Вопросы Мередит Суббота, 26 июня 2021 года, 7.30. База ВВС США Макгуайр – Я отказываюсь быть программой, – злится Мередит. – Эдриан, если это предположение верно, то мы попали в платоновскую пещеру, только в степени n. Вот ужас-то! Мы получаем доступ исключительно к поверхности реального мира, без всякой надежды достичь истинного знания, но это еще куда ни шло. А вот если даже эта поверхность – иллюзия, тут хоть стреляйся. – Не знаю, может ли программа застрелиться, – успокаивает ее Эдриан, протягивая ей третий кофе за утро. Но Мередит распсиховалась не на шутку, от нее просто искры летят, даже если это, скорее всего, побочный эффект модафинила, который она принимает по одной таблетке каждые шесть часов, чтобы не заснуть. На Эдриана обрушивается поток вопросов, но ответов она даже не требует. Обо всем подряд. – Тот факт, что я не люблю кофе, тоже записан в моей программе? А мое вчерашнее похмелье, когда я накачалась текилой, тоже симуляция? Если программа умеет желать, любить и страдать, каковы тогда алгоритмы любви, страдания и желания? Следуя программе, я должна разъяриться, выяснив, что я программа? Остается ли мне тем не менее свобода воли? Неужели все предусмотрено, запрограммировано, неизбежно? Какова доза хаоса, допущенная в этой симуляции? Ну какой-то хаос в ней есть по крайней мере? Получается, у нас вообще нет надежды доказать, что, уф, на самом деле мы не участники симуляции? Трудно, собирается ответить ей Эдриан, провести эксперимент, в результате которого эта гипотеза была бы признана недействительной, поскольку симуляция, не будь дура, выдаст результат, доказывающий обратное. Тем не менее они уже тридцать часов упорно придумывают такой эксперимент. Кстати, астрофизики пытаются наблюдать за поведением космических лучей ультравысоких энергий. Они считают, что невозможно, применяя “реальные” законы физики, симулировать их со стопроцентной точностью. Аномалии в их поведении могли бы доказать, что реальность нереальна. Пока что это ничего не дало. Эдриану противна сама идея симуляции, притом что он выбрал Карла Поппера светочем своих штудий эпистемологии, доброго старого Поппера, для которого теория не носит научного характера, если ничто не может ее опровергнуть… Но как ни крути, при прочих равных самое простое объяснение часто оказывается правильным. Самое простое и самое неудобное: появление самолета вовсе не сбой в симуляции – его бы тогда элементарно “стерли” и вернулись бы на несколько секунд назад, какие проблемы. Нет. Это конечно же проверка: как воспримут миллиарды виртуальных существ доказательство своей виртуальности? Но Эдриан не успевает возразить, потому что Мередит несется дальше: – А что, если мы живем в эпоху, которая является всего лишь иллюзией, где каждое кажущееся столетие длится какую-то долю секунды в процессорах гигантского компьютера? Тогда что такое смерть, как не просто end в строчке кода? Что, если Гитлер и Холокост существуют только в нашей симуляции и еще в некоторых других, что, если шесть миллионов еврейских программ были уничтожены миллионами нацистских? А изнасилование – это программа-самец, насилующая программу-самку? Что, если параноидальные программы ничуть не более прозорливы, чем все остальные системы? Что, если эта сумасшедшая гипотеза – самая проработанная форма теории заговора, проработанной в рамках самого грандиозного из возможных заговоров? Что за извращение разрабатывать программы, одни из которых моделируют кретинов, а другие – людей достаточно умных, чтобы не страдать от того, что их окружают первые, и еще программы, симулирующие музыкантов, и программы, симулирующие художников, и писателей, пишущих книги, которые читают еще какие-то там программы? Или, скорее, уже никто не читает? Кто создал программы “Моисей”, “Гомер”, “Моцарт”, “Эйнштейн” и зачем такое количество программ, лишенных каких бы то ни было достоинств, проживающих свое электронное существование, ничего или почти ничего не привнося в усложнение симуляции? Или же, или, – злится Мередит пуще прежнего, – мы суть симуляции кроманьонского мира, созданные неандертальцами, которые, вопреки расхожему мнению, действительно добились успеха пятьдесят тысяч лет назад? И им захотелось увидеть, что могли бы совершить гиперагрессивные африканские приматы, если бы они, бедолаги, не исчезли с лица земли? Ну хорошо, тут зачет, теперь они это знают, кроманьонец так неизлечимо туп, что сам разрушил свою виртуальную среду, вырубил леса и загрязнил океаны, несусветно размножился, сжег все ископаемое топливо, и к тому же подавляющее большинство представителей этого вида вымрет от жары и идиотизма максимум