Как утверждают, слепок получается максимально четким, если делать его ровно в момент смерти, когда сканируемый мозг еще не начал разрушаться. – Селестина права, – сказал я. – По мне, так ты даже хуже той штуковины, которую отчаянно стараешься покорить. Чайлд окатил меня волной лазерных лучей, которые забегали по моему телу, словно подсветка прицела. – Ты давно в зеркало смотрелся, Ричард? Между прочим, в тебе осталось мало человеческого, данного природой. – Это всего лишь косметика, – ответил я. – Воспоминания у меня собственные. Я не намерен становиться… – Тут я замялся, мой разум затруднялся с выбором слов, поскольку был сосредоточен на решении головоломок Шпиля. – В общем, я не извращенец. – Отлично. – Чайлд опустил голову, как бы выказывая печаль и сожаление. – Тогда возвращайся в шаттл, если хочешь. Я в любом случае пойду до конца. – Пожалуй, так и сделаю, – ответил я. – Селестина, будь добра, открой эту дверь, и мы с тобой уйдем. Пусть Чайлд сам покоряет свой треклятый Шпиль. Селестина вздохнула с облегчением: – Хвала небесам! Ричард, я и не надеялась так скоро тебя переубедить. Я кивнул в сторону двери, намекая, что пора предложить разгадку. Лично мне головоломка до сих пор казалась неразрешимой; правда, теперь, после долгого отвлечения, я как будто начинал постигать некие намеки, из которых вроде бы складывался нужный ответ. В наш разговор вмешался Чайлд: – А чему ты, собственно, удивляешься? Я всегда знал, что он повернет обратно, когда станет по-настоящему трудно. Он и в детстве так себя вел. Зря я думал, что с годами он изменился. – Это ложь! – воскликнул я. – Тогда почему уходишь? – Да потому, что сама затея лишена смысла! – Или потому, что задачи слишком трудные, а вызов не по плечу? – Наплюй на него, – сказала Селестина. – Он просто старается взять тебя на слабо. Ты всегда был таким, Чайлд, верно? Ты решил, что сможешь одолеть Шпиль, и пожертвовал ради этого восемнадцатью своими копиями. Допустил, чтобы эта хреновина раскрошила их в клочья. – Она с вызовом огляделась по сторонам, словно ожидая, что Шпиль покарает ее за этакое кощунство. – С другой стороны, ты, возможно, прав. Быть может, ты и вправду забрался дальше остальных. Чайлд промолчал – видимо, не желая спорить. – Но одолеть Шпиль – этого же мало, так? – продолжала Селестина. – Тебе необходимы свидетели твоей победы. Кто-то, способный подтвердить, какой ты умный. – Ерунда. – Тогда зачем ты нас позвал? Тринтиньян пригодился, никто отрицать не будет. И от меня какой-то толк был. Но ты вполне обошелся бы без нас, ничуть не сомневаюсь. Крови пролилось бы больше, потребовалось бы наштамповать еще десяток клонов… Но ты бы добился своего, так или иначе. – Решение, Селестина. По моим прикидкам, оставалось меньше двух минут, чтобы сделать выбор. Но я чувствовал, что времени в запасе достаточно. Будто по волшебству, решение явилось мне из ниоткуда, а всего мгновение назад задача представлялась неразрешимой. Так бывает с оптическими иллюзиями, которые моментально меняют восприятие. Не побоюсь сказать, что я испытал нечто наподобие религиозного восторга. – Все в порядке, – сказал я. – Символ найден. Ты разве не видишь? – Не уверен. Погоди… – Чайлд вперился взглядом в дверь, а я наблюдал, как лазерные лучи из его глаз мечутся по прихотливым извивам околодверных значков. Вот алое свечение замерло на ошибочном варианте, потом сместилось на правильный, но там, увы, не задержалось. Чайлд поджал хвост: – По-моему, нашел. – Хорошо, – произнесла Селестина. – Я согласна с тобой. Ричард, ты к нам присоединишься? Я что, ослышался? Нет, она действительно сказала, что Чайлд выбрал правильный вариант. А тот, в котором я был уверен, на самом деле ошибочный… – Мне каж… – Я прервался и снова уставился на значки. Может, я что-то упускаю? Чайлд тоже сомневается, это заметно, зато Селестина вполне уверена. Но все-таки озарение, пришедшее ко мне, не давало повода усомниться. – Не знаю, честно. Не знаю. – Некогда спорить, Ричард. Осталось меньше минуты. Внутренности словно сковало льдом. Несмотря на все процедуры, лишившие меня многих признаков человечности, я все еще мог испытывать страх. Причем страх настолько сильный, что с ним никак было не совладать. Я выбрал правильно! Но их двое против меня одного… – Ричард? – позвал Чайлд настойчиво. Я оглядел товарищей. – Жмите, – произнес я уныло. Чайлд положил лапу на символ, который выбрали они с Селестиной, и сильно надавил. Полагаю, прежде чем отреагировал Шпиль, я понял, что мы совершили ошибку. Но, глядя на Селестину, я не видел ничего похожего на шок или