Имелся в дивизии и отряд японских добровольцев. И этот факт тем более удивителен, что по тогдашним японским понятиям, военная служба кому бы то ни было, кроме императора, была абсолютно недопустима. Телесные наказания и пытки[144] были в дивизии Унгерна самым обычным делом. Провинившимся и пленным рубили пальцы, протыкали тела раскаленными шомполами. Из уст в уста передавались страшные байки о садистских фантазиях барона. К примеру, в ходу у него были «волчьи чердаки», где сидели на цепях пойманные волки. Единственную их пищу составляли брошенные на чердаки пленники. А вот дивизионных пьяниц Унгерн предпочитал сажать в темный заминированный подвал, где каждый шаг провинившегося мог стать для него последним. Со временем барон провозгласил себя наследником Чингисхана и выдвинул идею создания Великой Монголии, которая будет простираться от Волги до Тихого океана. С тех пор он стал носить желтый монгольский халат с нашитыми на плечи генеральскими погонами. Он постоянно твердил о превосходстве «желтой расы», которая призвана сокрушить прогнившую западную цивилизацию. С 1920 года Унгерн фактически полностью погрузился во внутренние монгольские дела, которые, по сути, являлись типичными феодальными разборками с легким политическим оттенком. Осенью 1920 года Унгерн поднимает «тихий» бунт и расходится с атаманом Семеновым. В октябре 1920 года из Забайкалья в Монголию вступила Азиатская конная дивизия под командованием Унгерн-Штернберга. Барон двинулся в сторону древней кочевой столицы монголов – Урги. Целью похода Унгерна на Ургу было «восстановление всех монархий», а начать он замыслил с Монголии. Первоначально неистовый барон планировал объединить все монгольские земли (Внешнюю и Внутреннюю Монголию) в Единую Великую Монгольскую Державу. Затем Унгерн намеревался создать Срединное государство, что должно было, в свою очередь, создать необходимые условия для восстановления монархии в России, а затем и в Европе. * * * …Телегу, на которой лежал связанный Унгерн, сильно тряхнуло: обоз доехал до берега Селенги и стал. Прислушиваясь к разговорам вокруг, барон понял, что следующую часть пути ему предстоит проделать на пароходишке. Комбат Перцев из штаба 35-й дивизии прочитал переданную ему депешу из Сибревкома и под хохот народоармейцев отчаянно выругался: – На палубу не выпускать, и окна, так-разтак-перетак, не открывать. Ну, лады, это понятно! А с сортиром? Вместе ходить? Нюхать дерьмо его тевтонского благородия?! – Ты, командир, и подтираться ему самому не дозволяй, – с серьезным видом посоветовали ему из толпы партизан. – Он же, паскуда, в жопу себе чего-нибудь от безнадеги засунет, и раздует его, аки дохлую корову – ты же и отвечать станешь! Вокруг загоготали так, что невольно улыбнулся и Унгерн – под бешеные матерки принявшего всё всерьез комдива. На Унгерна Перцев глянул при этом так, что чуть взглядом не убил. А скоро хохот партизан грохнул с новой силой: по причине мелководья пароход не мог подойти к пристани вплотную, и Перцеву, под хор язвительных советов, пришлось доставлять барона на борт на командирских закорках… Опасения Сибревкома насчет возможных попыток самоубийства плененного барона были небеспочвенны: Унгерн после его пленения дважды пытался покончить с собой. Первый раз – когда его сбил с коня монгольский князь, а его подручные принялись вязать «бога войны» по рукам и ногам, Унгерну удалось сунуть в карман халата руку, но ампулы с цианистым калием там не оказалось: ее накануне нечаянно вытряхнул вместе с пылью ординарец барона. Вторую попытку уйти из жизни Унгерн предпринял, уже будучи связанным и лежащим на телеге. Почувствовав под собой конскую сбрую, он неимоверными усилиями сумел просунуть в кожаную петлю голову и попытался скатиться с телеги, чтобы удавиться. Однако и эта попытка оказалась неудачной: ее пресекли конвойные. Пароход деловито зашлепал кормовым колесом по мутной воде Селенги, а Унгерн продолжал размышлять… * * * В октябре 1920 года китайцы заговорили о крупном военном отряде из русских, бурят и монголов, идущем на Ургу. А вскоре в китайских военных сводках впервые мелькнуло имя барона Унгерна. Поначалу к известию отнеслись не слишком серьезно: «А, это тот самый сумасшедший барон»… В то время в столице Монголии находилось до 15, а по некоторым сведениям, даже до 18 тысяч вооруженных до зубов китайских солдат. При этой армии было около 40 артиллерийских орудий и более сотни пулеметов. Китайские военачальники посмеивались: их разведка уверяла, что в рядах наступавших на Ургу передовых войсках барона насчитывалось всего 9 конных сотен при 4 орудиях и 10 пулеметах! Однако скоро улыбки на лицах военачальников сменили кислые гримасы. 