* * * После посещения «Самсона» компания как-то естественно распалась на несколько групп: Безухий и Линь пожелали заглянуть к соотечественникам в китайскую слободку, Андрей и Масао увидели афишу циркового представления и не захотели упустить возможность побывать на решающем турнире греко-римской борьбы. Медников разглядел через витринное стекло коммерческого кафе «Версаль» сражающихся старичков-шахматистов и категорически отказался идти на запланированную экскурсию в типографию. И в результате Агасфер и Ханжиков побрели к гостинице в одиночестве. – Простите за бестактность, господин Берг: а что случилось с вашей рукой? – вдруг поинтересовался Михаил. – Я потерял руку примерно в вашем возрасте, Михаил. Вам ведь чуть больше двадцати, не так ли? – На войне? На дуэли? Еще раз простите – можете не отвечать, профессор… – Это была дуэль, Михаил. Предвосхищая ваш следующий вопрос, отвечу сразу: не из-за женщины. И не по поводу нанесенного оскорбления. Я спасал друга, и заодно встал на защиту интересов отечества. По идее, отечество надо было упомянуть первой строчкой, но в тот момент, признаться, я думал только о друге. – И вы его спасли? Потрясающе… – Друг был спасен, а вот невесту я тогда потерял, – невесело усмехнулся Берг. – А заодно потерял и отечество: оно не поняло моих благих и благородных устремлений и объявило на меня охоту. – Но со временем все прояснилось, я надеюсь? – Прояснилось, Михаил. Только времени прошло слишком много. Так много, что поправить ничего уже было нельзя… Так бывает, Михаил! Давайте поговорим лучше о вас, молодой человек. Мне показалось, что вы в этой жизни не слишком счастливы. Или я ошибаюсь? – Отчего вы так решили, профессор? Я молод, у меня есть ориентир в жизни. Мои родственники живы и здоровы. Товарищи выбрали меня командиром взвода. Вот закончим воевать с бароном Унгерном – напишу рапорт, попрошусь на курсы командиров РККА в Москву. Биография и происхождение у меня самые что ни есть пролетарские. Так что вернусь в Забайкалье командиром полка, не меньше… – А как же море? – усмехнулся Агасфер. – Ну, якорь на руке можно считать издержкой юношеского максимализма. Но для чего вы ездили в Петербург? Для чего пошли в гардемарины? Или революция вашу мечту перечеркнула, все собой заслонила? – А вы язва, профессор, – покрутил головой Ханжиков. – По самому больному бьете… Не получилась у меня любви с морем, господин Берг! И революция тут не при чем… Хотите, расскажу? * * * Я ведь, господин профессор, человек наблюдательный. И заметил, что когда вам про сестрицу Машеньку рассказывал, вы несколько раз удивленно брови поднимали. Да, все правильно, господин Берг: Девичий институт был закрытым привилегированным дворянским учебным заведением. Да, наряду с дворянками, дочерями высших чиновников туда принимались девочки из семей священников, купцов и промышленников. Но дочь работяги-железнодорожника – это было слишком! Отец у меня хоть и машинистом в депо всю жизнь работал, но по рабочей мерке – белой костью был, элитой! – а все одно не было хода Машеньке в Девичий институт! Богатей в то время в Иркутске жил, Иван Степанович Хаминов[123], потомственный почетный гражданин, тайный советник, городским головой Иркутска неоднократно избирался. На его пожертвования содержались две женские гимназии, приюты для девочек, училище для мальчиков, приют для слепых детей, несколько воскресных школ. Одних стипендий его имени в Иркутске насчитывалось, если не ошибаюсь, около десятка… И вот пересеклись наши судьбы, господин Берг: каталась его супруга на Масленицу с внуками, лошади чего-то испугались и понесли. Лошадки-то у купцов-первогильдейников какие были? Звери! Молнии! Конюхи лишний раз подходить опасались… Вот и понесли – а мой отец гулял в публичном саду с матушкой – и кинулся наперерез, на удилах повис, остановил. Двух пальцев, правда, лишился: кони-то свирепые, как говорил, были. Напрочь пальцы отгрызли! Купец его в больнице нашел, ночью уже. Поклялся на образах, что не оставит