– Нет, – негромко, почти шепотом, ответила Селестина. – Больше смахивает на сохранение симметрии при разнообразных преобразованиях. Нижние три фигуры слева, если судить по правым аналогам, повернуты относительно целого числа прямых углов. Но верхние две фигуры отличаются. Это повернутые зеркальные отражения. – То есть давим на верхнюю фигуру справа? – Может быть. Или на левую верхнюю. Она тоже подходит. – Умники, – процедила Хирц. – Вспомните, что мы успели выяснить. Кем бы ни были те уроды, что все это наворотили, читали они слева направо. Чайлд поднес ладонь в перчатке к верхнему правому символу: – Готов нажимать. – Погоди. – Я быстро поднялся по ступенькам, пересек помещение и встал рядом с Чайлдом. – Негоже тебе оставаться тут одному. В его взгляде, насколько я мог судить, проскользнула признательность. Никто другой не спешил к нам присоединиться. Интересно, повел бы я себя иначе, не будь мы с Роландом друзьями с детства? – Давай, нажимай, – сказал я. – Даже если мы ошиблись, на этом этапе наказание вряд ли будет по-настоящему суровым. Чайлд кивнул и надавил на выбранный символ. Ничего. – Получается, левый?.. – Попробуй. Какая уже разница – мы ведь точно ошиблись… Чайлд послушно нажал на левый верхний символ. Опять ничего. Я стиснул зубы. – Так. Будем нажимать поочередно все остальные? Ты готов? Он посмотрел на меня и кивнул: – Знаешь, я позвал Форкерея не просто за красивые глаза. Эти скафандры способны выдержать многое. – Даже инопланетные фокусы? – Вот и узнаем. Чайлд положил ладонь на один из нижних символов. Я внутренне сжался, не ведая, чего ожидать в наказание за преднамеренную ошибку. Может, у Шпиля какие-то свои оценки серьезности проступков и в нашем случае они неприменимы? Если уж логичный, с нашей точки зрения, выбор ни к чему не привел, надо ли наказывать за очевидно ошибочный? Чайлд надавил на символ. Ничего. – Есть идея. – К нам подошла Селестина. – Сдается мне, система не отреагирует ни положительно, ни отрицательно, пока все не соберутся в одном помещении. – Проверяем, – коротко подытожила Хирц, вставая рядом. Форкерей и Тринтиньян последовали ее примеру. Когда доктор перешагнул порог, первая дверь – та, через которую мы вошли, – скользнула обратно. На тыльной ее стороне не было никаких значков. Форкерей сразу же попробовал открыть ее заново, но она не поддавалась. Если вдуматься, это имело смысл. Мы согласились пройти следующее испытание, когда переступили порог. Пока испытание не пройдено, достойное отступление невозможно. Не скажу, что эта мысль меня приободрила. Помещение было меньше предыдущего, и неожиданно волной накатила клаустрофобия. Мы сгрудились практически плечом к плечу. – По-моему, первая комната была для тренировки, – сказала Селестина. – А дальше все будет всерьез. – Да жмите вы гребаную кнопку! – потребовала Хирц. Чайлд послушался. Снова малоприятная короткая пауза – должно быть, в долю секунды, но по ощущениям она тянулась и тянулась; казалось, некая судебная машина неспешно взвешивает наши грехи и добродетели. Потом щелчок, и вибрация под ногами дала понять, что дверь открывается. Одновременно открылась и дверь за нашей спиной. Шпиль даровал нам выход на свободу. – Форкерей… – привычно позвал Чайлд. Ультра не менее привычным движением швырнул во мрак камеру-дрон. – Ну? – Как-то однообразно тут. Помещение, дверь, картинки. – Ловушек не видно? – Дрон не показывает, но это ни о чем не говорит. – Теперь я первая, – заявила Селестина. – Ждите здесь, пока я не разберусь с загадкой, ясно? – Меня устраивает. – Хирц неотрывно глядела на открытую дверь позади. Селестина ступила во тьму. Я решил, что с меня достаточно: надоело видеть товарищей словно лишенными скафандров, болезненно уязвимыми. Поэтому я велел своему скафандру перестать редактировать изображение. Изменение произошло плавно: тела обросли скафандрами, будто ауры вдруг утолщились. Только шлемы остались полупрозрачными, чтобы можно было понять, кто есть кто, без назойливых визуальных подсказок на визоре. – Очередная математическая загадка, – сказала Селестина. – Довольно простая. Пока до кипения мозгов далековато. – Лично я обойдусь без кипения, – вставила Хирц. Чайлд озабоченно уточнил: – Вы уверены в ответе? – Вполне, – подтвердила Селестина. – Идите сюда, тут безопасно. На сей раз значки выглядели нагромождением линий, и я даже слегка занервничал. А что, если Селестина себя переоценила? Слева от двери по всему косяку тянулась вертикальная полоса с множеством разнесенных на одинаковое расстояние горизонтальных штрихов, как на линейке. Правда, одни штрихи были глубже других. Справа располагалась такая же «линейка», но с иным размещением глубоких штрихов. Я несколько мгновений разглядывал дверь, ожидая, что решение задачи придет на ум само собой, желая, чтобы рассудок наконец-то переключился в тот «решательный» режим, который когда-то был для меня столь естественным. Увы, комбинации штрихов не спешили выстраиваться в подобие математической упорядоченности. На лице Чайлда, стоявшего рядом, тоже не было понимания. – Вы что, не видите? – удивилась Селестина. – Нет, – признался я. – Девяносто один штрих, Ричард. – Она говорила тоном учительницы, досадующей на бестолкового ученика. – Если считать снизу, станет ясно, что штрихи, которые глубже прочих, следующие: третий, шестой, десятый, пятнадцатый… Мне продолжать? – Думаю, да, – понуро вздохнул Чайлд. – Кроме перечисленных, мы имеем еще семь глубоких штрихов. Последний – девяносто первый. Ну же, давайте! Мыслите геометрически. – Пытаюсь, – ядовито проворчал я. – Не мучайте нас, Селестина. – Спокойствие явно давалось Чайлду с трудом. Моя бывшая жена пожала плечами: – Это треугольные числа. – Здорово. Мне стыдно, – прибавил Чайлд, – но я не знаю, что такое треугольные числа. Селестина устремила взгляд вверх, как бы моля потолок даровать ей терпение. – Ладно. Представьте себе точку. – Представил, – подтвердил Чайлд. – Окружите эту точку шестью другими, на равном расстоянии друг от друга. Получилось? – Да. – Продолжайте добавлять новые точки во всех направлениях, сколько сможете, и у каждой должно быть шесть соседей.