– У которой на зубах скобки, – довершаю я, пожимая плечами. – Ну и что ты собираешься делать? – спрашивает она. – Ждать три года, пока тебе не исполнится тридцать? – Четыре года, – говорю я, сверкнув глазами. – Мне будет тридцать через четыре года. – Четыре года. Три года. Три месяца. Боже мой, ну какая разница? Ты все равно состаришься. – Она убирает свою руку с моей. – Знаешь, если бы ты был на свадьбе Джейн Симпсон, ты бы так не говорил. Если бы ты только взглянул на нее, ты бы сразу же захотел бы на мне жениться. – Но я был на свадьбе Джейн Симпсон, Эвелин, любовь моя, – говорю я. – Я сидел рядом с Сахрит Гейбел. Поверь мне, я был там. – Ты невозможный, – ноет она, – зануда. – А может, и не был, – вслух размышляю я, – может, я… a «MTV» ее показывало? – У них был такой романтичный медовый месяц. Через два часа они были на «Конкорде». Они летели в Лондон. Ах, «Кларидж»… – Эвелин вздыхает, ее рука подпирает подбородок, на глазах слезы. Не обращая на нее внимания, я тянусь в карман за сигарой, вытаскиваю ее и постукиваю ею по столу. Эвелин заказывает три сорта шербета: арахисовый, лакричный и с пончиком. Я заказываю эспрессо без кофеина. Эвелин дуется. Я зажигаю спичку. – Патрик, – предостерегает она, глядя на пламя. – Что? – спрашиваю я, моя рука, готовая поджечь кончик сигары, замерла на полпути. – Ты не спросил позволения, – без улыбки произносит она. – А я тебе говорил, что на мне трусы за шестьдесят долларов? – спрашиваю я, стараясь доставить ей удовольствие. Вторник Сегодня в Puck Building – торжественная вечеринка по случаю презентации нового профессионального компьютеризированного гребного тренажера, и после того, как мы сыграли в сквош с Фредериком Дибблом, выпили у «Гарри» с Джейми Конвеем, Кевином Уинном и Джейсоном Глэдвином, мы садимся в лимузин, который Кевин снял на ночь, и едем развлекаться. На мне жаккардовый жилет с V-образным вырезом от Kilgour, French & Stanley, купленный в Barney’s, шелковый галстук от Saks, лакированные туфли от Baker-Benjes, старинные бриллиантовые запонки из галереи Kentshire и серое шерстяное пальто с рукавами реглан и высоким воротником от Luciano Soprani. Бумажник из страусиной кожи от Bosca, в котором четыреста долларов наличными, лежит в заднем кармане черных шерстяных брюк. Вместо Rolex я сегодня надел четырнадцатикаратные золотые часы от Н.Stern. Я бесцельно слоняюсь по танцевальному залу на первом этаже Puck Building, пью плохое шампанское (может быть, «Боллинже» неурожайного года?) из пластиковых стаканчиков, закусываю кусочками киви, украшенными козьим сыром, и шарю глазами в надежде достать кокаина. Но вместо того чтобы найти хоть кого-нибудь, кто знает дилера, на ступеньках я сталкиваюсь с Кортни. На ней полупрозрачное обтягивающее боди (шелк с хлопком) и кружевные брюки со стразами. Она напряжена и просит меня держаться подальше от Луиса, он вроде бы что-то подозревает. Оркестр играет бездарные версии каких-то хитов шестидесятых годов. – Что, например, он подозревает? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. – Что дважды два – четыре? Что ты – Нэнси Рейган? – Не ходи с ним на обед в Йельский клуб на следующей неделе, – говорит она, улыбаясь фотографу, который как раз в этот момент нас снимает. – Сегодня ты выглядишь… просто роскошно. Возбуждающе выглядишь, – говорю я, дотрагиваюсь до ее шеи и провожу пальцем по подбородку до нижней губы. – Я не шучу, Патрик. – Улыбаясь, она машет Луису, неуклюже танцующему с Дженнифер Морган. На нем кремовый шерстяной пиджак, шерстяные брюки, хлопчатобумажная рубашка и шелковый карманный платок от Paul