– Мой друг, – произношу я, стиснув зубы. – Кто это, Патрик? – напирает она, потом, прищурившись, заявляет: – Он не был на моей рождественской вечеринке. – Нет, не был, – говорю я, барабаня пальцами по скатерти. – Это не… Майкл Джей Фокс? – все еще прищурясь, спрашивает она. – Актер? – Едва ли, – говорю я, смертельно устав. – Господи боже мой, его зовут Джордж Левантер. Нет, он не снимался в главной роли в «Секрете моего успеха». – О, как интересно. – Эвелин снова погружается в меню. – Так о чем мы говорили? – О налогах, что ли, – пытаюсь я вспомнить. – На какую-то технику? – Я вздыхаю. – Ты разговаривала с карликом. – Иан не карлик, Патрик, – говорит она. – Он необычно невысок, – возражаю я. – Ты уверена, что он не был на твоей рождественской вечеринке… – а потом, понизив голос, – и не подавал закуски? – Ты не смеешь называть Иана карликом, – говорит она, разглаживая салфетку у себя на коленях. – Я этого не потерплю, – шепчет она, не глядя на меня. Я не могу удержаться, чтобы не хмыкнуть. – Это не смешно, Патрик, – заявляет она. – Это твоя манера разговаривать, – замечаю я. – Ты что, ждешь, что я буду польщена? – горько спрашивает она. – Послушай, дорогая, я пытаюсь сделать так, чтобы наша встреча удалась насколько возможно, так что, знаешь, не порть ее. – Прекрати, – произносит она, не обращая внимания на мои слова. – О, посмотри, это Роберт Фаррелл. Помахав ему, она тайком указывает на него мне – определенно это Боб Фаррелл, всеобщий любимец. Он сидит в северной части зала, у окна, и это меня бесит, хоть я и не подаю виду. – Он очень милый, – с восторгом сообщает она только потому, что замечает, как я разглядываю симпатичную двадцатилетнюю блондинку, сидящую рядом с ним, и, чтобы убедиться, что я ее слышал, она щебечет: – Надеюсь, ты не ревнуешь? – Он красив, – признаю я. – Вид дурацкий, но красив. – Не будь злюкой. Он очень красив, – констатирует она, а потом предлагает: – Почему бы тебе не укладывать волосы так же? До этого замечания я отвечал автоматически, едва удостаивая Эвелин вниманием, но сейчас я в панике и спрашиваю: – А что не так с моими волосами? – За доли секунды мой гнев многократно усиливается. – Что, блядь, не так с моими волосами? Я легонько дотрагиваюсь до них. – Ничего, – говорит она, заметив, насколько я огорчен. – Я просто так предложила. – И наконец, заметив, как я покраснел: – Твои волосы на самом деле… на самом деле выглядят отлично. – Она пытается улыбнуться, но вместо этого ее лицо принимает озабоченное выражение. Полстакана «J&B» одним глотком – и я успокаиваюсь настолько, что, глядя на Фаррелла, выдаю: – Вообще-то, брюшко у него кошмарное. Эвелин тоже изучает Фаррелла: – У него нет никакого брюшка. – Ну как это нет, – говорю я. – Посмотри. – Он просто так сидит, – сердито отвечает Эвелин. – А ты… – Это брюшко, Эвелин, – подчеркиваю я. – Ты ненормальный, – машет она на меня рукой. – Псих. – Эвелин, человеку тридцати нет. – Ну и что? Не все же такие культуристы, как ты, – раздраженно, вновь глядя в меню, заявляет она. – Я не культурист, – вздыхаю я. – Ну пойди и двинь ему по носу, раз ты такой здоровый, – говорит она, отмахиваясь от меня. – Мне все равно. – Не искушай меня, – предостерегаю я, а потом, вновь глядя на Фаррелла, бормочу: – Что за ублюдок. – О господи, Патрик. Ты не должен быть таким раздражительным, – злобно произносит Эвелин, по-прежнему глядя в меню. – Твоя злость ни на чем не основана. Что-то с тобой не так. – Взгляни на его костюм, – замечаю я, не в состоянии остановиться. – Посмотри, как он одет. – Подумаешь. – Она переворачивает страницу, обнаруживает, что на следующей ничего нет, и возвращается к странице, которую только что изучала. – Ему не приходило в голову, что этот костюм омерзителен? – спрашиваю я. – Патрик, ты всегда был похож на психа, – твердит она, качая головой. Теперь она изучает винную карту. – Черт возьми, Эвелин. Что значит – был похож? – говорю я. – Я, блядь, и сейчас существую. – Тебе обязательно нужно спорить? – спрашивает она. – Не знаю, – пожимаю я плечами. – Ладно, я собиралась тебе рассказать, что случилось с Меланией и Тейлором и… – заметив кое-что, она продолжает, не делая паузы, – прекрати разглядывать мою грудь, Патрик. Смотри на меня, а не на мою грудь. Так или иначе, Тейлор Грассгрин и Мелания были в… Ну ты знаешь Меланию, она училась в Свит-Брайаре. Еще у нее отец – владелец всех этих банков в Далласе, помнишь? А Тейлор учился в Корнеллском университете. Они