– Нет, я такую не знаю, – говорит она, и ее монотонный голос выводит меня из себя. Она вбивает в компьютер названия фильмов, которые я беру, и мой регистрационный номер. – Мне нравится в «Двойном теле» один момент… где женщину трахают до смерти… электродрелью… – говорю я, почти задыхаясь. В прокате вдруг становится очень жарко, я бормочу себе под нос: «О господи» – и опираюсь рукой о прилавок, чтобы унять дрожь. – И кровь льется с потолка. Я делаю глубокий вдох, голова ритмично покачивается, я продолжаю что-то говорить и сглатываю слюну, думая об одном: мне надо увидеть ее обувь. Я пытаюсь заглянуть под прилавок, чтобы посмотреть, какая на ней обувь, но, к моему прискорбию, это всего лишь кроссовки – не K-Swiss, не Tretorn, не Adidas, не Reebok, а какая-то дешевка. – Распишитесь здесь. – Она отдает мне кассеты, даже не посмотрев в мою сторону, она не хочет понимать, кто я на самом деле; дыша тяжело и сбивчиво, она переходит к следующим клиентам, семейной паре с маленьким ребенком. По пути домой я захожу в D’Agostino’s и покупаю на ужин две большие бутылки «Перье», упаковку кока-колы, головку салата руккола, шесть киви среднего размера, бутылку тархунного уксуса, банку сметаны, упаковку тапас, тофу и у кассы беру батончик из белого шоколада. Я выхожу из магазина, не обращая внимания на бомжа, который просит милостыню под плакатом «Отверженных». У него в руках картонка с надписью: «Я ПОТЕРЯЛ РАБОТУ Я ХОЧУ ЕСТЬ У МЕНЯ НЕТ ДЕНЕГ ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА». У него на глаза наворачиваются слезы, когда я проделываю с ним трюк под названием «подразни-бомжа-долларовой-купюрой», а потом говорю: – Господи, побрейся ты, что ли. И тут мой взгляд, как радар, засекает красный «ламборджини-кунташ», припаркованный у тротуара, он сияет в свете уличных фонарей, и я замираю на месте, с трудом глотаю таблетку валиума, и он неожиданно бьет мне в голову, причем весьма ощутимо, и все вдруг становится далеким и абсолютно неважным: черные парни под крэком идут к ближайшей дискотеке, стая голубей вьется в небе, сирены «скорой помощи», гудящие такси, какая-то крошка в платье от Betsey Johnson – это все тает и дергается, как при покадровой фотосъемке – но при этом как будто в замедленной киносъемке, – солнце садится, город темнеет, а я вижу только красный «ламборджини» и слышу только собственное ровное, тяжелое дыхание. Не знаю, сколько прошло времени, но я все еще стою там и пускаю слюни. У косметолога Я ухожу с работы в четыре тридцать, иду в «Xclusive» и занимаюсь там с гантелями ровно час, потом беру такси и еду через парк в салон Gio’s, расположенный в гостинице Pierre, чтобы сделать массаж лица, маникюр, а если время позволит, то и педикюр. Я лежу на высоком столе в одном из кабинетов и жду Хельгу, моего косметолога, которая займется моим лицом. Моя рубашка от Brooks Brothers и костюм от Garrik Anderson висят в шкафу, туфли без шнурков от A.Testoni стоят на полу, носки за тридцать долларов от Barney’s засунуты внутрь туфель; на мне остались только шестидесятидолларовые трусы-боксеры от Comme des Garçons. Легкая рубашка, которую я должен был надеть, осталась в душе; я хочу, чтобы Хельга видела мое тело, чтобы она увидела мою грудь, чтобы она заметила, каким крепким и, блядь, накачанным стал у меня живот с тех пор, как мы с ней виделись в последний раз, хотя, честно сказать, она старше меня – ей лет тридцать или даже тридцать пять, – и я вообще не собираюсь ее ебать ни под каким видом. Я потихоньку пью диетическую пепси, которую мне принес Марио, служащий, – я попросил пепси с измельченным льдом, хотя пить мне не хочется. Я беру сегодняшний номер «Post», который лежит на стеклянном