– Есть. Цанава. – Где-то я уже это слыхал… – Может, по радио? Всё же Лаврентий Фомич – нарком внутренних дел Белорусской Советской Социалистической Республики. – Точно! Вспомнил… Мой вам совет: держитесь подальше от таких типов! – Скажите ещё, как это сделать? – грустно улыбнулся Ярослав. – Ведь не я их, они меня не хотят оставлять в покое. – Печально. – Вот и я о том же. Поэтому… Просто пожелайте мне удачи, товарищ доктор – и будем надеяться на лучшее! – Храни вас Господь! – О! Так даже лучше! * * * Плечов тепло распрощался со знаменитым хирургом, торопившимся в свой служебный кабинет, расположенный в конце длинного коридора – у самого входа в лечебницу – справа от дверей, и, жестом наказав Савицкому оставаться на прежнем месте, повторно вошёл в палату – отдельный бокс с одним-единственным пациентом: профессором Фролушкиным. – Признаюсь, я думал, что ты уже ушёл домой, – грустно вздохнул Фёдор Алексеевич. – А зря. Сам же учил: каждый человек непременно должен оставаться благодарным. В противном случае он превращается в животное. – О! Ты, оказывается, запомнил. Значит, не всё ещё потеряно. – И не просто запомнил, а с тех пор принял твоё учение, как обязательное руководство к действию. На добро неизменно отвечаю только добром. И уже чувствую, как идёт обратная реакция. – То есть? – С недавних пор окружающие люди начинают относиться ко мне не с ожесточением, не со злобой, не с плохо скрываемой ненавистью, разъедающей наше справедливое социалистическое общество изнутри, а с приязнью, иногда даже с откровенной симпатией. Откликаются, помогают, содействуют, даже когда я их об этом не прошу. Взять хотя бы Леонтия Михайловича. – А это ещё кто? – Человек, которого ко мне приставил Цанава. Как я его в шутку называю – личный телохранитель. – Теперь понятно. – Ведь мог же упереться, мол: «Ни шагу из дома! Это не просьба, это приказ!» – а он: «Что не запрещено, то в принципе можно», – и препроводил меня в районную больницу. К вам. – Может, при этом он преследовал какие-то свои тайные цели? – Вряд ли. – А ты проверь. – Как? – Никогда бы не подумал, что вы такой узколобый, товарищ аспирант! – Секундочку. – Яра наконец догадался, что хочет от него Фёдор Алексеевич и, метнувшись к двери бокса, сильно толкнул её вперёд. Да так, что подслушивавший Савицкий отлетел к противоположной стене коридора и больно ударился спиной. – Я только хотел узнать… – начал оправдываться он. – А язык тебе зачем Господь дал? – Виноват… – Заходи. Садись. Будь как дома. – Спасибо. – И запомни навек: у нас с профессором от ЧК никаких секретов нет. И быть не может. – Понял. – Более того, – загадочно улыбнулся Фролушкин. – Мы с Ярославом, как никто другой, кровно заинтересованы в том, чтобы наверху знали о каждом нашем шаге, каждом, самом ничтожном телодвижении – причём в подробностях, без перевирания и домыслов. Ибо моё и его будущее напрямик зависит от того, кто и как будет информировать начальство. – В ваших словах есть смысл. – Ещё бы. Поэтому ты обязан докладывать наверх правду и только правду. Так и нам поможешь, и душу свою откровенной ложью не запятнаешь. – Слушаюсь, товарищ профессор. – Скажи, охрана Несвижского дворца сейчас действительно находится на самом высоком уровне? – Да. Караул действует строго по Уставу. Через каждые два часа – новая смена. Так что у этого диакона нет даже минимальных шансов вынести что-либо и куда-то погрузить. Тем более такую габаритную вещь, как апостолы. – Спасибо. Успокоил. – К тому же весят они немало. Так что без крана врагам точно не обойтись. – Во как! А мы с Ярой даже не обсуждали такой вариант… Вот что значит – теоретики. Далёкие от реальной жизни люди. Связь с начальником караула кто держит? – Я. Лично. – Порядок… Теперь мы можем быть спокойны на все сто, – подвёл черту Фёдор Алексеевич. – А раз так – давайте прощаться. – До свидания, товарищ профессор! – До скорой, надеюсь, встречи. Когда вас ждать следующий раз? – Завтра в обед. Если, конечно, раньше не объявится Цанава и не задействует нас в каком-то срочном мероприятии. – Будем надеяться на лучшее… Ну, всё, идите быстрее, а то я сейчас расплачусь от собственного бессилия и невозможности что-либо изменить. – Тебе что-то купить, отец? – Нет. Мишка меня как на убой кормит. * * * По дороге домой Плечов и Савицкий затеяли небольшой религиозный диспут. – Вот скажи мне, дорогой Леонтий Михайлович, только положа руку на сердце, ты в Бога веруешь? – Никак нет. Ни к чему мне это. – А мать-отец? – Балуются… Обоим далеко за семьдесят, и выбить из них личину мракобесия никак уже не получится. – А пытался? – Ещё бы! Не хотят – и баста. Всё-таки правы наши вожди: религия – это опиум для народа. – Выходит, ты даже не крещён? – Откуда мне знать? Сие действо обычно происходит, когда ребёнку всего несколько месяцев, а то и дней отроду, и влиять на решение родителей никакой физической возможности у него нет. – Да… Хитро сплёл… Что же это родители за долгие годы так и не удосужились признаться тебе, где, кто и когда проводил обряд крещения? – Нет. – А они сами в какую церковь ходят? – Естественно – в православную.