– Мне не разрешается делать этого, – не глядя на меня, произносит водитель. – Это абсолютно незаконно. Никоим образом. Так что и не надейся. – Послушай, командир, – говорю я. – Это противоречит правилам компании, – заявляет он. – Да на хуй правила компании! – рявкаю я. – На хуй правила компании? – с улыбкой переспрашивает он. – Мистер Оуэн сказал, что ничего страшного. Ты что, не слышал? – Это невозможно, – качает он головой. Я умолкаю, выпрямляюсь, провожу рукой по лицу, делаю вдох. – Послушай меня… – Я снова набираю полную грудь воздуха. – У них там карлики, – я показываю назад, в сторону особняка, – и они вот-вот собираются запеть «О Танненбаум»… – Я смотрю на него умоляюще, с надеждой на сострадание и в то же время довольно испуганно. – Ты представляешь, как это ужасно? Эльфы, – сглатываю я, – поют хором… – и после короткой паузы говорю: – Ты только представь. – Послушайте, мистер… – Маркус, – напоминаю я ему. – Ну, пусть Маркус. Я не могу нарушать правила. Ничего не могу сделать. Таковы правила. Я не собираюсь их нарушать. Мы оба погружаемся в молчание. Я вздыхаю, смотрю вокруг, размышляя, стоит ли тащить Эвелин к третьему лимузину или лучше обратно к машине Баркера – он настоящий кретин, – но, черт возьми, я хочу лимузин Оуэна… Тем временем водитель тоже вздыхает: – А если карликам охота петь, так пусть поют. – Проклятье, – чертыхаюсь я, вынимая бумажник из газелевой кожи. – Здесь сто. – Я протягиваю ему два полтинника. – Двести, – говорит он. – Дерьмовый город, – бормочу я, передавая ему деньги. – Куда хотите ехать? – со вздохом принимает он купюры, одновременно заводя машину. – Клуб «Чернобыль», – говорю я, быстро открывая дверцу и усаживаясь в машину. – Слушаюсь, сэр, – кричит он. Как только я захлопываю дверцу, машина направляется в сторону Риверсайд-драйв. Я восстанавливаю дыхание и вытираю холодный пот со лба носовым платком от Armani, Эвелин сидит рядом. Повернувшись к ней, я вижу, что она вот-вот расплачется: губы у нее дрожат, она молчит. – Не пугай меня. В чем дело? – Я испуган. – Что, ну что я сделал? Вальдорфский салат был изумителен. Ну что с тобой? – О Патрик, – вздыхает она. – Это… прекрасно. Я не знаю, что сказать. – Ну… – осторожно произношу я. – Я тоже… не знаю. – Вот, – говорит она, показывая бриллиантовое ожерелье от Tiffany, это подарок Оуэна Мередит. – Помоги мне надеть его, дорогой. Ты не Гринч, милый. – Но, Эвелин, – мямлю я, потом чертыхаюсь про себя, а Эвелин поворачивается ко мне спиной, чтобы я застегнул ожерелье. Лимузин рванул вперед, и Эвелин со смехом падает на меня, целуя в щеку: – Какая красота, как мне нравится… Ой, от меня, наверное, пахнет конфетами. Извини, милый. Налей мне шампанского, оно должно быть где-то здесь. – Но… – я беспомощно смотрю на сверкающее ожерелье, – это не то. – Что? – озираясь, спрашивает Эвелин. – Здесь есть стаканы? Что не то, милый? – Это не то, – монотонно отвечаю я. – Милый, – улыбается она, – у тебя есть еще что-то для меня? – Нет, я имею в виду… – Ну же, чертенок. – Она шаловливо ощупывает карман моего пальто. – Что это? – Что «что это»? – холодно, с раздражением, спрашиваю я. – Ты хочешь подарить мне что-то еще. Я сейчас угадаю. Кольцо, такое же, как ожерелье? – гадает она. – Браслет? Брошь? Вот оно что! – Она хлопает в ладоши. – Брошь