– Но почему? – ору я, перекрикивая музыку, хотя, в общем-то, в этом нет нужды, и добавляю: – Тупой мудак! Он смотрит на меня так, словно мы оба под водой, и кричит в ответ, очень ясно сквозь шум клуба: – Потому что… я… ужинал… с Полом Оуэном… дважды… в Лондоне… всего десять дней назад. После этого мы смотрим друг на друга, похоже, с минуту, наконец я набираюсь мужества ответить, но мой голос теряет всякую властность, и мне кажется, что я не уверен в себе, когда просто произношу: – Нет… не ужинал… Но это скорее вопрос, чем утверждение. – Итак, Дональдсон, – произносит Карнис, убирая мою руку с его локтя. – Прости, но… – Ты прощен, – усмехаюсь я. Я возвращаюсь за наш столик, где уже сидят Джон Эдмонтон и Питер Бивас, и накачиваюсь гальционом перед тем, как отвезти Джин к себе. Джин в чем-то от Oscar de la Renta. Нина Гудрих была в платье с блестками от Matsuda и отказалась дать мне свой номер, даже когда Джин была внизу в дамской уборной. Таксист Еще одна отрывочная сцена из того, что считается моей жизнью, происходит в среду и, по всей видимости, указывает на какую-то ошибку, хотя я и не уверен на чью. После завтрака с Питером Расселом, который, прежде чем найти настоящую работу, был моим дилером, и Эдди Ламбертом я направляюсь на Уолл-стрит в такси и застреваю в пробке. Рассел был в двухпуговичном шерстяном спортивном пиджаке от Redaelli, хлопчатобумажной рубашке от Hackert, шелковом галстуке от Richel, шерстяных брюках в складку от Krizia Uomo и кожаных ботинках Cole Haan. В утреннем «Шоу Патти Винтерс» рассказывалось о четырехклассницах, продающих себя за крэк, и я едва не отменил встречу с Расселом и Ламбертом, чтоб его посмотреть. Рассел заказал за меня, пока я в вестибюле говорил по телефону. К несчастью, это оказался высококалорийный завтрак с высоким содержанием натрия, и, прежде чем я смог осознать происходящее, на стол были поставлены хлебцы с травами, ветчина в сливочном соусе мадейра, сосиски, жаренные на гриле, и кусочки кофейного торта с кремом, и я был вынужден попросить официанта принести травяной чай без кофеина, тарелку с нарезанным манго и бутылку воды «Эвиан». В раннем утреннем свете, лившемся через окна, я наблюдал, как официант элегантно настругал черные трюфели в дымящуюся яичницу Ламберта. Я не смог устоять и попросил настругать черные трюфели в мое манго. Вот и все, что произошло за завтраком. Мне надо было еще раз позвонить, а когда я вернулся к столу, то заметил, что кусочек манго исчез, но я никого не обвинял. У меня на уме было другое: как помочь американским школам, вакуум доверия, принадлежности к письменному столу, новая эра возможностей и что в ней есть для меня, надо достать билеты на «Трехгрошовую оперу» со Стингом, которая только что начала идти на Бродвее, как брать на себя больше, а помнить меньше… Я еду в такси. На мне двубортное кашемировое пальто из коллекции Studio 000.1 от Ferre, шерстяной костюм с брюками в складку от DeRigueur из Schoeneman, шелковый галстук от Givenchy Gentleman, носки от Interwoven, ботинки от Armani. Сквозь темные очки Ray-Ban я читаю «Wall Street Journal» и слушаю кассету Бикса Бейдербеке. Отложив газету, я беру «Post», только чтобы просмотреть шестую страницу. Пока мы ждем светофора на пересечении Седьмой и Тридцать четвертой, я замечаю, что в соседнем такси, кажется, сидит Кевин Глодвин, в костюме от Ralph Lauren. Я опускаю очки, Кевин поднимает глаза от свежего номера «Money» и, прежде чем его машина трогается, замечает, что я смотрю на него как-то странно. Неожиданно мое такси выскакивает из пробки и поворачивает на