Stuart. Он машет ей в ответ. Я показываю ему большой палец. – Какой мужлан, – грустно шепчет Кортни себе под нос. – Ну все, я ухожу, – говорю я, приканчивая шампанское. – А ты, может, пойдешь потанцуешь с… кондомом с кончиком? – Ты куда? – говорит она, хватая меня за руку. – Кортни, я не хочу испытать на себе еще один из твоих… эмоциональных всплесков, – говорю я ей. – Кроме того, канапе здесь дерьмовые. – Куда ты собрался? – повторяет она. – Я хочу знать подробности, мистер Бэйтмен. – А тебя почему это волнует? – Потому, что я хочу знать, – говорит она. – Ты ведь не к Эвелин собираешься, правда? – Может быть, – вру я. – Патрик, – говорит она, – не оставляй меня тут. Я не хочу, чтобы ты уходил. – Мне нужно вернуть видеокассеты, – снова вру я и вручаю ей свой пустой стаканчик из-под шампанского как раз в тот момент, когда где-то поблизости сверкает очередная фотовспышка. Я ухожу. Группа наигрывает бодрую версию «Life in the Fast Lane», и я оглядываюсь в поисках клевых телок. Чарльз Симпсон или кто-то, очень на него похожий – зачесанные назад волосы, подтяжки, очки от Oliver Peoples, – жмет мне руку, орет: «Привет, Уильямс» – и приглашает меня в компанию, где будет Александра Крейг, у «Нелль» завтра около полуночи. Я похлопываю его по плечу и говорю, что приду обязательно. Я стою на улице, курю сигару, глядя на небо, и тут замечаю Рида Томпсона, выкатывающегося из Puck Building со своей свитой – Джейми Конвеем, Кевином Уинном, Маркусом Холберстамом, но девочек нет. Он зовет меня поужинать вместе с ними, и, хотя я подозреваю, что у них есть наркотики, вечер в этой компании не предвещает ничего хорошего, и я решаю не ходить с ними в то сальвадорское бистро, тем более что столик у них не заказан, и не факт, что там будут свободные места. Я машу им на прощание рукой и перехожу через улицу, лавируя между лимузинами, уезжающими с вечеринки. Я иду по Бродвею в направлении от центра, останавливаюсь у банкомата и зачем-то снимаю еще сотню долларов и сразу же чувствую себя лучше оттого, что у меня в бумажнике лежит круглая сумма в пятьсот долларов. Я забредаю в квартал антикварных лавок неподалеку от Четырнадцатой улицы. Мои часы остановились, так что я не знаю, сколько сейчас времени. Должно быть, около половины одиннадцатого. Мимо проходят черные парни, которые продают крэк или билеты на вечеринку в «Палладиум». Я прохожу мимо газетного киоска, мимо химчистки и церкви, мимо закусочной. Улицы пустынны, единственный звук, нарушающий тишину, – случайное такси, которое едет в направлении Юнион-Сквер. Парочка тощих гомиков проходит мимо как раз тогда, когда я стою в телефонной будке, звоню домой, чтобы проверить сообщения на автоответчике, и разглядываю свое отражение в витрине антикварного магазина. Один из них свистит мне, другой смеется – мерзкий, мертвенный и обреченный звук. Ветер гонит по засранному переулку порванную программку «Отверженных». Фонарь гаснет. Какой-то мужик в пальто от Jean-Paul Gaultier отливает в проулке. Из канав поднимается туман, клубится густыми завитками и постепенно рассеивается. Мешки замерзшего мусора стоят вдоль тротуара. Бледная, низкая луна нависает прямо над крышей здания «Крайслер». Где-то в районе Вест-Виллидж визжит сирена «скорой помощи», ветер разносит ее по округе, звук отдается пронзительным эхом и умолкает. Нищий-попрошайка, черный, лежит на решетке канализации возле заброшенного антикварного магазина на Двенадцатой улице, в окружении мусорных мешков и магазинной тележки из Gristede’s, загруженной, как я понимаю, его личными вещами: газетами, бутылками, алюминиевыми банками. На