— А вы шифер в костер кидали? — спросила она с видом знатока. Аракчеев глянул на нее с подозрением: — Неужели ваше поколение это тоже делало? — Пацаны делали, а я смотрела. И однажды тоже… бросила. Мне понравилось. — Что будет, если бросить шифер в костер? — жадно полюбопытствовала Даша. — Он будет стрелять и разлетаться кусками! — радостно сообщила Марианна. — Пап, у нас есть шифер? Давай найдем и зафигачим в костер? — Я тебе зафигачу! — пригрозил ее папа, повернулся и упрекнул: — Это очень глупая и опасная забава. Не ожидал от вас, Марианна Георгиевна, такого хулиганства. — Кто бы говорил! — не сдавалась Марианна. Ей теперь было жарко, весело и чуточку пьяно. — Моя тетя Зоя рассказывала, что они в детстве доставали у сварщиков карбид, а потом кидали его в лужу или делали бомбочки и пушки. Вы знаете, как из карбида сделать пушку? — Конечно. — Супер! — восхитилась Даша. — Наверное, но ютубе есть инструкция, я поищу! — Марианна Георгиевна, помните, вы отвечаете за безопасность вашей ученицы. Никаких пушек! — Можно сделать простую, из прищепки, канцелярской резинки и карандаша. Вы ей лучше сами покажите, так безопаснее будет! — коварно предложила Марианна. — Пап, покажешь? — Покажу, — Петр Аркадьевич тяжело вздохнул, а потом повернулся к Марианне и зловеще прошептал ей на ухо: — Я вам это припомню. Он угрожающе сжал ее кисть, а потом медленно, с нажимом потер чувствительную ложбинку между большим и указательным пальцем. Марианну словно током пронзило. Она замерла, не дыша, с бьющимся сердцем. Что он творит, ее строгий работодатель? Что у него на уме? — Ты в Лопухово тогда жил? А где? В каком доме? — тараторила Даша. — Этого дома уже нет. Снесли. — Вот бы кто тебе сказал, что ты будешь жить в этой усадьбе! Ты бы удивился, да? А ты ходил сюда, когда тут был музей? — Очень часто. Здесь же тетя Валя работала. А директором был один хороший человек… мой взрослый друг. Он мне здорово помог потом. От большой беды спас… — Жаль, от музея ничего не осталось, — сказала Марианна, пытаясь говорить нейтральным тоном. — Интересно, куда все делось? Все коллекции? Что тут выставлялось, вы не помните? — Помню. Если интересно, могу показать старые проспекты, у меня сохранились. — Их можно использовать на уроке истории для Даши. — Настоящий учительский подход, — похвалил Аракчеев. Марианна покачала головой. Ее мысли разбегались, и были тревожными и приятными. Сейчас ей не хотелось быть учительницей. Она даже была бы рада, если бы Даша ушла домой… а она осталась у костра с ее отцом наедине. Он вызывал у нее острый интерес. Она бы задала ему много других вопросов, о его жизни, о его детстве… А потом, когда костер погас, они бы… молчали, а потом, быть может он… Ой нет, глупости все это! Она приписывает ему разную романтическую чепуху, которой у него и в мыслях нет. Ей стало стыдно за свои фантазии. Она спросила: — А у вас есть детские фотографии? От этого вопроса Петр Аркадьевич даже как будто вздрогнул. Он повернулся и удивленно посмотрел ей прямо в лицо. В его зрачках плясал костер, и кожа была залита золотистым цветом, а тени под скулами подчеркивали худобу щек. В этот момент Аракчеев показался Марианне дьявольски притягательным. Она даже забыла, что спросила, и встрепенулась, когда он ответил: — Есть одна. Может, у Валентины еще найдется, не спрашивал. — А Даша видела… каким вы были… в детстве? Фотографии ее бабушки, дедушки? — она говорила медленно, потому что никак не могла сосредоточиться. — Даша не видела! — завопила Даша из-за плеча ее отца. — Пап, покажи! Какой ты был маленький! — Ладно, — он отвернулся и разжал пальцы; Марианна помедлила и вытащила руку из чужого кармана. Ей сразу стало очень холодно. Петр Аркадьевич встал. — Идемте в дом, покажу. В прихожей Петр Аркадьевич помог Марианне снять куртку и поинтересовался: — Может, сначала горячего чаю на кухне? — Мы не хотим! — весело сказала Даша. — Сначала покажи фотографию, а потом можно и чаю. С пирожными и миндальными конфетами. Марианна ее поддержала — нужно пользоваться моментом, пока Даше интересно узнать про жизнь и прошлое ее отца. Это хороший шанс дать им узнать друг друга ближе, променять его на сладости нельзя. Они гуськом пошли за Петром Аркадьевичем. С загадочным выражением лица он повел их к лестнице наверх. Марианна предположила, что альбом с дорогими его сердцу фотографиями хранится в спальне, но Аракчеев прошел к коридорчику, который вел во флигель, и остановился у заветной двери. Марианна замерла от волнительного предвкушения. Неужели сейчас они заглянут в его тайное логово? Она не имела ни малейшего представления, что они там увидят! Петр Аркадьевич достал ключ, сунул в скважину и повернул. Марианна только теперь заметила, что замок в двери был простой, старый. Да и сама дверь выбивалась из стиля дома. В царапинах, сколах, трещинах, застывших потеках краски. Непрезентабельная на