Мы долго молчим, созерцая наши закуски. Тишину нарушает Ван Паттен: – Бэйтмен? – Да? – Я накалываю на вилку кусочек рыбы, макаю его в красную икру, а затем откладываю вилку. – Ты – просто совершенство, – мурлычет он. Прайс видит, что еще одна официантка приближается к нам с подносом, на котором стоят четыре стакана для шампанского, наполненные бледно-розовой жидкостью. Он говорит: – Господи, это уже становится нелепым… Однако она ставит стаканы на соседний столик, за которым сидят четыре телки. – Клевая, – говорит Ван Паттен, оторвавшись от своей колбаски из морского гребешка. – Фигура что надо, – согласно кивает Макдермотт. – Это точно. – А я не впечатлился. – Прайс шмыгает носом. – Посмотрите на ее колени. Мы разглядываем официантку, и, хотя у нее длинные загорелые ноги, я вижу, что одно колено у нее определенно больше другого. Левое колено шире и крупнее правого. Теперь этот незначительный недостаток кажется огромным, и мы все теряем к ней интерес. Ван Паттен ошеломленно смотрит в свою тарелку, потом на Макдермотта. Он говорит: – Ты тоже не это заказывал. Это суши, а не сашими. – Господи, – вздыхает Макдермотт. – Ты же сюда не есть пришел. Мимо нашего столика проходит парень – вылитый Кристофер Лаудер. Прежде чем отправиться в туалет, он похлопывает меня по плечу и говорит: – Привет, Гамильтон, ты хорошо загорел. – Ты хорошо загорел, Гамильтон, – передразнивает Прайс, кидая тапас в мою тарелку для хлеба. – Твою мать, – говорю я, – надеюсь, я не покраснел. – В самом деле, куда ты ходишь, Бэйтмен? – спрашивает Ван Паттен. – Я имею в виду, загорать? – Да, Бэйтмен. Куда же? – Макдермотт, кажется, искренне интересуется этим вопросом. – Читайте по губам, – отвечаю я. – В солярий. – И раздраженно добавляю: – Как и все. – У меня, – говорит Ван Паттен, выдержав для максимального эффекта паузу, – солярий… дома. – И он отправляет в рот большой кусок колбаски из гребешка. – Чушь собачья, – съеживаясь, говорю я. – Это правда, – с полным ртом подтверждает Макдермотт. – Я его видел. – Да это, блядь, что-то сверхъестественное, – говорю я. – Что же в этом, блядь, сверхъестественного? – спрашивает Прайс, гоняя вилкой по тарелке свой тапас. – Ты знаешь, сколько стоит членство в ебаном солярии? – терзает меня Ван Паттен. – Годовой абонемент? – Ты просто псих, – бормочу я. – Смотрите, ребята, – говорит Ван Паттен. – Бэйтмен рассердился. Неожиданно возле нашего стола возникает официант. Не спрашивая, можно ли убирать закуски, он уносит наши почти нетронутые тарелки. Никто не жалуется, разве что Макдермотт спрашивает: – Он что, унес наши закуски? Потом он смеется непонятно чему. Осознав, что он смеется один, Макдермотт замолкает. – Он забрал их, потому что порции такие маленькие. Наверное, он решил, что мы уже поели, – устало говорит Прайс. – Я все же думаю, что иметь солярий дома – это сумасшествие, – говорю я Ван Паттену. Вообще-то, в глубине души я считаю, что солярий дома – это роскошно, вот только в моей квартире для него нет места. Есть ведь и другие удовольствия в жизни, не только солярий. – А с кем это Пол Оуэн? – Макдермотт спрашивает Прайса. – С каким-то уродом из Kicker Peabody, – раздраженно отвечает Прайс. – Он знаком с Маккоем. – Тогда почему он сидит с этими кретинами из Drexel? – спрашивает Макдермотт. – Разве это не Спенсер Уин? – У тебя глюки, что ли? – спрашивает Прайс. – Это не Спенсер Уин. Я смотрю на Пола Оуэна, сидящего с тремя парнями. Один из них, возможно, Джефф Дюваль. Все четверо в подтяжках и в очках в роговой оправе; у всех волосы зачесаны назад, все пьют шампанское. Я лениво размышляю о том, как Оуэну удалось заполучить счета Фишера. Аппетит от этого не улучшается, однако еду приносят сразу после того, как убрали закуски, и мы начинаем есть. Макдермотт снимает подтяжки. Прайс называет его «тряпкой». Я как будто