло на самом деле, ведь в моей книге эта история художественно обработана. Я не ставила перед собой цель написать документальное произведение. Да, роман основан на реальных событиях. Но многое из того, что я не могла знать, потому что этого не было в письмах, додумала сама.
Давно я не прикасалась к этим пожелтевшим конвертам. Мне казалось, что всё уже сотню раз перечитано и знакомо мне до каждой запятой. И всё же, после предложения Максима побывать в цыганской общине, я захотела снова окунуться в те события. Он уже спал, а ко мне сон не шёл. Включила прикроватный светильник, достала один из конвертов и развернула письмо.
«Здравствуй, Галина! Пишу тебе в очередной раз и не знаю, смогу ли отправить это послание. Или снова положу на полку, как все предыдущие. Понимаю, что ты имеешь право знать, а я обязана признаться в содеянном. Но рука не поднимается бросить конверт в почтовый ящик. Всё что-то останавливает. Думаю, вспоминаю, мечусь ночами в кровати, решаю, что напишу тебе правду, а потом опять не нахожу в себе силы отправить…
А всё потому, Галина, что я перед тобой очень виновата! Помнишь лето сорок третьего? Середина июля, невыносимое пекло. Немцы уже у города стоят. Наши отступают. В наш роддом тогда привезли девчонку-цыганку. Совсем юную, лет семнадцати. Назвалась она Майкой. Сама знаешь, цыган тогда фашисты не меньше, чем евреев, истребляли. Только цыгане об этом молчат. Так вот молила та девочка, чтоб я её малыша спасла. Иначе его верная гибель ждала. Как сейчас помню: маленькая, худая, голодная, еле живая от боли. А всё повторяет, как заведённая: «Главное — спасите ребёнка!» И я пообещала спасти. Девчонка сама хилая была, все думали — помрёт. Но пацана родила на удивление крепкого. А ты рожала на следующий день. Помнишь, как нас бомбили и рожениц всех в подвал спускали? Там ты и родила свою девочку. Только она не выжила. Померла к утру после родов. Бомбёжка с ночи не прекращалась. В суматохе тебе и не сообщили об этом. Немец так пёр, что всем не до того было. Тогда мне и пришла в голову мысль подменить тебе ребёнка. Доктор не мог за всеми уследить. Ему и раненых оперировать надо было. Их десятками к нам свозили, госпиталь-то переполнен был и все окрестные больницы, какие ещё уцелели. Так что роженицы на мне, акушерке. Ну я и принесла тебе того цыганёнка. И молила бога, чтоб ты не стала лишних вопросов задавать. Но ты поверила, приняла его. Девушка-цыганка, которая родила мальца, сбежала, и суток не пролежав у нас. Как немного очухалась, так и умчалась. Говорила, что к мужу на фронт поедет. А через несколько дней Майя была расстреляна фашистами в поле за нашим посёлком. Бросили её в общую могилу. Тогда был расстрелян весь цыганский табор. Немцам донесли, что цыгане партизанят и что штаб в соседней деревне взорвать помогли. Помнишь те события? Все их помнят… Весь посёлок от мала до велика, когда немцев отогнали, туда цветы носил. Сколько там людей похоронено, так и не известно точно. Если бы мальчишку тебе не отдала, то и его бы в ту яму бросили».
Дочитывать не стала и, отложив письмо в сторону, задумалась. Почти никто из жителей Апрельского не помнил о той трагедии. Лишь старожилы в молодости слышали от родителей, что годах в тридцатых пришёл к посёлку цыганский табор. Несколько семей. Посёлок был богатый, вот они тут и решили осесть. Когда началась война, многие мужчины ушли на фронт, а кто-то — в партизаны. И цыгане тоже активно партизанили. Помогали нашим. Но когда пришли немцы и узнали об этом, весь табор расстреляли, включая стариков и детей. Убитых закопали прямо в поле. Остался только один единственный их потомок — малыш, которого сумела спасти акушерка. Из более чем сорока человек спасся только он. Никаких документов, подтверждающих то, что жестокая расправа имела место, не нашли. И вскоре эта история поросла быльём. Передавали сначала друг другу из уст в уста, а потом старики умирали, молодежь в большинстве своём разъезжалась в города.
Те мужчины табора, что ушли воевать, так и не вернулись. Кроме одного. Юная цыганка рассказала акушерке, что забеременела от своего любимого Василия. А он сбежал на фронт, сказал, что будет гнать фашистов. И теперь ничего о его судьбе она не знала.
В своих письмах женщина рассказывала, что осенью сорок третьего молодой цыган вернулся после ранения с фронта, но не нашёл ни любимую, ни свой табор. Встретила его только весть о случившейся с ними беде. Какое-то время обитал на чердаке у людей, живших в том доме, где мне волею судеб выпало оказаться. Хозяйка, Анна Борисовна Попова, работала акушеркой в местном роддоме, а муж её, Иван Захарович, военный лётчик, был на фронте.