к ожерелью! Пока я пытаюсь оттолкнуть ее, завернув одну ее руку ей за спину, другая ее рука шарит за моей спиной и выхватывает что-то из моего кармана: это еще одно печенье с предсказанием, которое я подобрал у мертвого китайчонка. Она озадаченно смотрит на меня и говорит: – Патрик, ты такой… романтичный, – а потом, рассмотрев печенье, уже с меньшим энтузиазмом добавляет: – Такой… оригинальный. Я тоже смотрю на это печенье. Оно все в крови, я пожимаю плечами и как можно беззаботнее отвечаю: – Ну, ты знаешь меня. – Но в чем это оно? – Она подносит кусочек поближе к глазам. – Что это за… красный налет? – Это… – Я тоже рассматриваю печенье, как будто пятна и меня заинтересовали, потом делаю гримасу. – Это кисло-сладкий соус. Она с воодушевлением разламывает печенье и недоуменно читает предсказание. – Что там? – вздыхаю я, пытаясь настроить радио, потом ищу взглядом портфель Оуэна, соображаю, где же может быть шампанское, как вдруг вижу безнадежно пустую коробку из-под шампанского «Тиффани» на полу и резко падаю духом. – Тут написано… – Она замолкает, потом, прищурившись, перечитывает записку: – Тут написано: «Свежеобжаренная фуа-гра в „Цирке“ превосходна, а вот крабовый салат – так себе». – Это мило, – бормочу я, продолжая искать фужеры для шампанского, кассеты, хоть что-нибудь. – Здесь действительно так написано, Патрик. – Она передает мне записку, на ее лице проскальзывает легкая улыбка, которую можно различить даже в темноте. – Что бы это значило? – робко спрашивает она. Я читаю записку, смотрю на Эвелин, потом снова на записку, потом в тонированное окно, в свете фонарей кружатся снежинки, люди на улицах ждут автобусов, по тротуарам бесцельно ковыляют нищие. Вслух я говорю: – Все могло быть гораздо хуже. Гораздо. – Милый, – она обнимает меня, гладит меня по голове, – обед в «Цирке»? Ты – самый лучший. Ты не Гринч. Беру свои слова обратно. Четверг? Четверг тебя устраивает? Ой, нет, я не могу в четверг, у меня травяные обертывания. А как насчет пятницы? И мы действительно хотим в «Цирк»? Может быть… Я отталкиваю Эвелин и стучу в разделительную перегородку, колочу по ней костяшками пальцев до тех пор, пока водитель не опускает ее. – Сид, то есть Эрл, как там тебя, в «Чернобыль» – не сюда. – Нет, мы правильно едем, мистер Бэйтмен. – Эй! – Я имею в виду, мистер Холберстам. Авеню С, верно? – Он вежливо кашляет. – Может быть, – говорю я, вглядываясь в окно. – Я не понимаю, где мы. – Авеню С? – Эвелин поднимает взгляд от ожерелья, которое Оуэн купил для Мередит. – Что за авеню С? С как в… Cartier, да? – Там клево, – заверяю я ее. – Там очень клево. – Ты там был? – спрашивает она. – Тысячу раз, – бормочу я. – «Чернобыль»? Нет, только не «Чернобыль», – ноет она. – Милый, сегодня же Рождество! – Ну и что, черт возьми? – спрашиваю я. – Водитель, а водитель. – Эвелин тянется вперед, балансируя на моих коленях. – Водитель, мы едем в «Радужный зал». Водитель, в «Радужный зал», пожалуйста. Я усаживаю ее на место. – Не обращай на нее внимания. «Чернобыль». И как можно скорее. Я нажимаю кнопку, и перегородка поднимается. – Ну, Патрик! Сегодня же Рождество! – Ты повторяешь это, как будто это что-то значит, – говорю я, не сводя с нее глаз. – Но сегодня Рождество, – опять ноет она. – Не выношу «Радужного зала», – твердо говорю я.