Валентин Иванович никуда не уезжал, как ей показалось поначалу, и сквозь пелену чистой и искренней злобы Соня увидела его замешательство. Будто он и впрямь рассчитывал на то, что его авантюра удастся и она не сбежит. По правде говоря, Соня тоже не рассчитывала сбежать, но ей здорово повезло. Оставалась только самая сложная часть. Остановиться и уйти вовремя. — Возможно, связывать вас не стоило и нужно было договориться, да? — с виноватым смешком сказал Валентин Иванович. — Никудышный я охотник. За фальшивым смехом Соня уловила беспокойство. Ей не было интересно, что он скажет. Попробует ли оправдаться или возьмется за переговоры? Вытащит припрятанные за пазухой святую воду и крест и рискнет остановить? Соня задумалась о тяжелой участи охотников. Наверное, убийство вампира требовало огромных усилий при помощи подручных средств. И самым верным способом было вышвырнуть его на солнце и сжечь до пепла. Валентин Иванович охотником не был. Он был ученым, которого обидела конкуренция. А еще он был плохим человеком. Соня не собиралась рубить сгоряча, прежде чем внушать ему то, что планировала изначально. — Вы насиловали свою племянницу? Улыбка с его лица пропала вместе с краской. — Какая чушь! Это вам Кристина сказала?! — Да. — Ну так она соврала. Соня почувствовала совершенно непривычное для себя чувство презрения. Мама в детстве учила ее стараться оправдывать людей, потому что все поступки — из-за чего-то. И всех людей можно понять. А дед говорил, что мразь — это мразь — и все тут. Конечно же, это не предназначалось для ушей Сони, но дед говорил вещи позанятнее, чем остальные. — Вы же знаете что-то о вампирах? — спросила она. — Иначе бы не полезли ко мне. Я приказала говорить ей правду, и она сказала мне правду. Солгать она не могла. — Значит, ей приснилось. Сердце Сони заколотилось в два раза быстрее, чем у Валентина Ивановича, который при видимом спокойствии его точно не испытывал. — Тогда я попрошу сказать правду вас, вы разрешите? — Нет… Не разре… Когда Соня нависла над не сохранившим равновесие и невозмутимость Валентином Ивановичем, ее грудь разорвала ужасающая боль от ножа, который, как выяснилось, он все-таки держал у себя за пазухой. Она вскрикнула и всем телом содрогнулась. Одной рукой ударив мужчину виском о сырую, но твердую почву, чтобы на нее опереться, другой она начала со стоном вытягивать из груди нож. Ладонь защипало, и Соня догадалась, что скорее всего нож искупали в святой воде. Было так больно, что агония замедлила время раз в десять, а слезы лились нескончаемым потоком. Подумать только! Она не умирает от такой раны! Хотя все тело и мозг кричали, что умирает — настолько рана была болезненной. Валентину Ивановичу почти удалось стряхнуть ее с себя, но в последний момент Соня схватилась за его короткие волосы, царапнув его скальп ногтями, и снова вжала его голову в землю. Он забарахтался, забился руками и ногами, пытаясь вырваться, но только впустую тратил силы. Соня прикладывала еще больше своих. Гудящая ярость закладывала уши и билась в ее висках. Он хотел ее убить. Она не собиралась его убивать, а он ее — да. И попытался. Соня с рычанием, которое не принадлежало ей — она не умела издавать такие звуки! — резко и с неясным хрустом повернула его голову набок и потянулась к открытой шее, неаккуратно прогрызая кожу зубами и нисколько не стараясь причинить меньше боли своим укусом. Кровь была гадкой до тошноты. Соня сделала три маленьких глотка, в горле булькнуло — и она, чуть не захлебываясь, оторвалась от шеи и отодвинулась, чтобы перевести дыхание. — А теперь, — сдавленно проговорила Соня, еле сдерживая гнев и вонзая пальцы в землю рядом с головой Валентина Ивановича, — теперь скажите мне… правду. Но правду она так и не услышала. Мужчина был бледным, как мел, и мертвым, как воцарившаяся в голове Сони тишина. Она не помнила, как долго просидела, вглядываясь в исказившееся лицо в ожидании того, что оно дрогнет, и прислушиваясь к звукам, которых больше не было, потому что сердце перестало биться. Она не помнила, в какой момент начала плакать и когда этот плач перешел в истеричные рыдания. Она рыдала так сильно и громко, оглушая саму себя, и не слышала, как несколько разных голосов звали ее, пытались докричаться, и не видела, как их обладатели пытались дотянуться физически. — Софья Николаевна! — Соня! Ее оторвали от тела и дернули куда-то влево и вверх, но запутавшемуся разуму показалось, что мир перевернулся вверх ногами. — Пустите! — закричала она. — Тихо-тихо! — зашептал на ухо мужской голос. Соня едва его узнавала, но вовсе не потому, что не знала его обладателя. Знала. Но его просто не могло быть здесь. Никак! Соня отцепила чужие руки от себя и отлетела в сторону, падая на землю, царапая ветками колготки и руки. В последний момент, прежде чем она стукнулась головой о дверцу машины, ее успел подхватить Миша. Они пришли все. Бог знает как нашли и зачем, ведь теперь было слишком поздно, но все-таки пришли. И увидели то, что она натворила. Поняли, какое она чудовище. Кристина рухнула перед Соней на колени, не заботясь о своих колготках, над которыми еще в начале года готова была проливать слезы. Теперь она проливала слезы над Соней. — Софья Николаевна, простите меня, пожалуйста! Это все моя вина! Это я… Заставила вас сделать это! Виктор смотрел на них сверху вниз, и Соня проклинала свои глаза, которые раньше ближе к ночи начинали плохо видеть. А теперь-то она видела все. — Что вы тут делаете? — Привез детей. — Понятно. Ничего ей больше не было понятно. Глава двадцать шестая о людях плохих и хороших Было во всем этом что-то сюрреалистическое. Жуткая картина маслом: непроглядная ночь, освещенная лишь светом фар втиснувшихся между деревьями Жигулей, четверо школьников и двое учителей у свежей могилы с трупом. Виктор устало воткнул лопату в землю и застыл в напряженной позе, опустив голову. Наверное, разглядывал результат своих трудов. Миша сидел прямо на земле рядом, обняв колени — он тоже копал, но быстро выдохся, и Виктор посадил его отдыхать. Кристина то сжимала, то разжимала руку Сони, грела в своих ничуть не теплых ладонях и шепотом перебирала утешающие слова, в которых сама нуждалась сильнее. Дима с Колей сидели рядом и курили, а Соне впервые в жизни было все равно и она не понимала, почему же так разозлилась тогда на Степу, когда они поссорились из-за его сигарет. Вернуться бы назад на несколько месяцев назад и все переиграть. Не пойти гулять на площадь, не встретить Тимура Андреевича, не стать бессмертной и способной небрежно свернуть человеку шею и даже не заметить этого… Коля нарушил молчанием первым. Сплюнув на недокуренную сигарету, он со злостью выдохнул: — Его найдут. И нас найдут. — Не найдут, — возразила Кристина, сразу вскинув голову. — Нас не найдут. А его пускай находят.