— Она не здорова. Причинять боль пациентам — непростительно, — увещевал главврач. — Она никуда не убежит… Не убежите же, Анна Олеговна? — он присел на корточки и заглянул в её лицо. Анна вымученно моргнула, глаза застилали слёзы. Главврач торопливо ответил за неё: — Не убежит. Видите. И кусаться не будет, и лягаться. Она же не лошадь… Последнее было сказано уже поднятой за шиворот девушке, но санитары так и держали её, не отпуская запястья. Анна почувствовала болезненный укол в плечо, судорожно сглотнула и застонала. Голову сдавило темнотой, а в висках пульсировали тревожные крики чаек. — Куда её? — в ватном полумраке голос одного из санитаров. — Во второй корпус. Сестра уже приготовила для неё палату, — главврач неторопливо направился к административному зданию: Аня слышала его удаляющиеся шаги, кажется, все ещё кричала и просила её отпустить. Но даже сама не слышала своего голоса. Язык не поворачивался, стал тяжёлым и сухим. Мысли спотыкались, путались. Кружились, цепляясь за одну и ту же фразу: «могуть тя спасти». Она проснулась посреди ночи. Тревожно ощупав себя, обнаружила вместо привычной одежды мягкую пижаму. Тесная одноместная палата. Прикрученные к полу кровать и тумбочка, встроенный шкаф. Выключатели снаружи, за запертой на ключ дверью. Сквозь ажурные решётки на окнах заглядывает любопытная луна. Анна металась, меря клетку шагами. Стучала в дверь, кричала. Минут через пятнадцать пришла заспанная сестра, строго предупредила что, если Аня не успокоится, вызовет медбратьев. — Они тебя быстро угомонят, — бросила через крохотное окошко в двери и ушла: Аня слышала ее шаркающие шаги в пустынном коридоре и на лестнице, бессильно сползла на пол, вцепилась зубами в костяшку указательного пальца, давя в себе вой. Так страшно ей ещё никогда не было. Она не страдала никакой формой фобий, не боялась ничего и никогда. Но оказаться здесь, без средств связи, запертой собственным отцом… Её ведь даже искать никто не станет. Кому она нужна кроме мамы? А мама уверена, что она с отцом. — Господи, за что мне это, — всхлипнула. Руки, кожа на щиколотках, нещадно болели. Девушка подтянула брючины, всмотрелась: сине-багровые с кровоподтёками следы, симметричные и одинаковые на обеих ногах, шириной около пяти сантиметров. На запястьях такие же точно следы. Получается, пока она была без сознания, ее связывали? Зачем? Анна сдёрнула с себя верх пижамы, осмотрела тело. Холодные пальцы нащупали на рёбрах застарелые рубцы. Длинные, с неровными краями. Пять с одной стороны, семь с другой. Аналогичные шрамы обнаружились на предплечьях. — Откуда это? — Она готова была дать голову на отсечение, что вчера этого ничего не было. Выходит, появилось сегодня. Если это с ней сделали, пока она была под действием снотворного — или что там ей вкололи — следы должны были быть свежими. Они и болели бы иначе. Анна передвинулась к окну, поставила ногу на батарею, подставив щиколотку единственному источнику света — луне. Присмотрелась внимательнее. В синеватом свете кровоподтёки выглядели особенно жутко: кожа местами взбугрилась, опухла, под ней скопилась бурая жидкость. Анна собрала её на палец, осторожно надавив на рану, понюхала: кровь. Это, без сомнения, кровь… Девушку не отпускала мысль, что все это — детали одной глобальной фальсификации. Правда, не понятно, кто её затеял и зачем. Она — не наследница огромного состояния, не обладательница редкого дара или артефакта… Оглянувшись на дверь, девушка стянула с себя пижамные брюки. В груди похолодело, кровь прилила к вискам: ноги оказались исполосованы, изуродованы от бёдер до икр. Жуткие почти черные синяки, царапины, застарелые ссадины и шрамы от порезов. — Да что это?! — Девушка села на кровать, схватилась за край одеяла, устало натянула на его на макушку и поджала колени к подбородку. Тело било мелкой дрожью, как от холода, в голове — туман, перед глазами — увечья. И понимание, что это не могло с ней произойти за несколько часов, пока она спала. «Я, словно призрак», — ворвалось в сознание чужим голосом, зацепилось тревожной мыслью, повисло в холодном воздухе красной лентой. В голове вспыхнуло и погасло несколько тактов скатовской музыки. И лунно-прозрачный образ над кипящей черной волной. Какие-то странные образы закрались в сознание, будто