– Не хотите говорить? – понял Доронин. – Ну и правильно. А то сорвется ваша операция, и вы меня в шпионы запишете. – Он побарабанил пальцами по стеклу. – Знаете что, Эраст Петрович? Для чистоты опыта я и посланнику не стану писать о ваших выводах. Что же до санкции, то считайте, что получили ее от вашего непосредственного начальника. Действуйте, как найдете нужным. Только вот что… – Консул слегка замялся. – Может быть, вы согласитесь взять меня… нет-нет, не в конфиденты, а хотя бы в исполнители? Одному, без помощи, вам будет трудно. Я, конечно, не ниндзя, но выполнить какое-нибудь несложное задание мог бы. Фандорин окинул взглядом тщедушного Всеволода Витальевича и вежливо отказался: – Благодарю. Мне будет достаточно письмоводителя Сироты. Хотя нет. Пожалуй, сначала мне нужно с ним поговорить… Титулярный советник заколебался – вспомнил, что в последнее время японец ведет себя немного странно. Без повода бледнеет и краснеет, смотрит как-то исподлобья. В отношении письмоводителя к вице-консулу, вначале чрезвычайно дружественном, явно произошла перемена. Эраст Петрович решил выяснить, в чем тут дело, незамедлительно. Пошел в канцелярию, где девица Благолепова оглушительно колотила по кнопкам «Ремингтона». Увидев Фандорина, она вспыхнула, быстрым движением поправила воротничок и застучала еще проворней. – Мне нужно с вами поговорить, – тихо сказал титулярный советник, наклонившись над столом Сироты. Тот дернулся, побледнел. – Да, мне тоже. Давно пора. Эраст Петрович удивился. Осторожно спросил: – Вы хотели говорить со мной? О чем? – Нет, сначала вы. – Письмоводитель поднялся, решительно застегнул сюртук. – Где вам угодно? Провожаемые истерическим треском «Ремингтона», вышли в сад. Дождь перестал, с ветвей падали стеклянные капельки, над головой звонко пели птицы. – Скажите, Сирота, вот вы связали свою жизнь с Россией. Могу ли я спросить, почему? Письмоводитель выслушал вопрос, напряженно прищурился. Ответил четко, по-военному, словно подготовился заранее: – Господин вице-консул, я решил связать свою жизнь с вашей страной, потому что Россия очень нужна Японии. Восток и Запад слишком различны, им не слиться друг с другом без посредника. Когда-то в древности роль моста между Японией и великим Китаем выполняла Корея. Теперь, чтобы гармонично соединиться с великой Европой, нам необходима Россия. Благодаря помощи вашей страны, которая объединяет в себе и Восток, и Запад, моя родина расцветет и вольется в ряды великих держав мира. Конечно, не сейчас, а лет через двадцать или тридцать. Вот почему я служу в русском консульстве… Эраст Петрович смущенно кашлянул – он не ожидал столь чеканного ответа, а идея о том, что отсталая азиатская страна может через двадцать лет превратиться в великую державу, была просто смехотворной. Однако обижать японца не следовало. – Понятно, – протянул Фандорин, чувствуя, что не очень-то достиг цели. – Еще у вас очень красивая литература, – добавил письмоводитель и поклонился, как бы давая понять, что добавить ему больше нечего. Возникла пауза. Титулярный советник думал, не спросить ли напрямую: «Что это вы на меня все волком смотрите?» Но с точки зрения японского этикета это, вероятно, будет чудовищной невежливостью. Сирота нарушил молчание первым: – Это и есть то, о чем господин вице-консул хотел со мной говорить? В его голосе звучало удивление. – С-собственно, да… А о чем желали говорить со мной вы? Письмоводитель из белого сделался пунцовым. Сглотнул. Откашлялся. – О капитанской дочке. – И, увидев, в глазах собеседника изумление, пояснил. – О Софье Диогеновне. – Что случилось? – Господин вице-консул, вы ее… вы ее рюбите? Оттого что японец перепутал в