журнальном столике от Smithly Watson, и просматриваю колонку светских сплетен, потом мне на глаза попадается статья про этих тварей, которые наполовину птицы, наполовину грызуны – по сути дела, это голуби с крысиными головой и хвостом, – их обнаружили где-то в канализации в центральной части Гарлема, когда они пытались пробраться к центру города. Статью сопровождает нечеткая фотография, но эксперты, по словам «Post», полностью убеждены в том, что это фальшивка. Как обычно, эта история не пугает меня, напротив, я испытываю смутное раздражение, когда думаю о том, сколько времени и сил потратил какой-то дурак, чтобы это придумать: подделать фотографию (да и подделка, надо заметить, паршивая; штуковина на снимке похожа на ебаный бигмак), послать фотографию в «Post», потом «Post» долго думает (споры, дебаты, попытки в последнюю минуту послать это к черту), нужно напечатать фото, нужно, чтобы кто-нибудь написал статью, взял интервью у экспертов, и в итоге статью все-таки публикуют в сегодняшнем номере на третьей странице, чтобы сотни тысяч людей обсуждали ее за обедом. Я закрываю газету и, устав от раздумий, просто лежу и смотрю в потолок. Дверь в кабинет открывается, и появляется девушка, которую я раньше не видел. Она входит, сквозь прикрытые веки я вижу, что она достаточно молодая, судя по всему, итальянка и выглядит на все сто. Она улыбается, садится в кресло у моих ног и приступает к педикюру. Она выключает весь верхний свет, за исключением галогеновых светильников, освещающих мои ноги, руки и лицо; комната сразу погружается во мрак, и теперь я уже не могу разглядеть, какое у нее тело, я вижу только ее ботинки из серой замши и черной кожи от Maud Frizon. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» рассказывали об НЛО, которые убивают людей. Появляется Хельга. – А, мистер Бэйтмен, – говорит Хельга. – Как поживаете? – Все хорошо, Хельга, – говорю я, напрягая мышцы живота и груди. Глаза у меня закрыты, и кажется, что мышцы действуют сами по себе, без моего участия. Но Хельга аккуратно надевает на меня рубашку и застегивает ее, делая вид, что она не замечает волнообразных движений под чистой загорелой кожей. – Быстро вы к нам вернулись, – говорит она. – Я был тут два дня назад, – говорю я смущенно. – Я знаю, но… – Она замолкает и идет к раковине мыть руки. – Ладно, не важно. – Хельга? – говорю я. – Да, мистер Бэйтмен? – Я шел сюда и увидел пару мужских мокасинов от Bergdorf Goodman, они стояли около соседнего кабинета, кажется, их должны почистить. Чьи они, ты не знаешь? – говорю я. – Мистера Эрлангера, – говорит она. – Мистера Эрлангера из Lehman’s? – Нет, мистера Эрлангера из Salomon Brothers. – Я тебе когда-нибудь говорил, что мне хочется надеть маску с такой желтой рожицей и улыбкой во весь рот, включить CD-версию песни Бобби Макферрина «Don’t Worry, Be Happy», взять девушку и собаку – колли, чау-чау или шарпея, не важно, – а потом включить аппарат для переливания крови и перелить кровь собаки в тело этой девки, ну и наоборот, разумеется… я тебе этого никогда не говорил? Пока я говорю, я слышу, как девушка, которая занимается моими ногами, начинает тихонько напевать себе под нос мотивчик из «Отверженных», потом Хельга проводит мне по лицу влажным ватным шариком, чтобы очистить поры. Я истерически смеюсь, делаю глубокий вдох и дотрагиваюсь до груди – ожидая, что мое сердце бьется сейчас быстро и нетерпеливо, но из груди не доносится ни звука, такое ощущение, что я уже умер. – Тише, мистер Бэйтмен, – говорит Хельга, проводя мне по лицу губкой из люфы, которая колется, а потом холодит кожу. – Расслабьтесь. – Хорошо, – говорю я. – Расслабляюсь. – Мистер Бэйтмен, – говорит