через пятьдесят симулированных лет. С таким же успехом нашу симуляцию могли запустить потомки динозавров, которых не уничтожил никакой метеорит, и они потешаются, наблюдая, как млекопитающие правят миром? А может, мы живем в мире, построенном на основе углерода и двойной спирали ДНК, во вселенной, симулированной инопланетянами, чья жизнь организуется, например, на основе серы и тройного геликоида? А вдруг, вдруг мы все – существа, симулированные другими существами, тоже симулированными в еще большей симуляции, и все симулированные вселенные просто убираются одна в другую как столикматрешка? Как мы вообще узнаем, на что похожи? Допустим, в программе я белая молодая тощая брюнетка, длинноволосая и черноглазая, но почему бы симуляции не позабавиться, создав множество вариаций моего лица или моего тела – по числу собеседников? И кстати, Эдриан, – Мередит буквально задыхается от бешенства, – вот еще одна идея, и не такая уж абсурдная: неужели после нашей фальшивой смерти есть фальшивая жизнь? А что, этим столь выдающимся существам, столь гениальным, ничего бы не стоило, между прочим, увенчать свою симуляцию липовым раем, дабы вознаградить все эти достойные похвалы, послушные программки, покорявшиеся диктату каждой следующей доксы? Почему бы им не создать рай для добропорядочных мусульманских программ, которые всегда ели халяльную пищу и, благочестиво обращаясь в сторону Мекки, молились Аллаху по пять раз на дню? Рай для католических программ, ходивших к исповеди каждое воскресенье? Рай для программ-почитательниц Тлалока, ацтекского бога дождя, принесенных в жертву на вершине пирамид и вернувшихся на Землю в обличье бабочек? А что, если существует к тому же и тысяча адов для позорных программ-отступниц, неверных или вольнодумных, тысяча геенн огненных, где свободные умы будут гореть без передышки в вечной виртуальной пытке и их будут осаждать красные демоны и пожирать монстры с жуткими мордами? Или, дальше – больше, почему эти гениальные шутники не сообразили, что каждая религиозная программа может молиться неправильному Богу. И когда ты умрешь, сюрпрайз, приятель, ты был баптистом, буддистом, иудеем, мусульманином? А надо было мормоном, козел! Давайте все, кыш в ад! В конце концов, ацтекские боги неоднократно создавали мир и несколько раз его разрушали: Оцелотонатиух бросал людей на съедение ягуарам, Эхекатонатиух превращал их в обезьян, Киауитонатиу погребал под огненным дождем, а божество Атонатиух затопило и преобразило в рыб. Вот такими вопросами задается Мередит или, как знать, ее программа, в которой их записано хоть отбавляй – о мире и об ацтекских богах. Кроме того, при всем уважении к монотеизму разброд мира проще было бы объяснить бесконечным конфликтом между богами. Мередит внезапно захотелось кофе, притом что она вообще-то его не любит, и она вступила в неравную борьбу с непокорной кофеваркой – вот засранцы, запрограммировали даже поломки в своей симуляции, – и когда наконец черная пенистая жидкость соблаговолила потечь, она повернулась к молчащему Эдриану. Он смотрит на нее с пламенеющим восторгом в сердце. Ему определенно нравится в ней все – румянец, вспыхивающий на щеках, когда она сердится, капелька пота на кончике носа и то, как болтаются на ее худющем теле свободные рубашки. Вдруг его порыв к ней тоже запрограммирован? Да плевать. Жизнь, может, и начинается как раз в тот момент, когда понимаешь, что ее нет. Им-то какая разница, в конце концов? Симуляция они или нет, они живут, чувствуют, любят, страдают, творят и умрут, оставив в симуляции свой крошечный след. Какой смысл в знании? Всегда следует предпочитать науке неведение. Незнание – верный друг, а правда отнюдь не кузнец счастья. Пусть они и симулированные, зато счастливые. Мередит сделала глоток горького кофе. – Спасибо, что позвал меня сюда, Эдриан, – улыбнулась она. – Мое бешенство пропорционально остроте того, что мы переживаем. Я безумно счастлива, что сижу в этой лодке вместе с тобой. Англичанка-топологиня смеется, и в это мгновение ей тоже наплевать, симуляция она или нет, и ее радость вовсе не побочка модафинила. Она запевает на мотив I Can't Get No Satisfaction: I can be no no no no simulation No no no And I cry and I cry and I cry! I can be no no no… Она танцует и кружится под мелодию “Роллинг Стоунз”, и поскольку Эдриан неуклюже и растерянно топчется на месте, не в силах совладать со своими чувствами, она хватает его руку и тянет за собой: – Давай, не стой, как свадебный генерал! I can be no no no no! Охренеть, думает Эдриан, охренеть, как она мне нравится. Вдруг он привлекает Мередит к себе, душит в объятиях, ошалев