– Очки. Давай их сюда, – мычит он. Я снимаю очки Wayfarer и протягиваю их ему. Может быть, я и вправду убил Солли, хотя я уверен, что среди убитых мною в последнее время таксистов не было американцев. Наверное, да. Возможно, есть плакат «В розыске» с моей фотографией… где? В месте, где стоят такси? Как оно называется? Таксист примеряет мои очки, смотрит на себя в зеркальце заднего вида, снимает их. Сложив, убирает их в карман куртки. – Тебе конец, – зловеще улыбаюсь я ему. – А ты яппи-говнюк, – говорит он. – Тебе конец, Абдулла, – не шутя, повторяю я. – Уж будь уверен. – Да? А ты говнюк-яппи. Что хуже? Он заводит машину и отъезжает от меня. Я иду назад на хайвей, вдруг внезапно останавливаюсь, задыхаясь от слез, мое горло сжимается. «Я просто хочу… – Устремив взгляд к линии горизонта, вытирая лицо, я бормочу: – Чтобы игра продолжалась». Пока я стою, застыв в размышлении, рядом с постером «Трехгрошовой оперы» на пустынной автобусной остановке появляется какая-то старая женщина. Бездомная нищенка прихрамывает, ее лицо покрыто язвами, напоминающими жуков, и она вытягивает вперед дрожащую красную руку. – Ох, пожалуйста, не убралась бы ты, – вздыхаю я. Она советует мне подстричься. «У Гарри» В пятницу вечером мы с ребятами уходим с работы пораньше и идем к «Гарри» таким составом: Тим Прайс, Крейг Макдермотт, я и Престон Гудрич, который сейчас встречается с весьма симпатичной девкой, которую, кажется, зовут Сливка: это не фамилия, а вроде как имя – просто Сливка, актриса и фотомодель и, по общему мнению, клевая девка. Мы спорим, куда пойти ужинать: в «Восточный фламинго», в «Устричный бар», в «220», к «Майклу», в «Ориент-спаго» или в «Цирк». С нами еще Роберт Фаррелл. На столе перед ним – Lotus Quotrek, портативный интерактивный коммуникатор, позволяющий узнавать котировки акций. Роберт нажимает кнопки, и на экране высвечиваются результаты последних торгов. Кто как одет? Макдермотт: кашемировый спортивный пиджак, шерстяные брюки, шелковый галстук, все от Hermès. Фаррелл: кашемировый пиджак, кожаные туфли, брюки из шерстяной саржи, все от Garrick Anderson. На мне шерстяной костюм от Armani, туфли Allen Edmonds, карманный платок от Brooks Brothers. Еще на ком-то – шерстяной костюм от Anderson and Sheppard. Кто-то, очень похожий на Тодда Лаудера – вполне может быть, что это он и есть, – показывает нам большой палец из дальнего конца зала. И т. д. и т. п. По обыкновению, мы задаем друг другу вопросы, но сегодня почти все вопросы адресованы мне, как то: когда уместно, а когда неуместно носить карманные платки и действуют ли для них те же правила, что и для белых смокингов? Есть ли какая-то разница между мокасинами и полуспортивными туфлями? Твой хлопчатобумажный матрас просел, и на нем неудобно спать – что ты будешь делать? Как оценить качество компакт-диска при покупке? Какой галстучный узел выпирает меньше виндзорского? Как сохранить эластичность свитера? Как правильно выбрать пальто из шерсти барашка после первой стрижки? Я, разумеется, думаю о другом и размышляю над собственными вопросами: подсел ли я на фитнес? Можно ли назвать меня противником общепринятых правил и норм? Могу я устроить себе свидание с Синди Кроуфорд? Если у тебя знак зодиака – Весы, это о чем-нибудь говорит, и если да, то как это доказать? Сегодня я был одержим идеей отправить по факсу кровь Сары, нацеженную мною из ее вагины, в ее офис в Манхэттене, и не пошел в тренажерный зал, потому что буквально на днях доделал ожерелье из позвонков какой-то из девиц, так что мне хотелось побыть дома и помастурбировать в белой мраморной ванне, надев ожерелье на шею, – что я и сделал, рыча и отфыркиваясь, как какой-нибудь дикий зверь. Потом я посмотрел