Двадцать седьмую, а потом на Уэст-Сайд-хайвей к Уолл-стрит. Отложив газету, я сосредоточиваюсь на музыке и погоде, на том, как не по сезону холодно, и только сейчас замечаю, что шофер смотрит на меня в зеркальце. Его подозрительное, жадное лицо постоянно меняет выражение. Засоренные поры, вросшие волосы. Я ожидал этого и, вздыхая, игнорирую его. Открой капот машины – и узнаешь многое о людях, которые ее придумали, – вот одна из многих фраз, мучающих меня. Но водитель стучит в разделяющее нас плексигласовое стекло, подает мне знаки. Снимая наушники, я замечаю, что он запер все дверцы, – вижу, как в мгновение ока опускаются запоры, и слышу щелчок в тот момент, когда убираю звук. Машина едет быстрее, чем положено, по крайнему правому ряду. – Да? – раздраженно спрашиваю я. – Что? – Эй, мы незнакомы? – спрашивает он с сильным акцентом, который почти невозможно разобрать, – может быть, он из Нью-Джерси, а может, со Средиземноморья. – Нет. – Я собираюсь снова надеть наушники. – У вас знакомый вид, – говорит он. – Как вас зовут? – У меня незнакомый вид. И у тебя тоже, – отвечаю я, но, подумав, добавляю: – Крис Хаген. – Да ладно. – Он улыбается, словно я что-то не так сказал. – Я знаю, кто вы. – Я киноактер, – говорю я. – Модель. – Нет, – мрачно произносит он. – Ну хорошо. – Я подаюсь вперед и читаю его имя. – Абдулла, ты состоишь членом «М.К.»? Он не отвечает. Я открываю «Post» на фотографии мэра в костюме ананаса, снова закрываю и переворачиваю кассету в плеере. Начинаю считать про себя – раз, два, три, четыре, – остановившись взглядом на счетчике. Почему я не взял с утра с собой пистолет? Потому что не думал, что он мне понадобится. Единственное оружие при мне – нож, которым я пользовался вчера вечером. – Нет, – снова говорит он, – я где-то видел ваше лицо. Мне уже надоело, и я спрашиваю, пытаясь казаться небрежным: – Видел? Правда? Как интересно. Лучше следи за дорогой, Абдулла. Долгая, пугающая пауза, пока он смотрит на меня в зеркальце, но потом его мрачная ухмылка вянет. Его лицо пусто. Он произносит: – Я знаю. Я знаю. Я знаю, мужик, кто ты. Он кивает, рот его крепко сжат. Радио, настроенное на новости, молчит. Здания в серо-красном тумане проскальзывают мимо, такси обгоняет другие машины, небо меняет цвет – из синего в пурпурный, затем черный, опять синий. На следующем светофоре – красный свет, но Абдулла не останавливается. Мы проезжаем по другой стороне Уэст-Сайд-хайвей мимо нового D’Agostino’s, на том месте, где раньше был на углу Mars, и это доводит меня почти до слез, потому что это было нечто опознаваемое, и у меня возникает ностальгия по супермаркету (хоть я никогда и не купил бы в нем ничего), да и по любым другим вещам, и я почти перебиваю шофера, говорю ему, чтобы он остановился, выпустил меня, оставил себе сдачу с десяти – нет, с двадцати долларов, но я не могу пошевелиться, потому что он едет слишком быстро и что-то происходит, что-то немыслимое и смехотворное, я слышу, как он произносит что-то похожее на «это ты убил Солли». На его лице – гримаса решительности. Как и все остальное, последующее происходит очень быстро, хотя мне это кажется тестом на выносливость. Я сглатываю слюну, опускаю очки и говорю, чтобы он снизил скорость, а потом спрашиваю: – Можно ли поинтересоваться, кто такой Солли? – Приятель, твое лицо на плакатах «В розыске», – говорит он, не вздрогнув. – Пожалуй, мне нужно выйти здесь, – удается мне пискнуть. – Точно, ты ведь тот парень. – Он смотрит на меня, словно я какая-нибудь гадюка. Еще одно пустое такси с включенными огнями проплывает мимо, делая по крайней