О спасённом сыне, которого нарекли Ильёй, Анна Борисовна Василию так и не сказала. Боялась, что захочет забрать ребёнка у приемных родителей. А ведь те и сами не знали, что растят неродного малыша. Всё корила себя автор писем, что дел наворотила, а изменить уже ничего не могла. Да и что смог бы дать сыну отец, у которого у самого за душой ни гроша? А так у мальчика появилась семья.
Какое-то время Василий жил у приютившей его женщины, учился в вечерней школе. Дождавшись Победы, подался именно туда, в Крым. Дескать, там у него были дед и бабка, которых он никогда не видел. Кочевая жизнь разбросала цыганский народ по всей планете. У многих цыган есть родственники в других странах. Здесь, в Апрельском, ему не было смысла оставаться. Так и уехал. И больше от него не было никаких вестей.
Анна Борисовна ходила на место расстрела и захоронения цыган, а муж её, как вернулся домой, самостоятельно установил там крест. Они носили туда цветы. Галине женщина писала, что хотела показать ей братскую могилу, но так и не вышло.
Когда-то Максим возил меня в маленький городок, поблизости с которым был расположен посёлок Апрельское. Там давно жила его бабушка. Но тогда я не знала, что звали её Галина Варвина. И что именно ей писала письма бывшая акушерка городского роддома… Это дочь Галины родилась мёртвой и это Галине принесли цыганского мальчика. Неужели Максим хочет найти этого цыгана Василия, своего деда? Даже не представляю, сколько ему сейчас может быть лет. Мало верилось в то, что он до сих пор жив.
Моя книга начиналась такими словами: «В детском отделении царила полная тишина. Новорожденных было мало и все они спали. Женщина тихо вошла, поискала глазами нужную кроватку. Крупный смугленький мальчик… Он-то ей и нужен. Акушерка осторожно взяла ребёнка и поспешила к выходу. Где-то вдалеке слышались звуки канонады, взрывы. Ходили слухи, что немцы уже этой ночью могут войти в город». Именно так я представляла себе те события. Но ведь это всего лишь моя фантазия. А если я что-то не так поняла или исказила? Я не могла решить, взять ли с собой в поездку несколько экземпляров книги, чтобы подарить представителям общины. Что если там найдутся те, что эту историю знает лучше меня? Неприятно будет, если обвинят в передёргивании фактов или пиаре на трагедии табора. Хотя какой пиар? Книга ведь совсем не скандальная. Думала-думала об этом и наконец заснула.
Две недели пролетели незаметно. Котов я на время отдала маме, а Никиту на выходные возьмёт к себе Андрей. В Крым мы ехали на поезде. Макс оплатил в купе все четыре места, чтобы мы были одни. Он очень радовался этой поездке. Говорил, что наконец-то мы куда-то отправились только вдвоём. Потом поправил себя, что всё-таки втроём, и довольно засмеялся. Живота у меня ещё не было, но Максим с ним разговаривал и был уверен, что родится дочь. А ведь пол скажут минимум на первом скрининге, да и то не факт, что будет видно.
Разложив вещи, мы приготовились к уютному времяпрепровождению.
— В детстве и юности мне часто приходилось ездить в поездах. И так здорово было! — говорил Максим. — Многие считают, что это неудобно и долго, а для меня это такой кайф, романтика! Едешь, пьёшь чай, поглядывая в окошко, знакомишься с людьми, которые к концу поездки становятся уже как родные. А какое удовольствие засыпать под стук колес! Никуда не торопиться, просто наслаждаться дорогой. Ещё нравится это состояние предвкушения — сначала с удовольствием ехать на отдых, потом с удовольствием возвращаться домой. Вот сейчас почти детский восторг чувствую от нашего с тобой путешествия. Летать — не то совсем, никакой романтики. И страшно.
Он смотрел на меня с умилением и постоянно улыбался.
— Это в тебе цыганская кровь бурлит, — пошутила я и добавила: — А я мало куда ездила. В основном на автобусах. Про поезда слышала много ужасов, что в них и зэки, и дембеля, и другой неприятный контингент.
— Зэков я никогда не встречал. Или это были очень хорошо замаскированные зэки. А дембеля чаще всего приятные весёлые ребята. Да и тут поезд фирменный, купе на двоих, так что неадекватных гостей можно не опасаться, — успокоил меня Максим.
Мне казалось, что мы только и делали, что ели. Особенно Макс. Похоже, в поездах, как на природе, на всех нападает жор. Я переживала, что меня будет жутко укачивать, но оказалось всё не так плохо. Начало нашего путешествия приносило мне только удовольствие, и я надеялась, что так будет и дальше.