что-то давнее, позабытое. Золотая степь в лохматых хвостиках ковыля, белёсое, выжженное солнцем небо. Ощущение полёта в груди, ритм бьющегося счастьем сердца. И разрывающий связки горячечный шепот: «Будь ты проклят!» Четвертая серия 1 Тимофей не курил. Однажды, много лет назад, когда начала работать в дельфинарии — попробовал за компанию. В тот день дельфин Даня не взял из рук Тимофея рыбу. Окатил его водой и презрительно уплыл на глубину. Вся стая поддержала бойкот, даже Тиша, молодой и всегда голодный дельфин, понуро поплыл за старшими, разочарованно щёлкнув языком. Бойкот длился до тех пор, пока Тим не почистил зубы и не съел на глазах всей серохвостой банды яблоко. С тех пор Тимофей не курил, но почему-то всегда держал пачку сигарет в бардачке. Когда нервничал — любил мять сигарету в руке. Вот и сейчас, притулившись к забору, растирал пальцами едкий табак. И смотрел на неприметную калитку. Ровно в семь тридцать она тихо скрипнула, выпустив со двора тощего и долговязого восьмиклассника. Поправив на плече синюю школьную сумку, пацан неторопливо направился к автобусной остановке, на ходу доставая смартфон и распутывая наушники. Тим сдунул перетёртый табак себе под ноги, пошёл следом, чуть ускоряя шаг. Догнав за углом, резко дёрнул на себя длинную ручку школьной сумки, одновременно перехватив парня за плечо и прижав к каменной кладке забора. Белые кнопочки наушников испуганно повисли на тощей шее. — Здорово, Витёк, куда спешишь? Долговязый оцепенел: — Так в школу, алгебра первая… Тимофей прищурился, посмотрел будто мимо пацана: — Алгебра — это хорошо. Я что сказать тебе хотел — ещё раз к Светке полезете, дам в харю. Понял? — пацан неохотно кивнул, попробовал что-то возразить. Тимофей покачал головой, резко вдавил пацана в забор: — Не, вижу — не понял… Объясняю ещё раз. За безопасность и сохранность моей Светки отвечаешь головой. Если хоть одна царапина… Хоть один синяк… — Да я чё, я ничё. Меня Олька Бусина попросила подшутить, — жалобно скулил Витёк. Тимофей сосчитал до трёх, медленно выдохнул, как на глубине, спасаясь от кессонки. — Ты мне не финти, понял? Третий раз-то объяснять не буду, — Витёк побледнел, торопливо кивнул. Тим отпустил его, повесил сползшую до земли сумку обратно. Похлопал отечески: — Вот. Так-то оно лучше. И Максу с Ерёмой скажи. Считай, поручено вам шефство над моей Светланой. Понял? Витёк насупился, глянул исподлобья на коренастого соседа, пробурчал неохотно: — Понял… Идти могу? — Иди. Удачи на алгебре. Он подождал, пока Витька сядет в автобус. Только когда жёлтый хребет скрылся за домами, повернул назад к дому, завёл байк и направился за город. * * * Лагерь археологов выглядел притихшим и будто неживым. На девять утра назначено повторное обследование объекта 2/17, только теперь ещё и под прикрытием сканеров. Ребята-археологи хотели поднять со дна то, что они с Гришкой нашли в каюте капитана. Но, судя по гробовой тишине на лодочной станции, никто никуда сегодня не собирался. Чертыхнувшись, Тимофей направился на поиски Али. Нашёл его у палатки Скворцова. — Чего сидим-то? — он торопливо протянул руку, пожал узкую ладонь археолога. — Мы сегодня как, ныряем или не ныряем? Археолог мрачно поморщился: — Да чего-то, наверно, не ныряем. Шеф уехал. Да и… Суматоха тут всякая. Тимофей скрестил руки на груди, зажал кончики пальцев под мышками: — Чего за суматоха? Черепки ваши спёрли под покровом ночи? Али отмахнулся: — Да ну тебя. Дочка Оза заболела, в больницу он её увёз. В груди у Тимофея нехорошо ёкнуло, словно застарелый механизм сломался: — Аню? А чё с ней? — видя, что Али не торопится с пояснениями, Тим разозлился: — Да хорош темнить-то уже. Чё случилось, колись! — Да я сам не знаю, честно. Истерика у неё какая-то была, бегала по лагерю, орала… — Может, напугал кто? — Тимофей прищурился, чувствовал — Али что-то не договаривает. — А что орала-то? Али отмахнулся: — Да ерунда какая-то… «Отоидешь от руки моея… яко не имать ти солгати». Тим нахмурился: — Это на старославянском что ли? А че такого? Вы ж это… того… изучаете в своих универах. Али посмотрел на него сурово: — Не историк она, Тим, не историк. С чего ей заговор от трясовицы повторять посреди ночи? Тимофей поморщился недоверчиво: — Ч-чего?! Анька че, не историк, не археолог что ли?