– Я вам больше скажу сейчас, Михаил: насчет национальности членов экспедиции ведь не со своего ума спросили у меня, так? Кто-то подсказал вопросик! Не буду спрашивать – кто, но вы должны знать: тот, кто подсказал сей вопросик, и есть человек из ГПУ! Ханжиков, отвернувшись, долго раскуривал цигарку. Молчание затягивалось. Где-то на путях сипло рявкнул локомотив, подбираясь к стоящим в тупике теплушкам экспедиции. – Ладно, товарищ командир, будем считать – поговорили! – вздохнул Агасфер. – Вы только не думайте, что я против ОГПУ настраиваю: у всякого человека на земле долг есть, и должен человек свой долг выполнять. А вот как – это у каждого на совести, согласны? Иной раз и вашей контрразведке просто некогда в деталях каких-то разбираться. А кому-то и неохота просто… Поймали банду, скажем, – и всех чохом к стенке. Без разборок… А вдруг среди дерьма порядочный человек оказался случайно? Ему тоже лоб зеленкой помажут[142] – революция, мол, все спишет! – Ничего я иногда в нашей жизни не понимаю, товарищ Берг, – пожаловался Ханжиков, с силой растирая лицо ладонями. – Вот и разговор у нас с вами какой-то странный… – Во-первых, я очень хочу, Михаил, чтобы вы мне поверили: ни я, ни кто другой из нашей экспедиции советской власти не враги. А во-вторых, когда мы из Иркутска возвращаться будем, Краснощекова в Чите уже не будет. А у того, кто останется на его месте, вполне может возникнуть желание всей нашей экспедиции – на всякий случай! – лбы зеленкой помазать. Пятью «буржуями» меньше? Не страшно – революция все спишет! Поэтому у меня к тебе просьба будет, Михаил: коль прослышишь про такие задумки – упреди, пожалуйста! Хоть депешу по линии в Верхнеудинск дай на мое имя: мол, для экспедиции имеется еще одно задание. И я все пойму. Сделаешь? Ханжиков молчал. – Краснощеков мне поверил, – напомнил Агасфер. – Ну, он-то постарше. Ему понятнее, как хочется в шестьдесят пять лет в последний раз по России босиком походить. Агасфер замолчал, похлопал на прощанье здоровой рукой Ханжикова по плечу: – Ладно. Не сможешь – значит, не сможешь. Прощайте, командир! Пойду я… А то без меня как бы не уехали… – Сделаю, товарищ профессор! – решился Ханжиков. – Гляжу, и товарищ Горностаев вам доверяет – пулемет подкинул, лошадей добрых. Цените, док: у нас пока этих пулеметов не так уж и много, чтобы ими разбрасываться! – Да я уже оценил, Михаил! – улыбнулся Берг. – И сестренку вашу в Заларях, коли попадем туда, отыщу! Поклон передам… Она вашу фамилию носит? Ханжиков по-мальчишески ойкнул, хлопнул себя по лбу: – Совсем из головы вон! – Он вытащил из просторного кармана галифе бумажный пакет, потянул Бергу. – А это гостинчик Марии. Платок женский и… колечко. Она, помнится, всегда эти колечки – висюльки уважала. А я в нашем магазине-распределителе как увидел – сразу про нее подумал. Полдюжины талонов отдал, вот! Передадите? – Не сомневайтесь, Михаил, передам! Берг крепко тряхнул Ханжикову руку и, оскальзываясь на шпалах, побежал вслед за тронувшейся по запасным путям последней теплушкой. Из вагона навстречу ему протянули руки Медников и Безухий Ху. – Ты, Бергуша, прямо не разлей вода задружился с нашим красным командиром, – прищурился Медников. – Еле расстались, чуть не почеломкались! – Не ехидствуй, старый черт! – рассмеялся Агасфер. – Красных командиров уважать надо… Ну, а если серьезно – то правильный, по-моему, молодой человек. Не в конец испорчен еще революционной идеологией. Вот подарок сестрице своей в Залари передал! Он повертел в руках неказистый сверток, покачал головой: – Вот только с эстетическим вкусом у нынешних молодых людей не очень, я погляжу! Гостинцы, а в такую поганую бумагу завернуты, как селедка ржавая… У тебя, Евстратий, в багаже ничего поприличнее нету случаем? Коробочки какой или бумаги? – Сейчас поглядим, шеф, – с готовностью отозвался Медников. Он взял сверток, развернул, присвистнул: – Павловопосадский платок-то! С набивным рисунком! Вот только сам рисунок… Бергуша, ты только погляди на большевистскую эстетику! На шерстяном добротном платке рисунок был, как говорится, в духе политического момента: изображены на нем были винтовки, карабины, пулеметы. – Комиссарше какой-нибудь в самый раз! – сплюнул Медников. – А это что тут? Он развернул маленький кулек, выпавший из платка, снова присвистнул: – Колечко. Откуда оно у нашего командира, интересно знать? Трофей, поди? – Ханжиков сказал – из распределителя командирского, – пожал плечами Берг. – Тоже коробочка требуется. Медников долго и внимательно разглядывал кольцо, потом протянул его Безухому. Тот тоже присмотрелся, потер его об рукав, фыркнул: – Камешек-то фальшивый! Берг нахмурился, тоже разглядел безделушку, пожал плечами: – Я не