К вечеру Максим разоткровенничался. Рассказывал, как вместе с другом решил организовать благотворительный фонд, потому что стремился, чтобы о трагедии его предков узнало как можно больше народу, чтобы памятник был, и цветы к нему носили.
— Почему-то все думают, что мне всё в жизни на блюдечке досталось, — говорил Макс. — Родился с золотой ложкой во рту. И что всё незаслуженно. От этого зависть, желание укусить. А ведь в моей жизни были минуты такого отчаяния, что никому не пожелаешь. Когда отец в припадках ярости крушил всё вокруг, а мне лет восемь-девять и у меня душа в пятки уходила. И когда он умирал у меня на руках. Та ночь была страшной и бесконечной. Потом гибель жены. Это словами не передать. Вот она, радостная, мне звонит, спрашивает можно ли взять машину, говорит, что едет на УЗИ и узнает пол ребенка. А через час сообщают, что она в коме в реанимации. Я тогда в Латвии был. Мы с другом гоняли подержанные тачки сюда. Тоже не самые приятные воспоминания. Я думал, мне никогда не повезёт. Только начинает жизнь налаживаться и обязательно какой-то удар сбивает с ног.
По-моему, чем больше я узнавала Максима, тем сильнее влюблялась. Не помню, чтобы мы вот так с ним сидели и откровенничали, рассказывали друг другу о своём детстве, смешных и страшных случаях, о своих друзьях. Одно из самых прекрасных мгновений в моей жизни — вот оно. Ехать в поезде вдвоём с Максимом и ни о чём не думать. Такие удивительные мысли посещают и воспоминания.
Я искала ответы на свои вопросы. И нашла их в себе. Поняла, что любовь — это не всегда нежная, добрая, окутывающая энергия, в которой нет места негативу. И нужно разрешить себе чувствовать. Не осуждать себя и не запрещать себе ничего. Я сама себя грызла и съедала. А потом поняла, что мы все люди и все мы вправе испытывать те чувства, которые у нас возникают. Нельзя их гасить, закрывать в себе или от них прятаться.
Моим главным осознанием было, что нельзя тянуть! Ни в коем случае. И это касается не только отношений в семье, а любого дела. Если чувствуешь, что что-то не так, если что-то тяготит, разбирайся, решай ситуацию, не плыви по течению. Решай сейчас! Нельзя тянуть и убеждать себя, что всё нормально.
Моё невыносимое поедание себя изнутри стало толчком для того, чтобы разобраться в отношениях с Андреем. Я сгорала от эмоций. Это были гнев и одновременно чувство вины. Гнев на себя и на него за то, что оба видим — всё плохо, и оба прячемся от этого. А чувство вины — за мою измену с Максимом. Долгое время себя уговаривала, что это такой период, что это пройдет. Но с появлением Макса поняла — не пройдёт. Отношения с мужем закончены и это нужно было признать.
Глава 29
Апрель в моей жизни оказался знаковым месяцем. Начиная с того, что день рождения у меня двадцать пятого апреля. Приехала в апреле в посёлок с названием Апрельское и оказалась замешана в непростую историю, связанную с цыганами. Тогда я не знала, что восьмое апреля — Международный день цыган. А потом написала книгу о цыганах и в апреле её презентовала широкой публике, дала несколько интервью, приняла участие в открытии памятника на братской могиле цыганского табора, и, наконец, снова окунулась в отношения с Максимом. И теперь мы с ним ехали на взятой напрокат машине в какую-то цыганскую деревню, которую ещё предстояло найти. Спрашивали дорогу у прохожих и попутно общались с людьми. Мужчина и женщина, у которых мы решили узнать месторасположение населённого пункта, попросили их подвезти, потому что им как раз было с нами по пути. Макс согласился взять попутчиков бесплатно и принялся расспрашивать о местных цыганах. Я с интересом слушала. Хотелось хоть примерно представлять, чего нам ожидать. Вскоре заметили ещё одну пожилую даму, голосующую у дороги. Максим и её подобрал. Я пошутила, что он решил поработать таксистом-альтруистом.
О цыганах наши собеседники охотно согласились рассказать. Особенно увлечённо говорил мужчина.
— Ромэн испортила цивилизация, — объявил он. — Настоящие рома были вольными, кочевали и не допускали смешивания крови. «Романо рат» знаете, что означает? Переводится, как «романская кровь». Так называют цыган и тех, у кого в роду были цыгане. Это сродни «итальяно веро» — «чистокровный итальянец». Хотя, что касается цыган, тут о чистокровности говорить не приходится, учитывая их скитания. Так что «романо рат», скорее, цыганский дух. Известны случаи, когда «романо рат» признавались люди, не имеющие никакого отношения к цыганам, но проникшиеся их взглядами и разделявшие их культуру.