от нежности и желания, и целует ее в тот момент, когда в комнату входит генерал Сильверия. – Профессор Миллер, – говорит генерал, ничуть не смутившись, – вас ждет вертолет. Вы немедленно отправляетесь в Белый дом. На встречу с президентом. Как президент президенту Суббота, 26 июня 2021 года, 11.00. Вашингтон, Белый дом, Западное крыло Президент в неистовом возбуждении шагает по Овальному кабинету, устремив взгляд на солнечные лучи, распускающиеся на густом белом ковре. Он обходит кабинет по кругу, против часовой стрелки, под равнодушным взглядом бюста Уинстона Черчилля, да и Вашингтон в раме над камином ничуть не более участлив. Напротив президентского стола в креслах терпеливо ждут четыре человека: специальный советник, госсекретарь США, научная консультантша и, наконец, Эдриан Миллер, не сводящий глаз с величественного орла на передней панели Resolute desk. Сразу по приезде начальник протокола выдал Эдриану чистую и благоуханную белую рубашку: – А мы тем временем быстренько постираем вашу футболку, профессор Миллер. – Не хочу звонить французу, – капризничает президент и, вернувшись к столу, наконец садится. – Мы удерживаем шестьдесят семь французских граждан, – напоминает специальный советник. – И это рейс “Эр Франс”. Придется позвонить ему, господин прези… – Нет уж. Я сначала позвоню Си Цзиньпину. Сколько у нас китайцев? – Человек двадцать, господин президент. Но сразу после этого мы позвоним президенту Франции. – Ладно, посмотрим. Дженнифер, наберите мне китайца. Профессор Мюллер, через несколько минут я вам передам Си Цзиньпина, ладно? – Эдриан смутно напоминает ему актера из “Форреста Гампа”, как его там? Только этот помоложавее будет. Эдриан не отвечает. Усталость от бессонных ночей дает себя знать, и он думает в некоторой оторопи: с ума сойти, с ума сойти, я сижу у президента в Овальном кабинете, я буду разговаривать с президентом Китая, и на мне белая рубашка. – Профессор Мюллер, я к вам обращаюсь… Том Хэнкс, ну конечно, вспоминает президент. Он похож на Тома Хэнкса. – Да, господин президент, – кивает Эдриан. – Миллер, господин президент. – Я сказал, что передам вам Си Цзиньпина, и вы ему все объясните. – Должен ли профессор Миллер отвечать на все его вопросы без исключения? – спрашивает специальный советник. Президент поднимает брови, смотрит в поисках ответа на госсекретаря, тот кивает: – Рассказывайте ему все что угодно, профессор. В любом случае мы мало что знаем. – Господин президент, соединяю вас с президентом Китая, – раздается женский голос. За одиннадцать тысяч километров оттуда, в комплексе Чжуннаньхай, в конференц-зале Западного здания чья-то рука снимает трубку. – Здравствуйте, председатель Си Цзиньпин, – говорит президент Соединенных Штатов. – Извините, что так поздно. – Я не спал, дорогой президент. – Тем лучше, тем лучше. Я звоню вам, чтобы обсудить проблему первостепенной важности. Мы столкнулись с беспрецедентной ситуацией. В ней задействован весь мир, и это причина, по которой вы первый, с кем я связался. Я сейчас провожу совещание со своими научными консультантами. Они помогут мне, если понадобится. Значит, так: два дня назад на нашей территории сел самолет рейса “Эр Франс”. Но этот самолет уже приземлялся три месяца назад. – Правда? Один и тот же самолет частенько приземляется по нескольку раз, – говорит глава Китая, с трудом подавляя смех. – Особенно если это регулярный рейс… – Все гораздо сложнее. Я передаю вам одного из моих лучших научных советников, профессора Эдриана Мюллера из Принстонского университета. Эдриан встает, берет трубку, протянутую ему президентом, запинаясь, бормочет: “Профессор Эдриан Миллер, господин председатель…” – и старается изложить все ясно, кратко и в то же время исчерпывающе. На том конце провода растет недоумение. “Самолет приземлился дважды? – спрашивает китайский лидер и уточняет: – Дважды?” Разговор продолжается, Эдриан отвечает на вопросы о грозовых облаках, тестах ДНК, об условиях содержания пассажиров… После краткого перечня фактов он переходит к существующим гипотезам, пытается объяснить необъяснимое. Его собеседник так изумлен, что часто приходится повторять ему одно и то же. По прошествии бесконечных пятнадцати минут Си Цзиньпин требует список граждан Китая, удерживаемых на базе Макгуайр. – Как вы понимаете, он у них уже давно есть, – шепчет научная консультантша. – Они знают, где находится каждый китаец в данную секунду, так что не сомневайтесь: те, кто летел в марте из Парижа в Нью-Йорк… – Мы поручим нашим службам решить сопутствующие проблемы, – заключает китаец. – Передайте президенту, что я прощаюсь и перезвоню в течение часа.