26 октября в предместье Урги произошла первая стычка китайского гарнизона с передовым отрядом барона Унгерна. Тогда китайцам удалось отбить попытку штурма, и дивизия барона отошла на несколько верст. Узнав о неудачной попытке барона взять столицу, император Богдо-гэгэн расстроился: а ну как барон вообще откажется от штурма города-крепости, буквально набитой вооруженными войсками? И он направил Унгерну новое послание. Доверенный гонец сумел передать барону слезную просьбу об освобождении Халхи[145] от китайцев, а также пророчество о том, что барон очень скоро выбьет китайский гарнизон из Урги. Пророчествам монгольских лам Унгерн беспрекословно верил. И немедленно стал планировать новую попытку штурма. А чтобы монгольский император не пострадал во время боев или не был убит китайцами, был разработан хитрый план его похищения. Тщательно отобранный бароном смешанный отряд «диверсантов» проник сквозь китайские посты и освободил Богдо-гэгэна из-под ареста прямо из его ургинской резиденции. Унгерновские «коммандос» сумели препроводить монарха в монастырь. Убедившись, что слепой император в безопасности, Унгерн приказал развернуть пушки и пулеметы и начать обстрел гарнизона Урги. Операция по освобождению Богдо-гэгэна оказалась для китайского гарнизона настолько ошеломительной, что и оборону города военачальники Поднебесной организовали из рук вон плохо. Сам штурм продолжался почти пять суток. Осажденные в Урге китайцы через засланную в дивизию Унгерна агентуру объявили за голову барона большую денежную награду, надеясь на алчность его окружения… Однако это не сработало. К тому же Унгерн сумел вскоре деморализовать китайских солдат неожиданным способом. Среди бела дня, абсолютно не прячась, он в своем обычном одеянии – красно-вишневом халате с золотыми генеральскими погонами и орденом Георгия Победоносца на груди, средним аллюром в одиночку въехал в занятую китайцами Ургу. Въехал по главной дороге, в белой папахе, с ташуром[146] в руке. Не обнажая шашки, столь же спокойно он проследовал к резиденции главного китайского чиновника в Урге, а затем, проскакав через консульский городок, преспокойно выбрался из города и вернулся в свой стан. Любопытная деталь: проезжая на обратном пути мимо ургинской тюрьмы, барон приметил китайского часового, мирно спящего на посту. Возмущенный столь вопиющим нарушением воинской дисциплины, барон отхлестал заснувшего часового своим ташуром. Проснувшемуся от ударов китайскому солдату Унгерн гневно заявил, что часовому на посту спать запрещено, и что он, барон Унгерн, свою гвардию наказывает за подобные проступки гораздо строже. После чего спокойно поехал дальше и покинул набитый войсками гарнизон, не получив ни единой царапины. Этот «необъявленный визит» барона Унгерна произвел среди местного населения в осажденной Урге настоящую сенсацию. Что же касается китайских оккупантов, то они верили и не верили – но, так или иначе, впали в страх и уныние. Суеверные китайцы не сомневались, что столь дерзкий визит барона был благословлен подвластными ему сверхъестественными силами. Награду за его голову можно было теперь увеличивать хоть в десять раз – деньги тут были бессильны… Через несколько дней в руки Унгерна попало несколько груженных оружием и припасами караванов из Пекина. Материальное положение дивизии, таким образом, улучшилось. Увеличилось за время осады Урги и число воинов «самодержца пустыни»: дивизия пополнялась за счет отдельных групп белогвардейцев, проникавших сюда из Забайкалья. А монгольские князья организовали для барона настоящую мобилизацию населения. …На сопках вокруг Урги ночью зажглись большие костры, по которым ориентировался отряд Резухина[147], готовившийся к решающему штурму. Костры также создавали у осажденных впечатление, что к Унгерну подошло подкрепление, окружившее город. Решающий штурм столицы начался на следующий день с востока. Вперед ринулись конники Резухина, а Урген лично повел на штурм отобранную им отчаянную