Хельга, – у вас такое шикарное тело. Сколько вам лет, если не секрет? – Двадцать шесть. – Ага, тогда понятно. Такая чистая и гладкая кожа. – Она вздыхает. – Просто расслабьтесь. Я плыву по течению, я закрываю глаза, песня «Don’t Worry, Baby» в попсовой версии звучит у меня в голове и вымывает оттуда все плохие мысли, я думаю только о позитивных вещах – о свидании с девушкой Маркуса Холберстама, Сесилией Вагнер, которое назначено у меня на сегодняшний вечер, о пюре из турнепса в «Кафе на Юнион-Сквер», о том, как я катался на лыжах с горы Баттермилк в Аспене на прошлое Рождество, о новом диске Huey Lewis and the News, о белых рубашках от Ike Behar, дизайна Joseph Abboud, о красивых телках, смазанных маслом, которые лижут друг другу писечки и попочки под ярким светом юпитеров, о горах рукколы и кориандровых листьев, о моем загаре, о том, как выглядят мои мышцы спины, когда у меня в ванной на них падает свет под правильным углом, о том, как руки Хельги ласкают мое лицо, мою гладкую кожу, втирают в нее кремы, лосьоны и тоники, как она восхищенно шепчет: «О мистер Бэйтмен, у вас такое чистое лицо, такое гладкое, такое чистое…» – о том, что мне не приходится жить в трейлере и работать в боулинге, не приходится ходить на хоккей и есть ребрышки барбекю, о том, как выглядит здание AT&T в полночь, только в полночь. Входит Джинни и садится делать мне маникюр, сначала она стрижет ногти, потом полирует их, чтобы сгладить все оставшиеся неровности. – В следующий раз мне хотелось бы, чтобы ногти были подлиннее, Джинни, – говорю я ей. Она молча опускает мои пальцы в теплый ланолиновый крем, потом сушит обе руки и наносит увлажнитель для кутикулы, потом отодвигает кутикулу деревянной палочкой и чистит под ногтями другой деревянной палочкой с намотанной на нее ваткой. Она массирует мне руки и запястья тепловым массажером и под конец полирует ногти: сначала замшей, а затем специальным лосьоном. Свидание с Эвелин Эвелин звонит, когда я уже разговариваю по двум линиям, и я бы не ответил на третий звонок, но на второй линии я жду ответа от Баллока, метрдотеля нового ресторана «Дэвис Франсуа» на Сентрал-парк-Саут, не отказался ли кто-нибудь от заказанного столика, чтобы Кортни (которая ждет на первой линии) и я могли поужинать, так что я принимаю третий звонок в надежде, что это из химчистки. Но нет, это Эвелин, и, хотя это совсем некрасиво по отношению к Кортни, я отвечаю на звонок. Потом я говорю Кортни, что звонит Пол Оуэн и что я увижусь с ней в восемь в «Черепахах», и отказываюсь от разговора с метрдотелем Баллоком. Эвелин сейчас в гостинице «Карлайл», поскольку женщину, жившую в соседнем доме, вчера ночью обнаружили убитой, обезглавленной, и поэтому Эвелин абсолютно потрясена. Она была не в состоянии пойти сегодня на работу и потому провела утро на массаже лица в Elizabeth Arden, пытаясь успокоиться. Она требует, чтобы мы поужинали сегодня вместе, и, прежде чем мне удается придумать правдоподобную ложь, приемлемое оправдание, она говорит: – Патрик, где ты был вчера вечером? Я медлю. – А что такое? А где ты была? – спрашиваю я, жадно глотая из литровой бутылки «Эвиан», все еще слегка потея после дневной тренировки. – Ругалась с портье в «Карлайле», – говорит она, голос довольно ошалевший. – Скажи мне, Патрик, где ты был? – А из-за чего ты с ним ругалась? – спрашиваю я. – Патрик! – произносит она требовательно. – Да, я тут, – говорю я через минуту. – Патрик, это не важно. В моей комнате телефон только с одной линией, и никаких звонков на него не было, – говорит она. – Где ты был? – Я… болтался по видеопрокатам, – отвечаю я и, довольный своей сообразительностью, сам себе пожимаю руку, прижав телефонную трубку