специалист, конечно… – Да точно тебе говорю, Бергуша: фуфло, – заверил Медников. – «Обули» нашего красного командира в его распределителе! Если, конечно, не что похуже… Агасфер вопросительно поглядел на него: – Похуже? Что ты имеешь в виду, Евстратий? – Провокацию комиссарскую, Бергуша! Всучили, положим, тебе заведомую фальшивку. А передавать гостинчик будешь – тебя за ворот: а где настоящее? – Ерунду несешь, Евстратий, – подумав, вынес вердикт Берг. – Зачем это Ханжикову? Его по молодости обманули, он от чистого сердца сестричку порадовать хотел. – Ну, пусть так, – согласился Медников. – Нам-то теперь что делать? – Купить другое, с настоящим камешком, – решил Берг. – Будем в Урге и Иркутске – поищем. А то и вправду некрасиво может получиться. * * * Маневровый паровоз, потаскав по рельсам короткий «спецсостав», наконец приткнулся у границы станции. Вскоре по соседнему пути его обогнал длинный эшелон с красными крестами. Когда он остановился, тронулся и маневровый паровоз. Машинист, отъехав назад, подождал, пока стрелочник перекинет тяжелый рычаг и пристроил сцепку с теплушками к последнему санитарному вагону. Часа через полтора семафор поднял крыло, паровоз где-то далеко впереди свистнул и состав дернулся, набирая ход. Экспедиция в полном составе сидела в проеме сдвинутой двери, свесив ноги. – Смотри, отец, Ханжиков стоит! – показал рукой Андрей. – Я думал, он давно ушел… Подождав, пока теплушка с экспедицией поравняется с ним, командир поймал взгляд Агасфера, поднял сжатую в кулак руку и энергично закивал головой. Сквозь грохот колес и свист ветра донеслось: – …елаю! Обязательно сделаю! * * * Хотя попутный поезд пришлось ждать долго, зато ехали, по военным временам, достаточно быстро: санитарный эшелон ненадолго притормаживал лишь на разъездах, пропуская множество поездов, мчащихся на восток. 260 верст до Верхнеудинска одолели за остаток дня отъезда и ночь, еще до восхода солнца. До света решили подождать в теплушке, которую вместе с другими здешний маневровый паровозик уволок в какой-то дальний тупик. Когда развиднелось, стал виден и сам старый город – необычная, лишь изредка покрытая серыми шапками юрт панорама. Возле этих походных жилищ кое-где дымились костры, изредка проезжали арбы с высокими колесами. В упряжки были запряжены невозмутимые верблюды, неторопливо переставляющие голенастые ноги. Поразило путников и неимоверное количество донельзя худых собак, бегающих повсюду целыми стаями. Учуяв чужаков, несколько собак попытались заскочить прямо на платформы – их едва удалось отогнать палками. Путники переглянулись: собаки были одичалыми и явно голодными. Разбросанные кое-где на путях конские кости были обглоданы дочиста. Пришлось вооружаться увесистыми палками и жердями – иначе пробиться сквозь окружившую короткий состав свору оскаленных пастей было невозможно. Проводники свели по сходням лошадей, запрягли их в два тарантаса и телеги. Тронулись в путь под удивленно-завистливое пощелкивание языками проводников – так им понравились тарантасы на «дутиках». Своих собак на всякий случай путешественники посадили в телеги и привязали. Чтобы развлечь спутников, Агасфер принялся коротко пересказывать им историю некогда кочевой бурятско-монгольской столицы, куда они направлялись. Слушая его, Андрей и Медников еле сдерживали смех: Агасфер то и дело прерывал «исторический очерк» громкой руганью и лихими возгласами – когда палка удачно попадала по спинам и мордам собачьего «эскорта». – Еще в 1911 году, друзья, когда здесь была свергнута… Нет, ты погляди, какая нахальная серая сволочь! Трах! Ага! О чем я говорил? Да, когда была свергнута власть Цинской династии и образовалось феодально-теократическое государство во главе с Богдо-гэгэном, Урга стала столицей страны… А по мордасам, по мордасам не желаешь ли, дрянь ты этакая?! Так вот: монгольские монархи сначала являлись лишь духовными правителями ламаистской церкви, имея власть, которую им первоначально пожаловали тибетские далай-ламы. Затем, с ослаблением Китайской… Нет, друзья, тут пулемет нужен, иначе мы из города и до вечера не выберемся! Твою мать-то! Трах! Китайской, я говорил, империи и монгольских региональных феодалов, богдо-гэгэны постепенно стали влиять и на светские дела страны… Андрей, гляди: слева заходит, сейчас прыгнет! Тьфу, о чем я? Ага! В переводе с монгольского титул Богдо-гэгэн означает «царственный, просветленный»… Монархи, короче… Куда эти псы все рванули, хотел бы я знать? Неужели невостребованная падаль нашлась? Впрочем, слава богу: кажется, отделались! Так вот, друзья: только восьмой из богдо-гэгэнов, воспользовавшись революцией в Китае, в 1911 году смог официально провозгласить себя богдыханом – светским