ключевом слове «р» и «л», а еще более от самой невообразимости предположения Эраст Петрович понял смысл вопроса не сразу. Вчера вечером, вернувшись домой из полиции, молодой человек обнаружил в спальне, на столике, сильно надушенный конверт без какой-либо надписи. Распечатал – внутри розовый листок. На нем старательным почерком, с виньетками и загогулинками четыре строчки: Беда пришла, нет уж мочи сердцу, Явись скорей, спаси меня! А коль не явишься, то знай, Что погибаю чрез тебя. Озадаченный, Фандорин пошел справиться у Масы. Показал ему конверт, и слуга изобразил маленькую пантомиму: длинную косу, большие круглые глаза, два шара перед грудью. «Девица Благолепова», догадался Эраст Петрович. И тут же вспомнил, как она обещала переписать ему свой любимый стишок из альбома, сочиненный кондуктором со «Святого Пафнутия». Сунул листок в первую попавшуюся книгу и думать о нем забыл. А тут, оказывается, разыгрывалась нешуточная душевная драма. – Если вы любите госпожу Благолепову, если у вас бла-го-родные намерения, я удалюсь в сторону… Я же понимаю: вы ее со-о-те-чест-венник, вы красивый, богатый, а что могу ей предложить я? – Сирота страшно волновался, трудные слова произносил с особой тщательностью, а в глаза Фандорину не смотрел, опустил голову к самой груди. – Но если… – Его голос задрожал. – Но если вы намерены воспользоваться без-за-щит-ностью одинокой девушки… Хотите? – Что хочу? – не поспевал за ходом беседы титулярный советник, которому дедукция давалась куда легче, чем интимные разговоры. – Воспользоваться без-за-щит-ностью одинокой девушки? – Нет, не хочу. – Совсем-совсем? Только честно! Эраст Петрович задумался, чтобы получилось совсем честно. Вспомнил толстую косу девицы Благолеповой, ее коровьи глаза, альбомный стишок. – Совсем. – Значит, у вас бла-го-родные намерения? – еще больше помрачнел бедный письмоводитель. – Вы будете делать Софье Диогеновне пред-ло-же-ние? – Да с какой стати! – Фандорин начинал сердиться. – Мне нет до нее никакого дела! Сирота на миг поднял просветлевшее лицо, но тут же подозрительно прищурился. – И вы отправились в «Ракуэн», рисковали там жизнью, а теперь платите ей жалованье из соб-ствен-ного кармана не потому, что ее любите? Эрасту Петровичу вдруг стало его жалко. – И в мыслях не держал, – мягко сказал вице-консул. – Уверяю вас. Я не нахожу в госпоже Благолеповой ровным счетом ничего… – Он запнулся, не желая ранить чувства влюбленного письмоводителя. – Нет, то есть она, конечно, очень м-мила и, так сказать… – Она – лучшая девушка на свете! – строго прервал вице-консула Сирота. – Она… она – капитанская дочка! Как Маша Миронова! Но, если вы не любите Софью Диогеновну, зачем вы столько для нее сделали? – Да как же я мог этого не сделать? Вы сами говорите: одинокая, беззащитная, в чужой стране… Сирота вздохнул и торжественно объявил: – Я люблю госпожу Благолепову. – Я уже д-догадался. Внезапно японец торжественно поклонился – да не на европейский манер, одним подбородком, а в пояс. И распрямился не сразу, а секунд через пять. Теперь он смотрел Фандорину прямо в лицо, в глазах блестели слезы. От волнения все «л» и «р» снова полезли друг на друга. – Вы браголодный черовек, господин вице-консур. Я навеки ваш доржник! Скоро у меня будет пол-Японии вечных должников, мысленно сыронизировал Эраст Петрович, не желая признаваться себе, что растроган. – Одно горько, – вздохнул Сирота. – Я никогда не смогу отпратить за ваше браголодство. – Очень даже можете. – Титулярный советник взял его за локоть. – Пойдемте-ка ко мне на квартиру. А то опять этот чертов с-сливовый дождь полил. Грех открывать зонт, Когда небо сочится Сливовым дождем. Звезда Сириус