кино про пять лесбиянок и десять вибраторов. Моя любимая рок-группа: Talking Heads. Любимый алкогольный напиток: «J&B» или «Абсолют» со льдом. Любимое телешоу: «Поздней ночью с Дэвидом Леттерманом». Любимый безалкогольный напиток: диетическая пепси. Минеральная вода: «Эвиан». Вид спорта: бейсбол. Разговор идет как бы сам по себе – никакой темы, никаких четких конструкций, никакой объединяющей логики или чувства, за исключением, разумеется, его собственной скрытой, законспирированной логики. Просто слова, и, как в иностранном фильме с некачественным дубляжем, они накладываются друг на друга, так что почти ничего не слышно. Мне трудно сосредоточиться, потому что в последнее время со мной разговаривают банкоматы и порой высвечивают на экране странные обращения зелеными буквами, типа «Разнеси все к чертям в Sotheby’s», или «Убей президента», или «Скорми мне бродячую кошку», и еще меня до смерти напугала парковая скамейка, которая гналась за мной шесть кварталов – вечером в прошлый понедельник – и тоже пыталась со мной заговорить. К разрушениям я отношусь очень спокойно. Для меня это естественно. Так что мой вклад в общую беседу ограничивается встревоженным высказыванием: – Я никуда не пойду, если у нас не заказан столик. У нас заказано где-нибудь или нет? Я замечаю, что мы все пьем сухое пиво. Интересно, кроме меня, еще кто-нибудь это заметил? Я – в темных очках без диоптрий, в оправе под черепаховый панцирь. У «Гарри» есть телевизор; идет «Шоу Патти Винтерс». Теперь оно выходит не утром, а после обеда и соперничает (не сказать, чтобы успешно) с Джеральдо Риверой, Филом Донахью и Опрой Уинфри. Тема сегодняшней передачи: равнозначен ли успех в бизнесе счастью? У «Гарри» дружно отвечают: «Определенно!» – сопровождая это криками и гиканьем. Все весело и дружелюбно смеются. Теперь на экране – кадры из старого репортажа с инаугурации президента Буша, потом – речь предыдущего президента Рейгана с еле слышными комментариями Патти. Ребята заводят вялый и неинтересный спор о том, врет он или говорит правду, хотя слов никто не разбирает. Единственный, кто горячится по-настоящему, – это Прайс, и, хотя мне кажется, что его голова занята чем-то другим, он использует этот повод для того, чтобы хоть на ком-нибудь сорвать свою неудовлетворенность. Он говорит, напустив на себя неуместно возмущенный вид: – Как он может так лгать?! Как он может нести эту херню после всего дерьма?! – О господи. – Я готов застонать. – Какого еще дерьма? Ну чего, мы решили, где будем заказывать столик? Вообще-то, я не очень голоден, но хотелось бы сделать заказ заранее. Как насчет «Двести двадцать»? – Немного подумав, я добавляю: – Макдермотт, какой у него там рейтинг, в новом «Загате»? – Только не «Двести двадцать», – говорит Фаррелл, опережая Крейга. – В последний раз, когда я разжился там кокаином, он был так сильно разбодяжен слабительным, что я едва успел снять штаны. – Ну да. Жизнь – сплошной облом, а потом ты умираешь. – В общем, вечер был безнадежно испорчен, – вздыхает Фаррелл. – В последний раз ты там был с Кирией, – говорит Гудрич. – Поэтому вечер был безнадежно испорчен? – Она поймала меня на второй линии, когда я говорил по телефону. Что я мог сделать?! – Фаррелл пожимает плечами. – Прошу прощения. – Поймала на второй линии… – Макдермотт с сомнением подталкивает меня локтем. – Заткнись, Макдермотт, – говорит Фаррелл, дергая Крейга за подтяжки. – Чтоб тебе с нищенкой переспать. – Ты, Фаррелл, упустил из виду одно обстоятельство, – говорит Престон. – Макдермотт сам нищий. – Кстати, а как там Кортни? – интересуется Фаррелл, хитро поглядывая на Крейга. – Просто скажи «нет», – смеется кто-то. Прайс отрывается от телевизора, смотрит на