первый взгляд, но не хлипкая, из крепкого деревянного бруса. Когда в такую дверь стучит настырный посетитель, звук выходит гулкий, солидный. А также Марианна углядела дырки от старых шпингалетов, и точки, какие оставляют канцелярские кнопки. Одним словом, заслуженная дверь, повидавшая на своем веку многое. Любопытство разрослось до невиданных размеров. Петр Аркадьевич все возился: ключ поворачивался туго. — Смазать надо, — заметил он досадливо, сильно потянув за ручку, чтобы заставить замок подчиниться. — Пап, давай скорее! — проныла Даша. — Ноги устали стоять, сесть хочется. Наконец, дверь распахнулась. Хозяин кабинета вошел первым и повернул выключатель. Под потолком с лепниной неярко вспыхнула люстра с бахромой и висюльками. Несколько висюлек не хватало. — Заходите, — сказал Аракчеев, и Марианне почудилась в его голосе неловкость. В кабинете пахло стариной. Тяжелые темно-зеленые портьеры были задернуты, и от этого комната казалась тесной. Марианна огляделась с открытым ртом. Она ожидала чего угодно, но только не этого. Кабинет очень ей понравился. Он был совершенно необыкновенный. Она словно шагнула в машину времени и перенеслась… на пятьдесят лет назад? Семьдесят? Сто? Аракчеев не пустил в эту комнату ремонтников и дизайнеров. Он оставил этот уголок дома нетронутым. Вероятно, здесь всегда располагался кабинет — сначала личный, хозяина усадьбы, а потом кого-то из музейного начальства. И потому в комнате царил особый старинный уют с легким привкусом бюрократии. В глаза первым делом бросился богатый камин с чугунным литьем. Нерабочий, холодный. Напротив обосновался допотопный письменный стол на массивных тумбах. Столешница покрыта зеленым сукном, на сукне — лист стекла. Под стеклом разложены пожелтевшие бумажки и черно-белые фотографии. У края стоит лампа под зеленым абажуром. Идеальное место для работы писателя, ученого или политического деятеля начала двадцатого века. За столом возвышается спинка кожаного кресла, изрядно потертого, в царапинах, из которых торчат белые нити набивки. На крашеной бледной краской стене над столом висит большая карта. Марианна сначала удивилась: Россия на ней имела непривычные очертания, но потом поняла — это карта СССР, страны, где родились ее бабушка и мама. Как и многое другое в этом кабинете, карта была древняя и местами выцветшая. Там, где плотная глянцевая бумага порвалась от ветхости, были наклеены полоски скотча. Вдоль остальных стен — шкафы со стеклянными дверцами. Полки внутри забиты толстыми папками, альбомами в кожаных переплетах, картонными коробками, громадными амбарными книгами. — Пап, тебе бы ремонт тут сделать, — заметила Даша, изучая облупившуюся краску на стене. — И мебель другую, поновее. — Ты так думаешь? Но мне нравится именно эта, — сказал Петр Аркадьевич спокойно, но с ноткой обиды. — Как интересно! — воскликнула Марианна. — Как в музее! — Это и есть кусочек музея. Тут был кабинет директора. Звали его Людвиг Александрович Байер, из этнических немцев он… В детстве я часто приходил к нему в гости. Он меня не прогонял. Давал разные мелкие поручения, работу по музею — там приколотить, тут пыль протереть, рассортировать документы и прочее. Рассказывал много интересного. И вообще… отличный был человек. — Это он ваш старый друг, о котором вы говорили? Который вам помог? — Он самый. Идите сюда. Вот его фотография. А рядом — я в двенадцать лет. Марианна подошла к столу. Аракчеев встал рядом, их плечи соприкоснулись. Лицо у него было сосредоточенное и печальное. — Смотрите, — повторил он и дотронулся указательным пальцем стекла, под которым лежала черно-белая фотография. Долговязый мужчина в черном костюме и широком галстуке смотрел в камеру, прищурив близорукие глаза. У него был высокий лоб с залысинами и длинное лицо, на котором застыло растерянное выражение, как у человека, которого застали врасплох. Руку он положил на плечо невысокого подростка. Только по глазам Марианна признала в нем Петра Аркадьевича — тогда еще Петьку, Петрушку! У двенадцатилетнего Петьки был пристальный и очень взрослый взгляд. Этот взгляд не изменился за годы. У того Аракчеева двадцать с лишним лет назад было худющее, недокормленное тело, острые локти и сбитые коленки. Его волосы давно не видели парикмахера. Кажется, они вообще не были знакомы с парикмахером. Челка была подстрижена неровно и падала на один глаз. За ушами и на шее торчали вихры. Он стоял, независимо сунув руки в карманы, насупившись и выдвинув нижнюю челюсть вперед. В углу рта запеклась ссадина. Мальчишка с характером. Петька-хулиган, Петька-бандит и гроза соседей. Типичный неблагополучный подросток в грязной футболке, мешковатых шортах и драных кедах. У Марианны сжалось сердце, когда она осознала, что мальчик Петрушка действительно не получал достаточно пищи. За ним не следили, его одежду никто не стирал, и никто не интересовался его успехами в школе.