должны были встретиться в Корнеллском клубе, а потом у них был заказан на семь столик в «Мондриане», и Тейлор был одет… – Она останавливается, начинает сначала: – Нет. Во «Французском лебеде». Они должны были пойти в «Лебедя», и Тейлор был… – Она снова останавливается. – О господи, нет, в «Мондриан». Столик в «Мондриане» был заказан на семь, и он был в костюме от Piero Dimitri. Мелания прошлась по магазинам. Кажется, она была в Bergdorf’s, хотя я не уверена, ну да ладно… хотя да, точно в Bergdorf’s, потому что на следующий день она пришла в этом шарфике, ну да ладно, а перед этим она дня два не ходила на свой класс аэробики, и на них напали в… – Официант, – говорю я кому-то, кто идет мимо. – Еще «J&B»? Я показываю на стакан, сожалея о том, что фраза прозвучала скорее как вопрос, чем как требование. – Ты не хочешь узнать, что произошло? – с неудовольствием спрашивает Эвелин. – Я затаил дыхание, – без всякого интереса вздыхаю я. – Не могу дождаться. – Так вот, случилась совершенно невероятная вещь, – говорит она. «Впитываю каждое твое слово», – думаю я. Я замечаю, что в ней полностью отсутствует чувственность, и это впервые задевает меня. Раньше именно это мне в ней и нравилось. Теперь это огорчает меня, кажется зловещим, наполняет несказанным ужасом. На последней встрече – это было вчера – психоаналитик, к которому я ходил последние два месяца, спросил: «Каким методом контрацепции пользуетесь вы с Эвелин?» – а я вздохнул, перед тем как ответить, мой взгляд остановился на небоскребе за окном, потом на картине над стеклянным журнальным столиком Turchin, гигантской наглядной репродукции графического эквалайзера другого художника, не Оники. «Ее работой». Потом он спросил о сексуальном акте, который она предпочитает, и я совершенно серьезно ответил: «Лишение права выкупа закладной». Смутно сознавая, что если бы в ресторане не было людей, то я взял бы лежащие на столе нефритовые палочки, сунул бы их глубоко в глаза Эвелин, а потом переломил бы пополам, я киваю, делая вид, что слушаю, но я уже отошел и палочек не трогаю. Вместо этого я заказываю бутылку «Шассань-Монраше». – Ну разве не забавно? – спрашивает Эвелин. Мой рот искривлен презрением, и, хихикая вместе с ней, я признаю: «Безумно». Я произношу это неожиданно безучастно. Мой взгляд скользит по ряду женщин в баре. Есть ли среди них те, которых я хотел бы выебать? Наверно. Симпатичную длинноногую девку, сидящую с краю? Возможно. Эвелин разрывается между салатом из изюма и икры и салатом из запеченной свеклы, лесных орехов, молодой зелени и эндивия, а я внезапно чувствую, словно меня напичкали клонопином, средством от колик, но оно не действует. – Господи, двадцать долларов за ебаный яичный рулет? – бормочу я, изучая меню. – Он с кремовым соусом, немного обжаренный, – говорит она. – Это, блядь, яичный рулет, – протестую я. На что Эвелин отвечает: – Ты такой изысканный, Патрик. – Нет, – пожимаю плечами я. – Просто разумный. – Мне ужасно хочется белуги, – произносит она. – А, милый? – Нет, – говорю я. – Но почему, – надув губки, спрашивает она. – Потому что я не хочу ничего консервированного или иранского, – вздыхаю я. Она высокомерно шмыгает носом и снова смотрит в меню: – My фу джамбалайя у них действительно первоклассная. Тают минуты. Мы делаем заказ. Приносят еду. Как обычно, тарелки из массивного белого фарфора; посередине лежат два кусочка сашими из поджаренной лакедры с имбирем, окруженные маленькими кучками васаби, вокруг выложено немного сушеных водорослей, в верхней части тарелки лежит одна маленькая креветка, и еще одна лежит внизу, свернувшись. Я прихожу в замешательство, поскольку мне казалось, что это преимущественно китайский ресторан. Долгое время я смотрю на тарелку, а когда я прошу принести воды, то наш официант появляется с перечницей в руках и навязчиво крутится возле нашего стола, каждые пять минут спрашивая, не желаем ли мы «может быть, немного перца?» или «еще поперчить?», а когда кретин уходит к другому столику, сидящие за которым люди, как мне видно краем глаза, прикрывают свои тарелки руками, я делаю жест метрдотелю и, когда он подходит, прошу его: – Не будете ли вы так любезны передать тому официанту с перечницей, чтобы он прекратил висеть над нашим столом. Мы не хотим перца. Мы не заказывали ничего такого, что нуждается в перце. Никакого перца. Попросите его уйти. – Разумеется. Мои извинения. – Метрдотель униженно кланяется. Смущенная Эвелин спрашивает: