– А, ну да. – Я совершенно забыл, что его уже открыли. Он курит, что-то насвистывая себе под нос. – А мы идем на вечеринку у Дональда Трампа, – вру я. – Замечательно. Повеселитесь по полной программе. – Дональд – приятный парень. Тебе надо с ним познакомиться, обязательно, – говорю я. – Я… я вас познакомлю. – Правда? – говорит Шон, может, с надеждой, а может, и нет. – Ну разумеется. Правда-правда. Так, пока принесут чек… пока я расплачусь, пока поймаю такси, пока доеду до дому… будет уже почти полночь, а это значит, что я никак не успею вернуть в видеопрокат вчерашние кассеты, а если не заезжать домой, тогда я еще успеваю зайти в прокат и взять еще одну кассету, в членской карточке сказано, что можно брать не более трех кассет одновременно. А я вчера взял только две («Двойное тело» и «Горячая мертвая блондинка»), так что я могу взять еще одну, но я совершенно забыл, что участвую в их членской программе «Золотой круг», то есть если я за полгода набираю кассет на тысячу долларов (минимум), тогда мне можно брать одновременно – за один раз – сколько хочешь кассет, но я не знаю, можно ли взять кассеты, если ты не вернул предыдущие, а две я уже взял вчера, так что… – Дэмиен. Ты – Дэмиен, – слышу я бормотание Шона. Во всяком случае, мне так показалось. – Что ты сказал? – Я смотрю на него. – Я не расслышал. – Хороший загар. – Он вздыхает. – Я сказал, хороший у тебя загар. – А. – Я все еще пытаюсь сообразить, как быть с кассетами. Я опускаю глаза и смотрю… куда? Себе на колени? – Спасибо. – Рок-н-ролл. – Он тушит сигарету в хрустальной пепельнице. Из пепельницы поднимается дым, но быстро рассеивается. Шон знает, что я знаю, что он может меня провести в «Петти», новый клуб Нормана Прейджера на Пятьдесят девятой, но я не буду его просить, а сам он не предложит. Я кладу поверх чека мою платиновую American Express. Шон таращится на смазливую девицу у барной стойки – платье из джерси от Thierry Mugler, шаль от Claude Montana, – она лениво потягивает шампанское из бокала без ножки. Когда официантка подходит, чтобы забрать чек и карточку, я отрицательно качаю головой, и Шон все-таки опускает глаза и видит мою АmЕх, и тогда я делаю знак официантке, чтобы она подошла и взяла чек с карточкой. Ланч с Бетани Сегодня я встречаюсь с Бетани за ланчем в «Тщеславии» – это новое бистро Эвана Килея в Трибеке, и, хотя утром я два часа занимался в спортзале, а потом еще до полудня поработал с гантелями прямо в офисе, чувствую я себя нервозно. Сложно определить причину, но я думаю, что одно из двух. Либо я опасаюсь, что меня обломают (хотя непонятно, с чего бы вдруг мне опасаться облома: она сама мне позвонила, она хочет видеть меня, она хочет со мной пообедать и снова со мной поебаться – она, а не я), либо все дело в этом новом итальянском муссе для волос, который я попробовал как раз сегодня, и, хотя он приятно пахнет и волосы кажутся гуще, он оставляет какое-то липкое, неприятное ощущение и вполне может быть причиной моей непонятной нервозности. Чтобы за обедом нам было о чем поговорить, я вчера попытался прочесть сборник рассказов одного модного молодого писателя, о котором недавно писали в «New York». Книжка называется «Котелок для рагу», я купил ее в Barnes & Noble. Я честно пытался ее читать, но все рассказы начинались с фразы: «Когда луна бьет в глаза, как большая пицца», – так что я поставил книжку на полку, выпил «J&B» со льдом и принял два ксанакса, чтобы прийти в себя после такого напряга. В качестве компенсации, перед тем как лечь спать, я написал Бетани стихотворение и потратил на это немало времени, что меня удивило, потому что в Гарварде я часто писал ей стихи, длинные мрачные поэмы, до того, как мы с ней расстались. Господи, думаю я, входя в «Тщеславие» (опаздывая всего на пятнадцать минут), я очень надеюсь, что она не связалась с Робертом Холлом, этим тупым мудаком. Проходя мимо зеркала, что висит над стойкой, я смотрю на свое отражение – мусс смотрится очень даже неплохо. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» обсуждали Патрика Суэйзи – стал он циником или нет? Метрдотель подводит меня к столику, где сидит Бетани (все происходит как бы в замедленной съемке). Она сидит спиной к залу и не видит меня. Я вижу только ее затылок – шея открыта, каштановые волосы подняты и собраны в элегантный пучок, – а когда она поворачивает голову, чтобы взглянуть в окно, я вижу ее профиль: она выглядит как модель. На ней шелковая блузка и шелковая с атласом юбка с кринолином. Зеленая замшевая сумочка от Paloma Picasso стоит перед ней на столе, рядом с бутылкой минеральной воды «Сан-Пеллегрино». Бетани смотрит на часы. Пара за соседним столиком курит, и после того, как я неожиданно наклоняюсь к Бетани и целую ее в щеку, я сдержанно обращаюсь к метрдотелю и прошу