Ночь пахла дегтем и тиной – это оттого, что совсем рядом плескалась грязная речка Есидагава, стиснутая меж годаунами и грузовыми причалами. Камердинер Эраста Петровича сидел в условленном месте, под деревянным мостом, думал о превратностях судьбы и ждал. Когда появится Сэмуси, господин завоет по-собачьи – Маса сам его учил. Целый час делали рэнсю на два голоса, пока в консульство не пришли от соседей и не сказали, что будут жаловаться в полицию на русских, если те не перестанут мучить бедного песика. Рэнсю пришлось закончить, но у господина получалось уже вполне прилично. Собак в городе Йокогаме много, и по ночам они воют часто, так что ни Сэмуси, ни полицейские агенты не насторожатся. Главная забота другая – не перепутать бы с настоящей собакой. Но Маса надеялся, что не спутает. Уж вассалу-то стыдно не отличить благородный голос своего господина от воя дворняги. Сидеть под мостом нужно было очень тихо, не шевелясь, но это Маса умел. Сколько раз в прежней жизни, еще будучи подмастерьем в почтенной банде Тебэй-гуми, сиживал и в дозоре, и в засаде. Это совсем нескучно, потому что умному человеку всегда найдется, о чем подумать. Шуметь и шевелиться было никак нельзя, потому что на мосту, почти что прямо над самой головой у Масы, торчал агент, переодетый нищим. Когда проходил какой-нибудь поздний прохожий, агент начинал гнусавить сутры, и очень натурально – пару раз о настил звякнула медная монетка. Интересно, сдает он потом милостыню начальнику или нет? И если сдает, поступают ли медяки в императорскую казну? Ищейки расставлены по всей дороге, что ведет от «Ракуэна» к дому Сэмуси: по одному агенту на каждом перекрестке. Кто в подворотне затаился, кто в канаве. За Горбуном крадется главный агент, самый опытный. Он закутан в серый плащ, на ногах у него бесшумные войлочные туфли, а прятаться он умеет так быстро, что сколько ни оглядывайся, никого сзади не заметишь. Отстав от главного агента на полсотни шагов, идут еще трое – на всякий случай, если возникнет какая-нибудь непредвиденность. Тогда старший мигнет из-под плаща фонарем, и те трое сразу подбегут. Вот как крепко следят за Сэмуси, никуда ему от агентов не деться. Но господин с Масой подумали-подумали и придумали. Как только вдали раздастся вой вице-консула Российской империи, Маса должен будет… Но тут вдали и в самом деле раздалось завывание, немедленно опознанное фандоринским камердинером. Выл Эраст Петрович вполне достоверно, и все же не так, как безродные йокогамские шавки – было в этом меланхоличном звуке нечто породистое, будто издавал его бладхаунд или, по меньшей мере, бассет. Нужно было переходить от размышлений к действию. Маса бесшумно просеменил под настилом, чтобы оказаться за спиной у «нищего». Сделал три шажка на цыпочках, а когда агент обернулся на шорох, скакнул вперед и мягко шлепнул его ребром ладони пониже уха. «Нищий» всхлипнул, повалился на бок. Из чашки высыпалась целая горсть меди. Монетки Маса забрал себе – для достоверности и вообще, пригодятся. Его императорское величество как-нибудь обойдется. Присел в тени перил, возле бесчувственного тела, стал смотреть. Накрапывал мелкий дождик, но угол, откуда должен появиться Сэмуси, был освещен двумя фонарями. Горбун пройдет по маленькому мосту, перекинутому через канал, потом пересечет пустырь и выйдет к мосту через Есидагаву. Справа от него, стало быть, окажется слияние речки и канала, впереди один мост, сзади другой, а слева – ничего, только темный пустырь. В чем и состоит главный смысл плана. Вот показался бесформенный приземистый силуэт. Горбун шел грузной, тяжелой походкой, немного переваливаясь с боку на бок. Наверно, нелегко горб таскать, подумал Маса. А жить с этаким уродством разве легко? В детстве, наверно, мальчишки дразнили. Подрос – девушки воротили нос. Потому-то Сэмуси и получился такой подлый и злой. А может, вовсе не поэтому. На улице, где рос Маса, тоже был один горбун, подметальщик. Еще горбатей этого, еле ковылял. Но был добрый, все его любили. И говорили: он такой хороший, потому что Будда его горбом одарил. Не в горбе дело, а в том, какое у человека кокоро. Если кокоро правильное, от горба станешь только лучше, а если гнилое – возненавидишь весь белый свет. Тем временем обладатель злого кокоро миновал маленький мост. Слуга Эраста Петровича сказал себе: «Сейчас господин дернет за веревку» – и в тот же миг раздался грохот. Повозка, что стояла на мостике, ни с того ни с сего накренилась – видно, треснула ось. Большая бочка, стоявшая на телеге, грохнулась наземь, лопнула, из нее потекла густая черная смола, залила весь настил – ни пройти, ни проехать… Сэмуси проворно обернулся на грохот, сунул руку за пазуху, но увидел, что ничего угрожающего не происходит. Рядом не было ни души. Должно быть, возчик с вечера оставил свой товар неподалеку от рынка, а сам засел в какой-нибудь близлежащей харчевне, где можно и подкрепиться и переночевать. А курума у него старая, ветхая, возьми да и сломайся. С минуту Горбун стоял на месте, вертел головой во все стороны. Наконец, успокоился, зашагал дальше. На той стороне мостика – Масе было видно – возникла серая тень. Ступила в черную лужу, да и застряла. Еще бы! Смолу Маса покупал лично. Выбрал самую паршивую, пожиже, а уж липкая – не отклеишься. Блеснул отсвет – это, надо думать, прилипший агент просигналил своим. Возникли еще три тени. Мечутся на берегу, а что делать не знают. Один было сунулся и тоже прилип насмерть. Вот Сэмуси оглянулся, полюбовался картиной, пожал плечами, да и пошел себе дальше. Ему-то что. Знает, наверное, что и впереди агенты есть. Когда Горбун подошел к самой реке, Маса зарычал и выкатился ему навстречу. В руке держал вакидзаси, короткий меч, и размахивал им так, что любо-дорого было посмотреть, как сверкал клинок в свете фонаря. – За Тебэй-гуми! – крикнул Маса, но не слишком громко: чтоб Сэмуси услышал, а прилипшие полицейские нет. – Узнал, Горбатый? Конец тебе! Нарочно выскочил раньше, чем следовало, если б хотел в самом деле зарезать гада. Сэмуси успел и шарахнуться, и вытащить револьвер, подлое оружие трусов. Но Маса револьвера не испугался – знал, что главный полицейский агент, ловкий человек, еще позавчера тайком подточил курок. Горбун щелкнул раз, щелкнул другой, а в третий раз щелкать не стал, развернулся и пустился наутек. Сначала назад, к маленькому мосту. Потом сообразил, что увязнет в смоле и агенты не спасут, дернулся вправо, куда и следовало. Маса его догнал и для пущего страху рубанул по руке, повыше локтя – самым кончиком. Горбун вскрикнул, отпрыгнул в сторону и уж больше не сомневался, дунул через пустырь, в темноту. Пустырь был большой, тянулся до самой Тобэмуры, где казнят преступников и после на шестах выставляют их отрубленные головы. Раньше, в бытность Барсуком, Маса был уверен, что рано или поздно тоже не минует Тобэмуры, будет пялиться сверху мертвыми глазами, пугать прохожих. Теперь-то уж вряд ли. Голове Сибаты Масахиро, вассала господина Фандорина, на шесте делать нечего. Пару раз он рассек воздух у самого затылка Сэмуси, а потом споткнулся, растянулся на земле. Нарочно заругался, будто здорово ногу ушиб. И теперь побежал уже медленнее, прихрамывая. Кричал: – Стой! Стой, трус! Все равно не уйдешь! Но Горбуну уже должно было стать ясно, что уйдет – причем не только от незадачливого мстителя, но и от агентов йокогамской полиции. Для того и место такое выбрано: на пустыре далеко видать, бежит сзади кто или нет. Прокричав последнее, беспомощное: – Ничего, в следующий раз я тебя прикончу! – Маса остановился. Пустырь хоть и длинный, но деться с него Горбуну некуда, потому что справа река, а слева канал. На дальнем же конце, где мост к Тобэмуре, в кустах сидит Сирота-сан. Он, конечно, человек ученый, но в таких делах опыта не имеет. Нужно ему помочь. Маса вытер рукавом пот, побежал к берегу Есидагавы. Там стояла лодка. Несколько взмахов шеста – и ты уже на той стороне. Если припустить со всех ног, то поспеешь как раз вовремя, это короче, чем через пустырь. Ну а припозднишься – на то там Сирота-сан. Покажет, куда повернул Сэмуси. Нос лодки взрезал маслянистую, черную воду. Маса отталкивался шестом от упругого дна и приговаривал: «Ии-дзя-най-ка! Ии-дзя-най-ка!» Фандоринскому камердинеру было очень весело. Золотая голова у господина. Ему бы в якудзу – большую карьеру мог бы сделать. Ах, до чего ж потешно барахтались в