элиту. С диким визгом и воем этот ударный отряд, как таран, сокрушил сторожевые посты «красных китайцев» и очистил от них предместья города. Сначала были захвачены китайские казармы и торговая слобода Маймачен. Часть китайских солдат разбежалась во время боя. Отдадим барону должное: он умел воздействовать на психику своего воинства, будь то славяне или китайцы. Неистовость Унгерна вкупе с его личной отвагой помогли пустынному полководцу одолеть пятнадцатитысячный китайский гарнизон небольшим отрядом, да еще почти без артиллерии. Китайцы были разгромлены, окружены и после трехдневных боев отступили. Унгерн преследовал их двести верст, но потом вернулся в столицу, где принялся подсчитывать трофеи и принимать дань благословения монголов во главе с их монархом. А в городе тем временем, с его личного благословения, начались резня и грабежи. Чахары и монголы бросились «чистить» дома и лавки Урги, унгерновские казаки устремились к Купеческому и Пограничному банкам. Вскоре все улицы окрест были всплошную засыпаны разбросанными в суматохе мелкими монетами, по переулкам и площадям летали бумажные купюры. Добыча в Урге барону досталась нешуточная – вся китайская артиллерия, винтовки, пулеметы, миллионы патронов, лошади. Трофеи еле удалось навьючить на две сотни верблюдов. Бежавшие из Урги китайцы были убеждены в том, что теперь-то уж барон вполне может двинуться на Пекин. Но Унгерн не спешил переходить границу. Поход на Пекин с целью восстановления престола свергнутой династии Цин им, разумеется, планировался, но на более позднее время, уже после создания «панмонгольской державы». На тот момент под началом барона насчитывалось 10 550 солдат и офицеров, 21 артиллерийское орудие и 37 пулеметов. По масштабам Монголии эта была настоящая армия – хотя и небольшая, но достаточно внушительная, к тому же маневренная и подвижная. Тем временем на севере к границам Монголии подтягивались силы Красной Армии и партизанские соединения. И тогда войска барона решили нанести превентивный удар по Забайкалью. Приказ Унгерна по своей дивизии № 15 оповещал о начале Великого похода на север за восстановление Российской империи, на борьбу с большевизмом, под знаменем, на котором начертано имя Михаила II, Всероссийского[148] Самодержца. После издания приказа барон Унгерн перешел в наступление на Дальневосточную республику – «буферное» государство, временно созданное большевиками на период до вывода из Сибири всех японских оккупационных войск. Начались бои в Сибири и Забайкалье. Части барона Унгерна, находившиеся в районе Троицкосавска и Алтан-Булака, насчитывали 3500 сабель, 7 орудий и 40 пулеметов. До Верхнеудинска оставалось только восемьдесят верст, когда против Азиатской дивизии были брошены войска Дальневосточной республики. И уже через неделю Унгерн был вынужден отойти обратно в Монголию. Барона преследовал экспедиционный корпус 5-й армии под командованием большевика Писарева и партизаны Щетинкина. Несколько раз Унгерну удавалось оторваться, но голодные люди не желали больше воевать, кони падали. Кончились боеприпасы, и Азиатской дивизии, еще недавно наводившей ужас на весь Дальний Восток, грозил бесславный конец. Отбив попытки Унгерна закрепиться на территории ДВР и выйти на ее стыки с Советской Россией, Красная армия готовилась к походу в центр Монголии. А тут и «временное правительство» Сухэ-Батора в очередной раз обратилось к правительству Советской России с просьбой срочно прислать военную помощь. 27 июня 1921 года в направлении Урги выступили части Красной армии под командованием Блюхера и 500 цириков Сухэ-Батора. Тибетцы, самая преданная барону воинская часть, предложили ему пробиваться в Тибет, к далай-ламе. Коль скоро под натиском сил революционного безумия пала Монголия, игравшая роль внешней стены буддийского мира, нужно было перенести линию обороны в главный оплот «желтой веры», в Священный Тибет. Однако Унгерн ничего не предпринимал без совета с ламами, без банального гадания. Он проявил нерешительность, заколебался, и разочарованная тибетская сотня покинула его… А сама Дикая дивизия оказалась на грани бунта… * * * …С таким комфортом барон Роман Федорович Унгерн-Штернберг, генерал-майор и в недалеком прошлом командир Азиатской дивизии, пожалуй, никогда не путешествовал. Пульмановский вагон мягко покачивался на стыках