Крейга, потом – на меня, показывает на экран и говорит, пытаясь скрыть свое недовольство: – Глазам не верю. Вид у него совершенно… нормальный. Как будто он… вообще ни при чем. Такой… безобидный. – Дурак дураком, – говорит кто-то. – Проходи, проходи. – Идиот, он и есть безобидный. Был безобидным. Таким же безобидным, как ты. Но он сотворил все это дерьмо, а ты даже не смог провести нас в «Сто пятьдесят», и что тут скажешь? – Макдермотт пожимает плечами. – Просто у меня в голове не укладывается, как так можно: казаться таким… элегантным и при этом быть по уши в дерьме, – говорит Прайс, пропустив мимо ушей замечание Крейга и не глядя на Фаррелла. Он вынимает сигару и изучает ее с горестным видом. Мне по-прежнему кажется, что у Прайса на лбу – грязное пятно. – Может быть, это все из-за Нэнси? – высказывается Фаррелл, оторвавшись от своего Quotrek. – Может быть, это ее рук дело? – Не знаю, блядь, как можно к этому относиться с таким пофигизмом?! – Судя по голосу, Прайс, с которым явно творится что-то не то, действительно ошеломлен. Ходят слухи, что он проходит курс реабилитации. – Некоторые рождаются пофигистами, – улыбается Фаррелл, пожимая плечами. Я смеюсь, потому что Фаррелл уж точно никакой не пофигист, и Прайс укоризненно на меня смотрит и говорит: – Кстати, Бэйтмен… а ты чего, блядь, такой радостный? Теперь уже я пожимаю плечами и говорю: – Я по жизни просто счастливый турист, – и добавляю, вспомнив, цитируя брата: – Я при деньгах и нос в кокаине, вот такой вот рок-н-ролл. – Будь таким, каким хочешь и можешь быть, – добавляет кто-то. – Нет, ребята. – Прайс никак не уймется. – Вы посмотрите, – пытается он оценить ситуацию рационально. – Он ведь строит из себя этакого безобидного чудаковатого старикашку. Но внутри… – Он умолкает. Мне вдруг становится интересно, что он скажет дальше. – Внутри… – Прайс не может закончить фразу, не может добавить три правильных слова: мне все равно. Он меня разочаровывает, но в то же время я искренне за него рад. – Внутри? Что внутри? – говорит Крейг со скучающим видом. – Ты не поверишь, но мы тебя слушаем. Продолжай. – Бэйтмен, – говорит Прайс, немного смягчившись, – а ты что думаешь? Я поднимаю глаза, улыбаюсь и ничего не говорю. Где-то – может быть, в телевизоре? – играет гимн. С чего бы вдруг? Я не знаю. Может быть, перед рекламным блоком. Завтра в «Шоу Патти Винтерс» – вышибалы из клуба «Нелль»: где-то они теперь? Я вздыхаю и пожимаю плечами. Мне все равно. – Хороший ответ, – хмыкает Прайс и добавляет: – Ты просто псих ненормальный. – Это – самая ценная информация, которую я слышу с… – Я смотрю на свой новый застрахованный золотой Rolex. – Это Макдермотт, что ли, заказал всем сухого пива? Господи, я хочу виски. Макдермотт ухмыляется и рявкает: – Милая крошка, стройные ножки. Длинная шейка и все дела. – Очень культурно, – кивает Гудрич. Найджел Моррисон, весь из себя утонченный, стильный англичанин, подходит к нашему столику; в петлице его пиджака от Paul Smith – цветок. Но он не может задержаться надолго, потому что ему надо встретиться в «Дельмонико» с друзьями, Иэном и Люси, которые тоже англичане. Он практически сразу уходит, и я слышу, как кто-то фыркает: – Найджел. Паштет из животного. – Послушайте, – говорит еще кто-то, – кто-нибудь вообще в курсе, что пещерные люди получали больше клетчатки, чем мы? – А кто занимается счетами Фишера? – Фишер – это фигня. Вот Шепард – это да. – Не Дэвид Монроу? Тот еще прожигатель жизни. – О господи. – Да ради бога. – …худой и желчный… – А что я с этого буду иметь? – Какой Шепард, который актер? Или счета Шепарда? – Богатые люди с дешевыми стереосистемами. – Нет, девушки, которые пьют наравне с мужиками. – …мудозвон как он есть…