Я остаюсь стоять перед плачущей негритянкой, Дейзи смотрит на меня. – Господи, – бормочу я. – Вот… Я протягиваю женщине коробок спичек из «Лютеции», потом, поняв свою ошибку, вынимаю коробок из «Таверны на траве» и кидаю его ребенку, а первый забираю из грязных, покрытых струпьями рук. – Господи, – бормочу я снова, направляясь к Дейзи. – Такси больше нет, – говорит она, уперев руки в боки. Очередная вспышка молнии заставляет ее завертеть головой и завизжать: – Где фотографы? Кто снимает? – Такси, – свищу я, пытаясь остановить проезжающую машину. Молния прорезает небо над «Зекендорф-Тауэрс», и Дейзи вопит: – Где фотограф, Патрик? Скажи, чтобы они прекратили. Она в смятении, ее голова вертится вправо-влево, вперед-назад. Дейзи снимает темные очки. – О боже, – бормочу я, но мой голос усиливается до крика. – Это молния. А не фотограф. Молния! – Ну да. И я должна верить тебе. Ты говорил, что в вестибюле был Горбачев, – укоризненно произносит она. – Я тебе не верю. Я думаю, здесь журналисты. – Господи, вон такси. Эй, такси! – свищу я приближающемуся такси, только что повернувшему с Восьмой авеню, но кто-то трогает меня за плечо, и, когда я оборачиваюсь, передо мной стоит Бетани – девушка, с которой я встречался в Гарварде и которая потом бросила меня; на ней отороченный кружевами свитер и брюки из вискозы с крепом от Christian Lacroix, в руке открытый белый зонтик. Такси, которое я пытался поймать, проносится мимо. – Бетани, – остолбенело произношу я. – Патрик, – улыбается она. – Бетани, – повторяю я. – Как дела, Патрик? – спрашивает она. – Ну… ну у меня – нормально, – заикаюсь я после неловкого секундного замешательства. – А ты как? – Все хорошо, спасибо, – отвечает она. – Так ты что… была там? – спрашиваю я. – Да, – кивает она. – Рада тебя видеть. – А ты… живешь здесь? – сглатываю я. – На Манхэттене? – Да, – улыбается она. – Я работаю в Milbank Tweed. – А… прекрасно. Я оглядываюсь на Дейзи, и внезапно меня охватывает злость – я вспоминаю, как мы обедали в «Казармах» в Кембридже, где Бетани (рука на перевязи, небольшой синяк под глазом) порвала со мной, и так же внезапно мне приходит на ум: моя прическа – о господи, моя прическа! – я чувствую, как дождь ее портит. – Ну, мне надо идти, – говорю. – А ты в Р&Р, да? – спрашивает она. – Отлично выглядишь. Заметив, что приближается еще одно такси, я отступаю: – Ну, ладно… – Давай как-нибудь пообедаем, – предлагает она. – Отличная идея, – неуверенно отвечаю я. Таксист заметил Дейзи и остановился. – Я позвоню тебе, – говорит Бетани. – Как хочешь, – отвечаю я. Какой-то черный парень открывает дверцу перед Дейзи, и она грациозно садится внутрь, парень продолжает держать дверцу для меня, пока я сажусь, машу рукой и киваю Бетани. – А на чай, – просит черный, – не дадите ли на чай? – Щас! – рявкаю я, стараясь посмотреть в зеркало заднего вида, как лежат мои волосы. – Устройся на нормальную работу, ебаный негритос, будет тебе на чай. Я захлопываю дверцу и говорю водителю, чтобы он отвез нас в Верхний Уэст-Сайд. – А правда, интересно, как это в сегодняшнем кино они, с одной стороны, были шпионами, а с другой – нет? – говорит Дейзи. – А ее можешь высадить в Гарлеме, – говорю я шоферу. Я стою у себя в ванной, обнаженный по пояс, смотрюсь в зеркало Orobwener и раздумываю, не стоит ли мне принять душ и помыть голову, так как из-за дождя мои волосы выглядят херово. Пока что я наношу на них мусс и расчесываю гребешком. Дейзи сидит возле футона в кресле Lois Montoni из меди и хрома и ест ложечкой мороженое Häagen-Dazs с макадамией. На ней только кружевной лифчик и пояс для чулок из Bloomingdale’s. – Знаешь, – говорит она, – сегодня на вечеринке мой бывший парень Фиддлер никак не мог понять, зачем мне сдался яппи. Я не слушаю ее, но, все еще рассматривая свои волосы, выдавливаю: – Правда? – Он сказал, – смеется она, – что от тебя у него дурные вибрации. Я вздыхаю, потом напрягаю бицепс. – Это… печально. Она пожимает плечами и бесцеремонно заявляет: – Он плотно сидел на кокаине. Бил меня иногда… Я начинаю слушать, но она говорит: – …но никогда по лицу не бил. Я вхожу в спальню и начинаю раздеваться. – Ты считаешь меня дурочкой, да? – спрашивает она, перекинув через ручку кресла загорелые мускулистые ноги. – Что? Я скидываю туфли и нагибаюсь, чтобы поднять их. – Ты считаешь меня дурочкой, – повторяет она. – Ты думаешь, что все модели – глупые. – Нет. – Я стараюсь не смеяться. – Честное слово, нет. – Нет, считаешь, – настаивает она. – Я же вижу. – Я думаю, что ты… – Мой голос замирает. – Да? – усмехается она. – Я думаю, что ты просто великолепна и невероятно… великолепна, – монотонно произношу я. – Как мило, – безмятежно улыбается она, облизывая ложечку. – Ты весьма нежен. – Спасибо. Сняв брюки, я аккуратно складываю их и вместе с рубашкой и галстуком вешаю на черную вешалку Philippe Stark. – Знаешь, недавно я видел, как моя горничная вытащила из мусорного ведра кусок зернового хлебца. Дейзи переваривает услышанное, а потом спрашивает: – Зачем? Я выдерживаю паузу, разглядывая ее плоский рельефный живот. Ее тело – загорелое и мускулистое. Мое тоже. – Она сказала, что проголодалась. Дейзи вздыхает и задумчиво облизывает ложку.