рельсов, тоненько звенела ложечка в стакане недопитого чая с ломтиком лимона. Начальник конвоя, комбат Перцев, распорядился оставить Унгерну желтый халат-тарлык[149] с погонами и Георгиевским крестом. Руки барона были развязаны – еще бы: рядом с ним в купе со снятой дверью всегда сидели по два-три красноармейца с маузерами на коленях. Дополнительной мерой предосторожности была опутывающая ноги Унгерна прочная цепь, закрепленная на ножке столика. Конвойные тихо переговариваются между собой, то и дело выглядывая в вагонный покачивающийся коридор – не идет ли начальство? Никаких обращений к пленнику, никаких колкостей и задираний – на сей счет был получен строгий приказ. Впрочем, если Унгерн, поглядывающий от нечего делать в окно, спрашивал о чем-либо – ему с готовностью и достаточно вежливо отвечали. Однако, чувствуя на себе постоянные взгляды двух пар глаз, «пустынный самодержец» предпочитал сидеть по большей части отвернувшись и по привычке засунув кисти рук в рукава тарлыка. О чем он думал в эти дни, мчась навстречу своей неизбежной гибели? В том, что его не оставят в живых, барон не сомневался – хотя на допросах в Троицкосавском[150] и в Иркутске вежливые красные командиры неоднократно заводили речь о гуманности советского правосудия. И уверяли пленного, что полное раскаяние и готовность сотрудничать с новой властью, подкрепленные конкретными сведениями, обязательно окажут влияние на его судьбу. Всякий раз, слыша эти уверения, барон ожидал логически вытекающих из подобных посулов вопросов о золоте дивизии – несомненно, именно эти вопросы интересовали красных более всего. Но о золоте его пока никто не спрашивал, и это немало удивляло барона. Расспрашивали о чем угодно – уточняли военные планы барона, задавали вопросы о творимых в его дивизии жестокостях и зверствах – только не о золоте. Поразмыслив, Унгерн пришел к выводу, что это является частью «комиссарской стратегии». И что все вопросы о золоте впереди… Да, людей больше всего на свете интересует этот проклятый металл… Сам барон к богатству был весьма равнодушен. В деньгах и золоте он видел одно практическое предназначение: это было финансовым обеспечением будущих войн и сражений. Золотом для Унгерна были пушки, пулеметы, обмундирование и жалование для воинов его дивизии. Выудив ложечкой из стакана кружок лимона, Унгерн положил его в рот, разжевал и проглотил, чуть скривившись от кислого привкуса. Подумал вдруг: вот интересно, предаст ли его Богдо-гэгэн? И Замдзин Боло, настоятель монастыря в Урге: не отдаст ли лама советским властям доверенное ему бароном золото? Он потряс головой: отдаст, не отдаст – какая теперь ему, вчерашнему «самодержцу пустыни», разница? Одно угнетало Унгерна: если отдаст, то золото сделает проклятых большевиков сильнее. Вот подъесаул Камет Ергонов остался верен приказу до конца: не только схоронил в пустыне доверенное золото, но и потребовал от случайно встретившегося ему пастуха собственной казни. Значит, отдавал себе отчет, что может не выдержать пыток с пристрастием и ненароком нарушить приказ… Тут же пленник вспомнил мимолетную встречу с тем самым пастухом, от которого и узнал о последнем бое подъесаула. Уважил тот пастух просьбу сородича-бурята, отсек ему голову… Все правильно! И древняя притча о «пестром» нутре рода человеческого получила еще одно подтверждение. Интересно, а красные большевики такие же внутри «пестрые»? Унгерн повернул лобастую голову к своим охранникам, оценивающе окинул их взглядом: – Дозвольте вопрос задать, господа красные большевики? Охранники переглянулись, испытывая настоятельную потребность немедленно позвать начальство: кто знает, чем начнет интересоваться после столь многозначительного обращения этот пленный барон с безумными глазами? Но любопытство одержало верх, и один из конвоиров осторожно кивнул: валяй, спрашивай, гражданин Унгерн… Убедившись, что его слушают, Унгерн уселся поудобнее, заложил ногу за ногу: – Для начала изложу гипотетическую ситуацию, господа большевики. Представьте себе, что ваш командующий направил вас двоих с секретной миссией во вражеский тыл. Приказ настолько секретный, что обо всех его деталях знает только один из вас, а второму поручена охрана главного порученца… Я понятно излагаю, солдаты? – Понятно пока, не дурные, – буркнул старший. – Где вопрос-то, гражданин барон?