пересадить нас в зал для некурящих. Я говорю тихо и вежливо, но все же достаточно громко, чтобы курильщики за соседним столом меня слышали, – надеюсь, их это немного смутит. – Ну, так что? – Я стою, скрестив руки на груди и нетерпеливо постукивая носком ботинка по полу. – Боюсь, сэр, у нас нет зала для некурящих, – говорит метрдотель. Я прекращаю стучать ногой по полу и медленно обвожу взглядом ресторан, то есть бистро. Меня очень волнует, как выглядят мои волосы, и я вдруг очень жалею, что не сменил мусс, потому что с тех пор, как я в последний раз видел свои волосы, пару секунд назад, ощущение стало другим. Мне кажется, что, пока я шел от бара до столика, в моей прическе что-то изменилось. К горлу подступает теплая тошнота, но поскольку на самом деле мне все это снится, то мне все-таки удается произнести: – То есть вы говорите, у вас нет зала для некурящих? Я правильно понял? – Да, сэр. Похожий на педика метрдотель с невинными глазками (без сомнения, актер) добавляет: – Прошу прощения. – Ну, это… весьма интересно. С этим я как-то могу смириться. Я достаю свой бумажник из газелевой кожи, вынимаю оттуда двадцатку и сую ее метрдотелю, в его неуверенную ладонь. Он растерянно смотрит на банкноту, смущенно бормочет: – Спасибо вам, – и уходит, слегка ошарашенный. – Нет. Спасибо вам, – кричу я ему вдогонку и сажусь напротив Бетани, вежливо киваю паре за соседним столиком, и, хотя я пытаюсь как можно дольше игнорировать Бетани, насколько это допустимо правилами этикета, у меня ничего не выходит. Она выглядит потрясающе, как модель. Все расплывается. Я на пределе. Меня лихорадит, романтические порывы… – А разве ты в Гарварде не курил? – Это первое, что она спрашивает. – Сигары, – говорю я. – Только сигары. – Ага, – говорит она. – Но я давно бросил, – лгу я, делаю глубокий вдох и сжимаю кулаки. – Это правильно, – кивает она. – Слушай, ты без проблем заказала столик? – интересуюсь я. Меня, блядь, трясет. Я кладу руки на стол, как дурак, – я надеюсь, что под ее пристальным взглядом они перестанут дрожать. – Здесь не нужно заказывать столик, Патрик, – говорит она успокаивающе, протягивает руку и кладет ее поверх моей. – Успокойся. Вид у тебя диковатый. – Я спокоен, я абсолютно спокоен. – Я делаю глубокий вдох и пытаюсь улыбнуться, а потом, сам того не желая, но не в силах терпеть, все-таки спрашиваю: – А как у меня прическа? – Замечательная прическа, – говорит она. – Успокойся. Все хорошо. – Я спокоен. – Я опять пробую выжать из себя улыбку, но уверен, что получается просто гримаса. Она говорит после короткой заминки: – Хороший костюм. Henry Stuart? – Нет, – говорю я обиженно, прикасаясь к лацкану пиджака, – Garrick Anderson. – Очень хороший. – Она умолкает на пару секунд и вдруг спрашивает с искренним участием: – С тобой все нормально, Патрик? Тебя так… колотит. – Послушай, я просто устал. Я только что прилетел из Вашингтона. Буквально сегодня утром. Все это я выпаливаю на едином дыхании, избегая смотреть ей в глаза. – На частном самолете Дональда Трампа. Замечательный был полет. Сервис – на высшем уровне. Мне надо выпить. Она улыбается, как будто я сказал что-то забавное, и пристально смотрит на меня. – Правда? – говорит она, как мне кажется, не без некоторого самодовольства. – Да. Я не могу на нее смотреть, и мне стоит немалых усилий просто развернуть салфетку, положить ее на колени и поправить, чтобы она лежала так, как надо. Я смотрю на стакан рядом с моей тарелкой и мысленно умоляю, чтобы скорей подошла официантка. Неловкая тишина, и поэтому кажется, что мои следующие слова звучат очень громко. – Ты сегодня смотрела «Шоу Патти Винтерс»? – Нет, я ходила бегать, – отвечает она. – Оно было про Майкла Джея Фокса, да? – Нет, – поправляю я. – Про Патрика Суэйзи. – Правда? За ними сложно уследить. Ты уверен? – Да. Про Патрика Суэйзи. Совершенно точно. – И как оно было? – Очень интересно. – Я делаю глубокий вдох. – Там в основном были споры на тему, стал он циником или нет. – А ты как считаешь? – спрашивает она, по-прежнему улыбаясь. – Ну нет, я не знаю, – я снова разнервничался, – это, вообще-то, интересный вопрос. На самом деле они его рассмотрели не особенно глубоко. Я имею в виду, после «Грязных танцев» – нет, однозначно. Но после «Тигра Варшавы» – я не знаю. Может быть, я сумасшедший, но мне показалось, что я заметил в нем некую горечь. Я не уверен. Она смотрит на меня, и ее выражение не меняется. – Да, чуть не забыл, – я лезу в карман, – я написал тебе стихотворение. – Я передаю ей листок бумаги: – Вот. Я себя чувствую совершенно разбитым, меня немного подташнивает. Я действительно на пределе. – О Патрик, – она улыбается, – как это мило. – Ну, ты понимаешь. – Я скромно отпускаю глаза. Бетани берет листок и разворачивает его. – Прочитай, – прошу я, воодушевившись.