подбородком. – Я хотела прийти, – говорит она писклявым, девчоночьим голосом. – Мне было страшно. Мне и сейчас страшно. Разве ты не слышишь по голосу? – Вообще-то, слышу что угодно, только не это. – Нет, Патрик, серьезно. Я просто в ужасе, – говорит она. – Меня трясет. Я дрожу как лист осиновый. Спроси Миа, мою массажистку. Даже она сказала, что я была напряжена. – Ну, – говорю я, – ты все равно бы не могла прийти. – Милый, почему нет? – ноет она, потом обращается к кому-то, кто только что вошел в ее номер: – Перевезите ближе к окну… нет, к тому окну… и вы можете мне сказать, где эта проклятая массажистка? – Потому что голова твоей соседки была у меня в морозильнике, – зеваю я, потягиваясь. – Слушай. Ужинаем? Где? Ты меня слышишь? В восемь тридцать мы сидим напротив друг друга в «Баркадии». На Эвелин жакет из вискозы от Anne Klein, юбка из шерстяного крепа, шелковая блузка из Bonwit’s, антикварные золотые с агатом серьги из James Robinson, которые стоят примерно четыре тысячи долларов. На мне двубортный костюм, шелковая сорочка с ткаными полосами, шелковый галстук с узором и кожаные туфли, все от Gianni Versace. Я так и не отказался от столика в «Черепахах» и не сообщил Кортни, что не приду, так что она, вероятно, появилась там около четверти девятого, в полном замешательстве, и если она не принимала сегодня элавил, то, вероятно, она в бешенстве, и над этим фактом (а вовсе не над бутылкой «Кристала», которую заказала Эвелин, добавив потом к шампанскому кассис) я громко смеюсь. Бóльшую часть дня я провел, покупая себе первые рождественские подарки: пару больших ножниц я купил в аптеке рядом с городским советом, нож для распечатывания писем – в Hammacher Schlemmer, нож для сыра – в Bloomingdale’s (он сочетается с доской для сыра, которую Джин, моя секретарша, влюбленная в меня, оставила на моем столе, пока я был на заседании). Сегодня утром «Шоу Патти Винтерс» было о ядерной войне, и, по мнению комиссии экспертов, шансы того, что она начнется в течение ближайшего месяца, довольно велики. Лицо Эвелин кажется белым как мел, ее рот очерчен фиолетовой губной помадой, что создает какой-то пугающий эффект, и я понимаю, что Эвелин с некоторым запозданием приняла совет Тима Прайса перестать пользоваться лосьоном для загара. Вместо того чтобы заговорить об этом и выслушать в ответ, как она тупо будет это отрицать, я спрашиваю ее о Мередит, подруге Тима, которую по причинам, всегда остававшимся для меня неясными, Эвелин недолюбливает. В черном списке Эвелин есть и Кортни, но причины тут понятнее – слухи обо мне и Кортни. Когда понятливая официантка по просьбе Эвелин делает попытку добавить кассиса и в мое шампанское, я закрываю фужер рукой. – Спасибо, не надо, – говорю я ей. – Может быть, позже. В отдельный бокал. – Зануда, – хихикает Эвелин, затем резко втягивает воздух. – Но пахнет от тебя хорошо. Что это – Obsession? Ты, зануда, это Obsession? – Нет, – мрачно отвечаю я. – Paul Sebastian. – Разумеется, – улыбается она, допивая второй стакан. Настроение ее значительно улучшилось, она веселится вовсю – этого не ожидаешь от женщины, чьей соседке за несколько секунд отрезали голову электропилой, пока та еще находилась в сознании. На мгновение глаза Эвелин вспыхивают в свете свечей и возвращаются к обычному бледно-серому цвету. – Как Мередит? – спрашиваю я, стараясь скрыть отсутствие интереса. – Боже мой, она встречается с Ричардом Каннингемом, – стонет Эвелин. – Он в First Boston. Ты можешь поверить в это?! – Знаешь, – замечаю я, – Тим все равно собирался порвать с ней. Так сказать, расстаться. – Но почему? – удивленно спрашивает заинтригованная Эвелин. – У них в Хэмптонах было просто божественно.