Официант приносит напитки – две бутылки «Сан-Пеллегрино». Сцена вторая. – Так ты теперь где? В Mill… как там его? – говорю я. Ее тело, цвет ее кожи – все такое упругое и розовое. – Milbank Tweed, – говорит она. – Замечательно, – говорю я, выжимая себе в стакан дольку лайма. – Просто здорово. Юридический колледж вполне окупился. – А ты… в Р&Р? – спрашивает она. – Да, – отвечаю. Она кивает, пару секунд молчит, хочет что-то сказать, сомневается, стоит ли это говорить, а потом все-таки спрашивает: – Но разве твоя семья не владеет… – Я не хочу об этом говорить, – твердо перебиваю я. – Но да, Бетани. Да. – Но ты все же работаешь в Р&Р? – Каждое ее слово отзывается у меня в голове оглушительным гулом. – Да, – говорю я, украдкой разглядывая зал. – Но… – Она смущена. – Разве твой отец… – Да, конечно. – Я опять перебиваю ее, не давая договорить. – Ты пробовала фокаччу в «Розокексах»? – Патрик. – Что? – Что с тобой? – Просто я не хочу говорить… – я запинаюсь, – о работе. – Почему? – Потому что я ее ненавижу, – говорю я. – Слушай, так ты была в «Розокексах»? Мне кажется, Миллер их недооценивает. – Патрик, – медленно говорит она, – если ты так ненавидишь свою работу, то почему ты ее не бросаешь? Тебе вовсе не нужно работать. – Потому что, – я смотрю ей прямо в глаза, – я хочу… соответствовать. Долгая пауза. Бетани улыбается: – Я понимаю. Очередная пауза. На этот раз я нарушаю молчание: – Смотри на это как, скажем… на новый подход к бизнесу. – Как это… – она запинается, – благоразумно. – Она опять запинается. – Как практично. Обед превращается в некий непосильный груз, в загадку, которую надо разрешить, в препятствие, которое надо преодолеть, но вдруг – без всяких усилий с моей стороны – я испытываю странное облегчение. Я вновь в состоянии виртуозно сыграть спектакль – моя изрядная проницательность подключается к делу и дает мне знать, что Бетани меня хочет, и хочет неудержимо, но я сдерживаю себя, не желая принимать на себя никаких обязательств. Она тоже ведет себя сдержанно, но все равно заигрывает со мной. Она вполне однозначно дала мне понять, на что рассчитывает, когда пригласила меня пообедать вместе, и, когда приносят кальмара, я впадаю в панику, абсолютно уверенный, что я никогда не приду в себя, если не оправдаю ее надежд. Другие мужчины, проходящие мимо нашего столика, обращают внимание на Бетани. Иногда я понижаю голос почти до шепота. У меня в голове звучат какие-то странные, загадочные шумы. Бетани приоткрывает рот, отпивает воду, глотает, улыбается – ее губы притягивают меня, как магнит в блеске губной помады, – она что-то упоминает про факс, дважды. Я наконец заказываю «J&B» со льдом, потом – коньяк. Она заказывает мятно-кокосовый шербет. Я прикасаюсь к ее руке, держу ее за руку – я для нее больше чем просто друг. На улице светит солнце. Ресторан потихоньку пустеет, уже почти три часа. Она заказывает стакан шардоне, потом – еще один, потом просит чек. Она расслабилась, но что-то все-таки происходит. У меня сердце падает и поднимается, но потом опять бьется ровно. Я внимательно слушаю, что она говорит. Стоит вообразить себе возможность, как она исчезает. Бетани опускает глаза, а когда снова смотрит на меня, я отвожу взгляд. – А у тебя есть кто-нибудь? – спрашивает она. – Моя жизнь по сути своей проста, – говорю я задумчиво, застигнутый врасплох. – И что это значит? – спрашивает она. Я отпиваю коньяк и загадочно улыбаюсь, играя с ней, подавая ей надежду, возбуждая ее мечты о воссоединении. – У тебя есть кто-нибудь, Патрик? – повторяет она. – Скажи мне. Думая об Эвелин, я говорю: – Да. – Кто? – спрашивает она. – Большая бутылка дезирела, – говорю я рассеянно, и мне вдруг становится очень грустно. – Что? – Она улыбается, но потом что-то соображает и качает головой. – Нет, на самом деле у меня никого нет, – говорю я, выхожу из ступора и вдруг добавляю, сам того не желая, как будто помимо воли: – Я хочу сказать, что значит есть? Когда у тебя что-то есть, значит это твое, правильно? А разве другой человек может быть твоим? Такое вообще бывает? Разве я у тебя был? Ха! У меня кто-то есть? Я этого не понимаю. Ха! – Я смеюсь. Она переваривает услышанное и кивает: – Наверное, в этом есть своя логика. Еще одна долгая пауза, а потом я спрашиваю с опаской: – А у тебя кто-нибудь есть? Она улыбается, очень собой довольная, и признается, не поднимая глаз, но с неподражаемой определенностью: – Ну да, у меня есть бойфренд, и мы… – Кто? – Что? – Она поднимает глаза. – Кто он? Как его зовут? – Роберт Холл, а что? – Который из Salomon Brothers? – Нет. Он шеф-повар. – Из Salomon Brothers? – Патрик, он шеф-повар. И совладелец ресторана. – Какого ресторана? – А это имеет значение? – Нет, правда, какого? – говорю я и добавляю себе под нос: – Я его вычеркну из своего справочника «Загат». – Он называется «Дорсия», – говорит она, а потом: – Патрик, с тобой все в порядке? Да, мозг у меня взрывается, а желудок как будто выворачивается наизнанку – спазматическая, кислотная, гастритная реакция; планеты и звезды, взвихренные галактики, состоящие целиком из крошечных белых поварских колпаков, кружатся у меня перед глазами. Я выдавливаю очередной вопрос: – Почему Роберт Холл? Почему именно он? – Ну, я не знаю. – Голос у Бетани слегка пьяный. – Наверное, все дело в том, что мне уже двадцать семь, и… – Ну и что? Мне тоже уже двадцать семь, и половине Манхэттена – двадцать семь. И что с того? Это еще не причина, чтобы выходить замуж за Роберта Холла. – Замуж? – Она широко раскрывает глаза. – Разве я говорила, что собираюсь замуж? – А разве нет? – Нет, но кто знает. – Она пожимает плечами. – Может быть, мы и поженимся. – Уж-жасно. – Как я начала говорить, Патрик, – она смотрит на меня игриво, и от этого меня подташнивает, – ты и сам, наверное, знаешь… время проходит. Биологические часы не остановишь, – говорит она, а я думаю: господи, неужели ей хватило всего двух стаканов шардоне, чтобы это признать? Господи, ну и слабачка. – А я хочу детей. – От Роберта Холла? – говорю я скептически. – С тем же успехом можно завести детей от Капитана Лу Альбано. Я тебя не понимаю, Бетани. Она теребит салфетку и опускает глаза. Потом обводит взглядом зал, где официанты уже накрывают столы для ужина. Она смотрит на них, и я тоже на них смотрю. – Почему у меня ощущение, что ты злишься, Патрик? – тихо спрашивает она и отпивает еще вина. – Может быть, потому, что я злюсь, – цежу я сквозь зубы.