смоле полицейские! * * * Дождь закончился, на небе проступила россыпь звезд, с каждой минутой делаясь все ярче и ярче. Эраст Петрович шел домой медленно, потому что смотрел не под ноги, а вверх, любовался астральной иллюминацией. Особенно красиво лучилась одна звезда, разместившаяся у самого края небосклона. Ее свет был голубоватым и печальным. Знания титулярного советника по части светил и созвездий были скудны: он умел распознавать лишь двух медведиц, Большую и Малую, поэтому название голубой искорки оставалось для него загадкой. Фандорин решил: пускай это будет Сириус. Настроение у вице-консула было ровным и безмятежным. Что сделано, то сделано, теперь ничего не изменишь. Начальник следствия бесцеремонно и с умыслом нанес оскорбление Закону: помешал работе полиции и помог скрыться человеку, подозреваемому в тяжком государственном преступлении. Если Сэмуси уйдет от Масы и Сироты, останется лишь одно – признаться, а вслед за тем позорная отставка и, вероятно, суд. Войдя в свою пустую квартиру, Эраст Петрович снял сюртук, брюки, в одной рубашке сел в гостиной. Свет зажигать не стал. Некоторое время спустя вдруг щелкнул пальцами, словно ему в голову пришла какая-то удачная идея, но результат озарения был странен: Фандорин всего лишь надел на волосы сеточку и стянул наусником верхнюю губу, предварительно подкрутив усики щипцами. Бог весть, зачем он все это проделал – ложиться в постель молодой человек явно не собирался, даже в спальню не входил. С полчаса титулярный советник просидел в кресле безо всякого смысла, вертя в руках незажженную сигару. Потом позвонили в дверь. Эраст Петрович кивнул, будто именно этого и ждал. Вместо того чтобы натянуть брюки, сделал нечто противоположное – снял рубашку. Колокольчик затрезвонил снова, уже громче. Вице-консул не спеша вдел руки в рукава шелкового халата, завязал пояс с кистями. Встал перед зеркалом, изобразил зевок. Лишь после этого, наконец, зажег керосиновую лампу и направился в прихожую. – Асагава, вы? – спросил он заспанным голосом, увидев за порогом инспектора. – Что стряслось? Я отпустил слугу, поэтому сам… Да что вы з-застыли? Но японец не вошел. Он отрывисто поклонился и срывающимся голосом произнес: – Мне нет прощения… Мои люди упустили Сэмуси. Я… Мне нечего сказать в свое оправдание. Свет лампы падал на несчастное лицо Асагавы. Потерянное лицо, подумал Эраст Петрович, и ему сделалось жалко инспектора, для которого потерять лицо перед иностранцем наверняка было вдвойне мучительно. Однако обстоятельства требовали жесткости – иначе пришлось бы вступать в объяснения и неминуемо лгать. Вице-коснул мысленно досчитал до двадцати, потом, не говоря ни слова, захлопнул перед носом у японца дверь. Теперь можно было идти в спальню. От Масы и Сироты раньше утра вестей не будет. Неплохо бы хоть немного поспать – завтра, вероятно, будет напряженный день. Но возбуждение улеглось еще не вполне. Чувствуя, что сразу уснуть не удастся, Фандорин взял в гостиной второй том «Фрегата Паллада» – самого лучшего чтения на сон грядущий. Газовый рожок в спальне зашипел, но не зажегся. Эраст Петрович не удивился – газовое освещение в Йокогаме появилось недавно и работало не идеальным образом. На такой случай у кровати имелся подсвечник. Молодой человек в кромешной тьме дошел до столика, нащупал спички. Комната озарилась мягким, подрагивающим светом. Фандорин скинул на пол халат, обернулся и вскрикнул. В постели, опершись о подушку локтем, лежала О-Юми и смотрела на него неподвижным мерцающим взглядом. На спинке кровати, в ногах, висели платье, лиф, шелковые чулки. Из-под сползшего одеяла ослепительно белело круглое плечо. Видение приподнялось, отчего одеяло соскользнуло к поясу, гибкая рука дотянулась до канделябра, поднесла его к губам – и снова стало темно. Эраст Петрович чуть не застонал – исчезновение прекрасной химеры отозвалось в нем пронзительной болью. Он осторожно вытянул руку, боясь, что не найдет во тьме ничего кроме пустоты. Но пальцы коснулись горячего, гладкого, живого. Хриплый голос сказал: – Я уж думала, ты никогда сюда не войдешь… Зашелестела простыня, нежные, но удивительно сильные руки обняли Фандорина за шею, притянули к себе.