мере восемьдесят миль в час. Я молчу и лишь киваю: – Я сейчас запишу… – я сглатываю, дрожа, открываю свой кожаный ежедневник, вынимаю из своего портфельчика Bottega Veneta ручку Mount Blanc, – номер твоей лицензии… – Ты убил Солли, – говорит он, определенно узнавая меня и обрывая всяческие отрицания с моей стороны рычанием. – Ты сукин сын. Неподалеку от доков он сворачивает с шоссе, гонит машину в конец пустынной парковочной стоянки, и в какой-то момент, вот сейчас, когда он едет к разваливающемуся, покрытому ржавчиной алюминиевому забору, к воде, мне приходит в голову, что мне всего лишь надо надеть наушники, чтобы не слышать голос шофера, но мои руки судорожно сжаты в кулаки, и я пленник в машине, которая мчится куда-то – куда? – очевидно, это известно только безумному шоферу, – я не могу их разжать. Стекла наполовину опущены, и я чувствую, как холодный утренний ветер сушит мусс на моей голове. Я ощущаю себя голым и крошечным. Во рту у меня вкус железа, а потом еще хуже. Я представляю зимнюю дорогу. Единственная утешительная мысль: я богат – а миллионы людей нет. – Ты ошибаешься насчет меня, – говорю я. Он останавливает машину и разворачивается ко мне. В руке у него пистолет марки, которую я не узнаю. Я смотрю на водителя, насмешливое выражение моего лица сменяется на другое. – Часы. Rolex, – просто говорит он. Я слушаю молча, ерзая на сиденье. Он повторяет: – Часы. – Это что, шутка? – спрашиваю я. – Вылезай, – шипит он, – вылезай, на хуй, из машины. Я смотрю мимо головы шофера, в ветровое стекло: чайки низко летают над темной волнистой водой, и, открыв дверцу, я осторожно выбираюсь из машины, никаких резких движений. Изо рта у меня вырывается пар, ветер подхватывает его и кружит. – Часы, говнюк, – говорит он, высовываясь из окна, пистолет направлен мне в голову. – Слушай, я не знаю, что ты делаешь, чего ты хочешь или на что, как тебе кажется, ты способен. С меня никогда не снимали отпечатки пальцев, у меня алиби… – Заткнись, – рычит, обрывая меня, Абдулла. – Заткни свое ебало. – Я невиновен, – кричу я с полным убеждением. – Часы. – Он взводит курок пистолета. Я расстегиваю Rolex, который соскальзывает с моего запястья, и отдаю ему. – Бумажник, – показывает он пистолетом. – Только наличные. Беспомощно я вынимаю свой новый бумажник из газелевой кожи и быстро – пальцы мои замерзают, цепенеют – отдаю ему наличные, всего триста долларов, поскольку я не успел остановиться у банкомата после завтрака. Солли, вероятно, был таксистом, которого я убил во время погони осенью, хотя мне казалось, что тот парень был армянином. Хотя я мог убить и кого-нибудь другого, но никакого конкретного случая в голову не приходит. – Что ты будешь делать? – спрашиваю я. – Разве это не сойдет за вознаграждение? – Не сойдет, – бормочет он, перебирая купюры одной рукой, другой все так же направляя на меня пистолет. – Почему ты думаешь, что я не позвоню куда надо и у тебя не отберут лицензию? – спрашиваю я, протягивая ему нож, только что обнаруженный в моем кармане; нож выглядит так, словно его окунули в вазочку, наполненную кровью и волосами. – Потому что ты виновен, – говорит он и добавляет, указывая пистолетом на заляпанный нож: – Убери эту штуку от меня. – Да что ты знаешь, – злобно бормочу я. – Очки. – Он снова показывает пистолетом. – Почему ты думаешь, что я виновен? – Мне не верится, что я спрашиваю так терпеливо. – Ты смотри, что делаешь, мудак, – произносит он. – Очки. – Они дорогие, – протестую я, потом вздыхаю, осознав ошибку. – Я хочу сказать, дешевые. Очень дешевые. Просто… Разве денег не достаточно?