правителем единой страны, включая Внешнюю и Внутреннюю Монголии. В разные периоды своего правления монарх обладал различным объемом полномочий. Сначала богдыхан несколько месяцев был почти абсолютным монархом над Внешней Монголией с претензий на управление другими монгольскими территориями, но потом, по результатам монголо-русско-китайского Кяхтинского соглашения, Россия смогла гарантировать богдыхану власть только над Внешней Монголией, в рамках автономии в составе Китая. Оглянувшись, Агасфер предостерег спутников: – Друзья, вы пока палки не выбрасывайте! Черт их знает: набегут опять – опомниться не успеем! А вот своих собачек, полагаю, пора на землю спускать! А то привыкнут на колесах путешествовать – потом не отучишь! Спустив трех невзрачных собачонок на желтую бугристую землю, Агасфер некоторое время понаблюдал, как те, деловито обнюхивая кусты и кочки, устремились параллельно каравану. Хмыкнув, Агасфер снова запрыгнул на боковину повозки и продолжил: – Ну, а теперь совсем новейшая история: на исторической сцене появляется барон Унгерн! Летом 1917 года генерал-майор Роман Федорович Унгерн фон Штернберг был командирован Керенским в Забайкалье, чтобы укрепить среди казаков доверие к Временному правительству. Здесь он познакомился с атаманом Сибирского казачьего войска Семеновым и решил в Петербург не возвращаться. А после того, как Семенов бежал под натиском красных в Маньчжурию, Унгерн, получивший к этому времени чин генерал-лейтенанта, продолжил его борьбу с большевиками. Агасфер оглянулся на исчезающие в пыли и мареве юрты и редкие каменные дома Верхнеудинска. – Но первой целью барона стало уже не освобождение России от красных, а создание собственной азиатской империи, – продолжил Агасфер. – Совсем недавно, в январе 1920 года, Азиатская дивизия барона вошла в оккупированную китайцами Внешнюю Монголию. Здесь барон объявил себя защитником традиционных ценностей местного населения и, пройдя церемонию посвящения в буддистском монастыре, породил целую серию легенд об освободителе от китайцев – Белом Махатме, пришедшем с севера. И еще он, естественно, освободил Богдо-гэгэна из китайского плена. – И «стряс» с него за освобождение уйму золота, которое и стало казной Азиатской дивизии? – мрачно предположил Безухий. – Не совсем так, Ху, – поправил Агасфер. – Золота у Восьмого Богдо-гэгэна было немного, зато он владел огромным количеством драгоценных камней, которые ему по древнему обычаю постоянно подносили подданные. По слухам, за освобождение из-под китайского ареста этот самый Богдо подарил барону целый ящик этих камней. Ну, а золото Унгерн забрал сам. И источник этих сокровищ был вполне реальным. В первую очередь кладовые двух банков, разграбленные войсками барона при взятии Урги – Китайского и Пограничного. Кроме того, в Китайском банке Урги хранилась контрибуция, собранная с монголов за неуплату долгов китайским купцам и ростовщикам и составлявшая в денежном выражении эквивалент общей задолженности Монголии Китаю. Эта сумма задолженности достигала 19–20 миллионов золотых рублей – свыше 900 пудов. – Слушай, Берг, в твоей голове хранятся цифры, от которых ум за разум заходят, – снова подал голос Безухий. – Как они у тебя там помещаются? – Сам иногда удивляюсь, – с улыбкой признался Агасфер. – Кроме того, не забывайте, друзья, что еще в 1919 году Семенов назначил Унгерна главным руководителем работ на всех золотых приисках Нерчинского горного округа. Должность, прямо скажем, весьма денежная – учитывая к тому же характер барона. И еще говорили, что в Забайкалье, прежде чем отправиться в Монголию, Унгерн захватил два вагона с золотом из отправленной Колчаком на восток части казны Российской империи. А это более тысячи пудов, господа! Не знаю точно, входило ли в это количество в подарок Семенова: почти 440 пудов золота, переданных им барону на формирование монгольской антисоветской армии. Но в любом случае, господа, сумма выходит изрядной… – В любом случае столько на пятидесяти телегах не увезешь, – решительно заявил Андрей. – Помнишь, в Шанхае дезертир Тимофей упоминал золото, которое Унгерн оставил в Урге на хранение в каком-то монастыре? – Помню, – кивнул Агасфер. – Не идет у нас «золотая математика» – даже с учетом тех 26 или 28 ящиков с золотом, которые барон якобы поручил спрятать своему доверенному подъесаулу Камету Ергонову. Это уже из самой свежей, как говорят, информации. Пленные рассказали, что барон перед Северным походом от «лишнего» груза избавился. Или подстраховался – на тот случай, если в Ургу не вернется. Какой делаем вывод, господа? – Одно из двух, – мрачно отозвался Безухий. – Или количество золота Унгерна сильно преувеличено, или он сделал несколько захоронений.