парализован, однако мне все же удается отвернуться от Оуэна и заглянуть в свою тарелку (запеканка – в виде желтого шестиугольника, окруженного полосками копченого лосося и завитками зеленого, как горошек, соуса томатилло). Потом я перевожу взгляд на толпу людей, которые ждут своей очереди. Кажется, они злые и опьяневшие от бесплатных коктейлей; они устали так долго ждать столик, который наверняка окажется говенным, где-нибудь возле кухни, хоть они и сделали предварительный заказ. Ван Паттен нарушает тишину нашего стола, швырнув вилку и отодвинув стул. – Что случилось? – спрашиваю я, поднимая глаза. Вилка застыла над тарелкой, но моя рука не движется: она словно наслаждается красотой содержимого тарелки, у нее как будто есть собственный разум, который отказывается разрушать этот дизайн. Вздохнув, я печально откладываю вилку. – Черт. Я должен записать фильм по кабельному для Мэнди. – Ван Паттен, стоя, вытирает рот салфеткой. – Я еще вернусь. – Пусть она сама запишет, идиот, – говорит Прайс. – Ты что, чокнутый? – Она в Бостоне, у своего дантиста. – Подкаблучник Ван Паттен пожимает плечами. – Ну и что ты собираешься делать? – Мой голос дрожит. Я по-прежнему думаю о его визитке. – Будешь звонить на кабельное телевидение? – Нет, – говорит он. – Мой телефон подключен к видеопрограммеру Videonics, который я купил в Hammacher Schlemmer. – Он удаляется, на ходу надевая подтяжки. – Круто, – тускло говорю я. – Эй, что ты хочешь на десерт? – кричит ему Макдермотт. – Что-нибудь шоколадное и без муки, – кричит он в ответ. – Ван Паттен, кажется, забросил тренировки? – спрашиваю я. – Он, кажется, поправился. – Похоже на то, – говорит Прайс. – А разве он не член клуба «Вертикаль»? – спрашиваю я. – Не знаю, – бормочет Прайс, изучая свою тарелку, потом, выпрямившись, отодвигает ее и жестом показывает официантке, что он хочет еще одну «Финляндию» со льдом. Очередная симпатичная официантка с опаской подходит к нам. У нее в руках бутылка шампанского «Перрье-Жуэ», неурожайного года. Она говорит, что это подарок от Скотта Монтгомери. – Неурожайный год! Вот сука, – шипит Прайс. Вытянув шею, он ищет глазами столик Монтгомери. – Неудачник. – Прайс показывает Монтгомери большой палец. – Блядь, такой низкорослый, что его еле видно. По-моему, я дал знак Конраду, но не уверен. – А где Конрад? – спрашиваю я. – Я должен с ним поздороваться. – Да тот, который назвал тебя Гамильтоном, – говорит Прайс. – Это был не Конрад, – говорю я. – Ты уверен? Пиздец, как похож на Конрада, – отвечает он. На самом деле он не меня слушает, а пялится на декольте фигуристой официантки, которая наклонилась, чтобы поудобнее ухватить штопор. – Нет, это был не Конрад, – говорю я, удивляясь, как это Прайс не может узнать своего коллегу. – Этот парень лучше пострижен. Пока официантка открывает шампанское, мы молчим. Когда же она уходит, Макдермотт спрашивает, понравилась ли нам еда. Я отвечаю, что запеканка была отличной, но слишком много соуса томатилло. Макдермотт кивает: – Мне так и говорили. Ван Паттен возвращается и бормочет: – Туалет такой, что не нюхнешь. – Может, десерт? – говорит Макдермотт. – Разве что шербет «Беллини», – зевает Прайс. – Давайте расплатимся, – предлагает Ван Паттен. – Пора по бабам, джентльмены, – говорю я. Симпатичная официантка приносит чек: 475 долларов – значительно меньше, чем мы ожидали. Поскольку у меня нет наличных, я расплачиваюсь своей карточкой Platinum AmEx и собираю у них купюры, в основном новые полтинники. Макдермотт требует десять долларов, поскольку его колбаска из гребешка стоила всего шестнадцать. Бутылка шампанского от Монтгомери осталась на столе нетронутой. У выхода из «Пастелей» сидит еще один нищий с табличкой, на которой написано что-то абсолютно неразборчивое. Он тихо просит у нас мелочь или (с бо́льшим оптимизмом) что-нибудь поесть.