изумление. Напротив, она выглядела абсолютно спокойной. А затем пришло наказание. Оно было жестоким, и мы должны были погибнуть. Даже с теми улучшениями, которые подарил нам Тринтиньян. Громадный тройной маятник с лезвиями на кончиках рычагов вырос из потолка и принялся раскачиваться, наращивая размах движений. Возможно, нашему разуму удалось бы высчитать траекторию простого маятника и вовремя заставить тела уйти с линии поражения. Но траекторию встроенного устройства предугадать было чертовски сложно – как ни крути, это выглядело наглядной и жуткой демонстрацией математики хаоса. Но мы выжили, как и при предыдущем наказании. Даже Селестина уцелела, маятник отсек ей всего одну руку. Я потерял руку и ногу, и на моих глазах – кажется, в моем восприятии ужас смешивался с восторгом – комната присвоила себе эти части моего тела; выросшие из стены щупальца сразу вцепились в полезные для Шпиля комбинации металла и пластика. Боль тоже ощущалась, ибо Тринтиньян подсоединил искусственные конечности к нашим нервным системам, дабы мы могли различать жару и холод. Но боль быстро сгинула, поглощенная цифровым онемением. Тяжелее всего пришлось Чайлду. Лезвие маятника разрубило его посредине, прямо под грудной клеткой, и на пол просыпались осколки металла и пластика вместе с кусками проводов, заменивших внутренности, пролилась кровь и какая-то зловонная жидкость. Те же щупальца из стены жадно ухватились за заднюю половину его тела и увлекли ее в никуда. Той рукой, которая действовала, Селестина нажала на правильный символ. Наказание прекратилось, дверь открылась. Убедившись, что маятник исчез, Чайлд оглядел свое искалеченное тело. – По-моему, мне изрядно досталось, – заметил он. Многочисленные клапаны и сальники перекрыли истечение жидкостей, и оставалось лишь в очередной раз поразиться несомненному мастерству Тринтиньяна. Он предусмотрел почти все, и Чайлд способен был выжить даже при предельно неблагоприятных обстоятельствах. – Жить будешь, – подтвердила Селестина. Сочувствия я в ее голосе не услышал. – Почему? – спросил я. – Почему ты не сразу нажала на нужный символ? Она посмотрела на меня: – Потому что я должна была так поступить. Несмотря на увечья, она помогла нам вернуться к точке старта. Я ковылял самостоятельно, держась за стены и подпрыгивая на единственной ноге. Крови из меня вытекло сравнительно немного, поскольку, хоть маятник и нанес глубокие порезы телу, конечности были отсечены ниже тех мест, где они, так сказать, врастали в живую плоть. Но шок не отпускал, голова шла кругом, и мне отчаянно хотелось выбраться из Шпиля и укрыться в шаттле. Там Тринтиньян меня починит, это я знал наверняка. Док снова вернет мне человеческий облик. Он уверял, что это возможно. Конечно, многое в нем меня отвращало, но я не думал, что в данном случае он врет. В конце концов, есть же профессиональная гордость: сумел натворить – сумей и исправить. Селестина несла Чайлда, зажав под мышкой. Верхняя половина его тела почти ничего не весила, а вдобавок он обнимал Селестину сохранившейся лапой. Я ощущал приступ тошноты всякий раз, когда взгляд падал на обрубок тела; порой проскальзывала мысль, что тошноту, пожалуй, было бы не сдержать, не будь восприятие приглушено наномедами. Мы миновали, полагаю, около трети из вереницы комнат, когда Чайлд выскользнул из хватки Селестины и рухнул на пол. – Ты что творишь? – возмутилась она. – А ты как думаешь? – Он приподнялся, опираясь на руку. Я заметил, что срез начал затягиваться, что алмазная шкура постепенно все заращивает. Не исключено, что скоро покажется, будто он изначально существовал в таком вот облике. Селестина помедлила с ответом. – Честно говоря, не знаю, что и думать. – Я иду обратно. До конца. Продолжая держаться за стену, я воззвал к его разуму: – Ты не сможешь. Тебе нужно лечение. Опомнись, Чайлд, тебя же надвое разрубили! – Плевать! Я лишился той части тела, от которой рано или поздно все равно пришлось бы избавиться. Ведь двери наверняка сузятся до того предела, когда в них будет не пролезть и собаке. – Шпиль тебя убьет, – сказал я. – Или я его одолею. Ты же знаешь, я упрямый. – Он развернулся в обратную сторону, проскрежетав торсом по полу, затем посмотрел на нас через плечо. – Я хочу дойти до комнаты, где со мной случилось вот это. Не думаю, что Шпиль будет вам препятствовать, пока я не переползу, уж как получится, в нее. Но на вашем месте я бы не задерживался. – Он перевел взгляд на меня и переключился на частный канал. – Еще не поздно, Ричард. Пойдем со мной. – Нет, – ответил я. – Ты ошибаешься. Уже слишком поздно.