– Сегодня вы убьете человека! – испуганно прошептала она, повернулась и побежала через площадь. Он едва не бросился вдогонку, да вовремя взял себя в руки. Не только не побежал, но еще и отвернулся. Вынул из портсигара тонкую манилу. Раскурить сумел лишь с четвертой спички. Титулярного советника трясло – должно быть, от злости. – Лопоухая к-кокетка! – процедил он. – И я тоже хорош! Развесил уши! Да только что толку себя обманывать? Поразительная женщина! А может быть, дело даже не в ней самой, вдруг пронзило Эраста Петровича. Между нами существует какая-то странная связь. Он сам удивился этой мысли, но додумать ее до конца не успел, ибо в этот миг стряслось нечто такое, отчего молодому человеку стало не до таинственных красавиц. Сначала откуда-то донесся звон разбитого стекла, потом истошный рев: – Stop! Stop the bloody ape![16] Фандорин узнал голос Локстона и кинулся назад к участку. Пробежал по коридору, ворвался в кабинет сержанта и увидел, как тот, свирепо бранясь, пытается вылезти в окно, но довольно неуклюже – мешают острые осколки. В комнате едко пахло горелым, у потолка клубился дым. – Что случилось? – Вон тот… сукин сын… тварь! – орал Локстон, показывая куда-то пальцем. Фандорин увидел человека в коротком кимоно и соломенной шляпе, очень быстро бежавшего по направлению к набережной. – Улики! – выдохнул сержант и с размаху двинул по окну кулачищем. Рама вылетела наружу. Американец спрыгнул вниз. Услышав слово «улики», Эраст Петрович обернулся к столу, на котором еще десять минут назад лежали мечи, воротничок и зеркало. Там дотлевала суконная обивка, пылали какие-то бумаги. Мечи были целы, но целлулоид свернулся обугленной трубочкой, оплавленная поверхность зеркала расплывалась и подрагивала. Разглядывать весь этот разгром, впрочем, было некогда. Титулярный советник перемахнул через подоконник, в несколько прыжков догнал буйволоподобного сержанта. Крикнул: – Отчего пожар? – Уйдет! – рыкнул тот вместо ответа. – Срежем через «Звезду»! Беглец и в самом деле уже скрылся за углом. – Вошел! Ко мне! Кланялся! – орал Локстон, через черный ход врываясь в салун «Звезда». – Потом вдруг яйцо! Об стол! И дым, пламя! – Как это – яйцо? – кричал и Фандорин. – Не знаю! Но пламя столбом! А сам прямо спиной в стекло! Чертова обезьяна! Вот и про обезьяну разъяснилось, но про огненное яйцо Фандорин все-таки не понял. Преследователи промчались через полутемный зальчик, выскочили на залитый солнцем Банд. Соломенная шляпа маячила в каких-нибудь двадцати шагах. С поразительной ловкостью лавируя между прохожими, «обезьяна» быстро отрывалась от погони. – Это он! – ахнул Эраст Петрович, приглядевшись к щуплому, низкорослому силуэту. – Я уверен, это он! Возле меняльной конторы дежурил констебль, держа в сгибе локтя карабин. Локстон гаркнул: – Что вылупился? Лови его! Полицейский взял с места, и так яро, что обогнал и своего начальника, и вице-консула, но догнать преступника было не под силу и ему. Бегущий свернул с набережной в пустой переулок, одним махом преодолел мостик через канал. Там, под полосатым навесом кафе «Паризьен», сидела чинная публика. Из-за столика вскинулась долговязая фигура – Ланселот Твигс. – Господа, в чем дело? Локстон только отмахнулся. Тогда доктор кинулся за членами следственной группы, крича: – Да что случилось-то? За кем это вы? Беглец оторвался на добрых полсотни шагов, и дистанция все увеличивалась. Ни разу так и не оглянувшись, он мчался по противоположной стороне канала. – Уйдет! – простонал сержант. – Там туземный город, настоящий лабиринт! Он выхватил из кобуры револьвер, но так и не выстрелил – для «кольта» было далековато. – Дай! Начальник полиции вырвал у констебля карабин, приложился к ложу, повел ствол вслед за шустрым бегуном и выпалил. Соломенная шляпа отлетела в одну сторону, ее владелец в другую. Упал, несколько раз перевернулся