тележке висит табличка, на которой накорябано от руки: «Я голодный и бездомный, помогите мне, пожалуйста». Рядом с ним лежит маленькая дворняжка, короткошерстная и тощая как палка, самодельный поводок привязан к ручке тележки. Когда я прохожу здесь в первый раз, я не замечаю собаки. И только после того, как я обхожу квартал и возвращаюсь, я вижу, что она лежит на подстилке из газет, охраняя бомжа, а на ошейнике у нее написано большими буквами: «ГИЗМО». Собака смотрит на меня, радостно виляет своей облезлой пародией на хвост, а когда я протягиваю ей руку в перчатке, жадно ее лижет. Запах какой-то дешевой выпивки и экскрементов висит тяжелым, невидимым облаком, и мне приходится задержать дыхание, пока я не привыкну к этой кошмарной вони. Нищий просыпается, открывает глаза и зевает, демонстрируя жуткие черные зубы между потрескавшимися лиловыми губами. Ему под сорок, он толстый и грузный, и, когда он пытается сесть, мне удается рассмотреть его получше в свете уличного фонаря: многодневная щетина, тройной подбородок, красный нос с проступающими венами. На нем что-то вроде ярко-зеленого полиэстерового комбинезона, который кажется липким даже на вид, а поверх него – застиранные джинсы от Sergio Valente (видимо, хит сезона для бомжей) и разодранный оранжево-коричневый свитер с V-образным вырезом, заляпанный чем-то похожим на бургундское вино. Он либо очень пьяный, либо непроходимо тупой или чокнутый. Он даже не может сфокусировать на мне взгляд, когда я встаю над ним, загораживая свет фонаря. Я опускаюсь на колени. – Привет, – говорю я и протягиваю ему руку, ту, которую облизала собака. – Я Пат Бэйтмен. Нищий таращится на меня и тяжело дышит от напряжения, но потом ему все-таки удается сесть. Он не пожимает мне руку. – Хочешь денег? – спрашиваю я ласково. – Хочешь… еды? Нищий кивает и начинает плакать, слава богу. Я достаю из кармана десятидолларовую банкноту, но потом, передумав, прячу десятку и достаю пятерку: – Тебе это нужно? Нищий снова кивает и отводит взгляд, стыда у него ни на грош, он шмыгает носом, прочищает горло и тихо говорит: – Я такой голодный. – К тому же тут холодно, – говорю я. – Правда? – Я такой голодный. – Он дергается, раз, другой, третий, потом смотрит куда-то в сторону, явно сконфуженный. – Почему ты не устроишься на работу? – говорю я, держа банкноту в руке, но вне пределов его досягаемости. – Если ты такой голодный, то почему не найдешь работу? Он тяжело вздыхает, вздрагивает и между всхлипами признается: – Я потерял работу… – Почему? – спрашиваю я с неподдельным интересом. – Ты пил? Поэтому ты потерял работу? Промышленный шпионаж? Шучу-шучу. Нет, если серьезно… ты пил на работе? Он обнимает себя за плечи и сдавленно произносит: – Меня уволили. Сократили. Я сочувственно киваю: – Черт, э… это и вправду ужасно. – Я такой голодный, – говорит он и хнычет все громче, он так и сидит, обнимая себя за плечи. Его собака начинает выть. – А почему ты не найдешь другую работу? – спрашиваю я. – Почему? – Я не… – Он кашляет, его трясет так, что он даже не может закончить фразу. – Ты не – что? – спрашиваю я тихо. – Больше ничего не умеешь делать? – Я голодный, – шепчет он. – Знаю-знаю, – говорю я. – Господи, ты как пластинка заевшая, в самом деле. Я пытаюсь тебе помочь… – Мое терпение скоро лопнет. – Я голодный, – повторяет он. – Слушай. Ты что, думаешь, это честно – брать деньги у людей, у которых есть работа? У тех, кто работает? Его лицо кривится, он задыхается, его голос дрожит: – И что же мне делать? – Послушай, как тебя зовут? – Эл, – говорит он едва слышно. – Что? Я не слышу? – говорю я. – Ну?