— В чём же уникальность культуры и взглядов цыган? — спросила я, чтобы поддержать разговор.
— По-моему, самое яркое их качество — отношение к труду. Был у меня знакомый, который никогда не работал. Говорил, что он цыган и что им работать нельзя. Немного правды в этом есть. Цыгане не приемлют физический труд. Они люди творческие. Вот творчеством им заниматься можно. Поют, танцуют. Но у станка стоять — это не для них. Опять же, есть среди них и портные, и кузнецы. Так что всё неоднозначно. В общем, «романо рат» — цыган или человек, живущий по их правилам. Тот, кого цыгане признают за своего, — вещал наш пассажир.
Я покосилась на Максима. Он вёл автомобиль, внимательно следя за незнакомой дорогой. Красивый, смуглый, пухлые губы плотно сжаты, нос прямой с лёгкой горбинкой. Я раньше её даже не замечала.
— Цыгане — очень ранимый народ, — продолжал мужчина. — Они быстро поддаются внешнему влиянию, как хорошему, так и плохому. Кочевая таборная жизнь их спасала, потому что тогда они действительно были независимы от иной культуры и законов. Пушкин, Толстой и многие другие черпали вдохновение от общения с цыганами. А сейчас, говорят, они наркотики распространяют. Тем и живут. Но это неправда. Много ромэн наркотики убили, как алкоголь погубил индейцев. Рома не должны заниматься наркотиками. Это унизительно, оскорбительно и большой грех. Ни для одной цыганской семьи, которая в подобное ввязалась, это не закончилось благополучно.
— Вы так много знаете о цыганах и так тепло о них говорите, — заметила я.
— Мой прапрапрадед был цыган, — улыбнулся мужчина в усы. — Обрюхатил молодую порядочную девицу из раскольничьего скита и ушёл с табором.
— Не знаю, что в них хорошего, — проговорила женщина, подсевшая к нам после семейной пары. — Они там что-то у себя во дворах плавят. Медь, наверное. Так чёрный дым столбом стоит. Мне даже страшно было сначала, потом привыкла. Нет на них управы. Участковый с ними не хочет связываться. Детей в школу отдают поздно, девочек замуж выдают рано. Непутёвые какие-то, дикие. Дети у них всегда в коррекционных классах учатся, мне невестка рассказывала.
— Не трогайте детей своей злостью! — подала голос жена общительного мужчины.
— А что, неправда? — воскликнула пожилая пассажирка. — У моего внука был друг-цыганёнок. Косенький! Как в гости приходил, мы все над ним потешались. Что ж они своё дитё не могут вылечить? Денег на иномарки хватает, а на лечение нет?
— Обычно то, над чем вы смеётесь, появляется у ваших детей и внуков! — гневно проговорила супруга усатого потомка цыган.— Закон Вселенной. Ваши слова обернутся на ваших родных. Так что разума вам и здравия!
Злословящая женщина прикусила язык и всю оставшуюся дорогу молчала.
— Да нормально они живут. Обычной жизнью. Работают, получают образование, — говорил между тем мужчина. — Цыгане никогда не будут держать обиду на кого-то. У них свои традиции, законы. И их соблюдает каждый из ромов. Для тех, кто не цыган, их жизнь закрыта и загадочна. Чужаков в неё не посвящают.
Показав, в каком направлении дальше ехать, наши попутчики вышли. А я осталась в замешательстве. Не знала, что и думать теперь о цыганах. По правде сказать, я их всё же опасалась. И с тревогой гадала, что ждёт впереди.
Встретили нас в цыганской деревне сначала настороженно. Подростки, ребятня и несколько женщин внимательно разглядывали меня и Макса. Но через несколько минут, выслушав его объяснения о причине нашего приезда, оживились, стали наперебой говорить, что нам надо идти в дом знахарки, жестами показывая, где он. Кто-то даже вызвался проводить.
Несколько больших цыганских семей жили тут уже много лет. Купили дома на берегу моря, некоторые и вовсе построили своё жильё с нуля. Стали заниматься хозяйством, летом сдавать комнаты отдыхающим.
Деревня мне показалась не совсем обычной. Многие дома стояли близко друг к другу, во дворах кое-где виднелись большие кучи металлолома. Коз, кур и коров я не заметила. Должно быть, их тут не держали. А вот собаки и коты бегали повсюду.
Когда нас ввели в нужный дом, Макса буквально тотчас окружили маленькие дети. Человек пять ребятишек примерно четырех-семи лет. На меня они поглядывали с интересом, но явно стеснялись.
— Мальчик ты мой, иди обниму, — пожилая цыганка, что вышла к нам из гостиной, притянула Максима за шею к себе и крепко обняла, а потом расцеловала в щёки.
book-ads2