и остался лежать, раскинув руки. В кафе загалдели, повскакивали со стульев. – То-то. Уф! – Локстон рукавом вытер пот. – Джентльмены, вы свидетели – если б я не выстрелил, преступник бы ушел. – Капитальный выстрел, – тоном знатока похвалил Твигс. Через мостик шли не спеша: впереди победитель-сержант с дымящимся карабином, за ним Фандорин с доктором, потом констебль, и на почтительном отдалении праздная публика. – Если вы уложили его наповал, мы в т-тупике, – озабоченно сказал Эраст Петрович. – И отпечатков больше нет. Американец пожал плечами: – На что они нам, если есть тот, кто их наляпал? Я целил в спину. Может, жив? Предположение немедленно подтвердилось, причем самым неожиданным образом. Лежащий вдруг вскочил на ноги и, как ни в чем не бывало, с прежней прытью запустил вдоль канала. Публика ахнула, Локстон захлопал глазами. – Черт! Ну и живучесть! Он снова поднял карабин, но то был не новомодный «винчестер», а однозарядный итальянский «веттерли». С проклятьем сержант швырнул констеблю бесполезное оружие и выхватил «кольт». – Дайте, дайте я! – оживился доктор. – Вы не попадете! Он чуть не силой вырвал револьвер. Встал в картинную позу дуэлянта, закрыл глаз. Грянул выстрел. Беглец снова упал, на сей раз ничком. В толпе зааплодировали. Локстон стоял и чесал подбородок, его подчиненный перезаряжал свой карабин. Один Фандорин бросился вперед. – Не спешите! – остановил его Твигс и хладнокровно объяснил. – Теперь он никуда не денется. Я перебил ему позвоночник в области поясницы. Конечно, жестоко, но, если это ученик тех самых синоби, единственный способ захватить его живьем – парализовать. Держите ваш «кольт», Уолтер. И благодарите судьбу, что в это время дня я всегда пью чай в «Паризьене». Иначе вам ни за что бы… – Смотрите! – вскрикнул Фандорин. Упавший поднялся на четвереньки, потом встал, встряхнулся, как мокрая собака, и огромными прыжками помчался дальше. Теперь уже никто не ахал, не орал – все растерянно молчали. Локстон открыл пальбу из револьвера, но все не попадал, да еще доктор хватал за руку – просил отдать оружие. Про второй револьвер на поясе у сержанта оба забыли. Эраст Петрович прикинул расстояние (шагов семьдесят, а до серых лачуг туземного города не далее ста), повернулся к констеблю. – Зарядили? Дайте. Прицелился по всей стрелковой науке. Затаил дыхание, выровнял прицел. Опережение взял самое малое – выстрел получался почти прямой. Одна пуля, промахнуться нельзя. Ноги заколдованного беглеца мелькали часто-часто. Не выше колен, не то можно убить, приказал пуле титулярный советник и нажал спуск. Есть! Фигура в кимоно упала в третий раз. Только теперь преследователи не остались на месте, а стремглав бросились вперед. Было видно, что подстреленный шевелится, пробует встать. Вот он поднялся, скакнул на одной ноге. Не удержался, рухнул. Пополз к воде, оставляя на земле кровавый след. Удивительнее всего было то, что он по-прежнему так ни разу и не обернулся. Когда до раненого оставалось каких-нибудь двадцать шагов, он перестал ползти – видно, понял, что не уйдет. Сделал быстрое движение – на солнце сверкнуло узкое лезвие. – Скорей! Сейчас перережет горло! – крикнул доктор. Но синоби поступил иначе. Описал ножом быстрый круг вокруг лица, словно хотел поместить его в овальную рамку. Потом левой рукой схватился за подбородок, с глухим рычанием рванул – и под ноги Эрасту Петровичу отлетела какая-то тряпка. Фандорин чуть не споткнулся, когда понял, что это: обрезанная и содранная кожа лица, с одной стороны красная, с другой похожая на шкурку мандарина. И тут ужасный человек наконец обернулся. Эрасту Петровичу за его недлинную жизнь приходилось видеть немало страшного, иные видения из прошлого заставляли его просыпаться ночью в холодном поту. Но ничто на свете не могло быть кошмарнее этой багровой маски с белыми кружками глаз и оскалом зубов.