своими заботами все наше семейство до конца дней. Дом для нас купил просторный. Акции какие-то на имя отца оформил. На всякий праздник к нам заезжал, все пытал – в чем нужда? Отец с матушкой уже боялись и заикаться о чем-либо, все исполнялось мгновенно! Только благодарили – все, мол, у нас есть! Тогда Хаминов за нас, за детей взялся. У Маши что-то, как мне рассказывали, по-французски спросил – а она ни в зуб ногой, как говорится. Хаминов брови нахмурил: почему девица дома? Отчего не учится? Батюшка ему объясняет: с нашим происхождением только в фельдшерицы идти, а дочка, мол, крови не выносит. Хаминов постановил: в Девичий институт! Директриса института не хотела было Машу принимать – он только брови сдвинул, и все решилось. Через время, когда я подрос, у Хаминова и до меня руки дошли. Через него я в гимназии именную стипендию получал, и в техническое училище он меня благословил… Про гардемаринские классы только заикнулся – он приказал отцу везти меня в Санкт-Петербург, письмо в Сенат кому-то написал… В гардемаринский класс, я потом узнал, только детей морских офицеров брали. Но Хаминов такой благотворительный взнос в Питере отправил, что у гардемаринов классный устав, по-моему, переписали… На сказку похоже, не правда ли, господин профессор? Что пожелаешь, то исполняется. Только нам с Машенькой эта сказочка часто слезами оборачивалась. Дети по природе своей злы. Вот нам с сестренкой и доставалось – ей от подруг-институток, мне от мальчишек-одноклассников. А уж в Питере, от кадетов-гардемаринов как мне доставалось! Сейчас-то я их понимаю: все как один – сыновья героически погибших морских офицеров, прославленных капитанов русского военного флота. И сын здравствующего железнодорожного машиниста… Бойкоты мне объявляли почти постоянно, темные устраивали, петиции подписывали с требованием убрать. Будь я повзрослее тогда – сам бы не пошел в эти классы. Или написал бы рапорт с просьбой о переводе в менее престижную морскую школу. В общем, как революция грянула – все морское начальство разбежалось. А меня до занятий курсанты просто не допустили – живой цепью у дверей школы на Галерной улице встали. Списали меня на берег – и Хаминов уже не помог. Да старенький он уже к тому времени был, болел сильно. Не до меценатства стало… Я Ивана Степановича и позже не раз вспоминал. До революции – чего уж греха таить! – очень уж хотел с помощью его миллионов из пролетарских оков в мелкую буржуазию вылезти. Не получилось: пролетариат мертвой хваткой меня держал! После победы революции другие приоритеты появились – а меня, представьте, опять сомнительным происхождением шпынять начали! И смех и грех, право! Я в 1919 году из Питера в Иркутск вернулся, в железнодорожные мастерские пошел работать. Механиком – а когда в большевистскую партию заявление написал, свои же, деповские туда меня не допустили! Да, говорили, отец у тебя наш вроде, железнодорожник, но привилегированный! Лучшие, всегда только новенькие паровозы получал, по особому графику работал. Акции буржуйские имел. Хаминовским вниманием меня попрекнули. В общем, поругался я с товарищами и ушел из депо, в рабочую дружину записался. А в Иркутске в ту пору остановка сложная была, господин профессор. К концу 1919 года колчаковское правительство сохранило власть только вдоль линии железной дороги, да и то лишь с помощью интервентов. Большевики готовили вооруженные восстания на крупнейших станциях магистрали. Кинули клич – и партизанские отряды стали подходить к Зиме, Черемхову, Иркутску… Эсеры с меньшевиками восстание начали готовить против Колчака. Сибирский комитет партии к этому времени тоже решил участвовать в восстании. В январе в Иркутске власть Колчака была свергнута. Официально считалось, что она перешла к Политцентру, но фактически сила была у большевиков. Интервенты не решились дальше поддерживать Колчака, и он был арестован на станции Иркутск – слыхали, наверное, господин профессор? Арестовали адмирала и расстреляли. Я за месяц боев в дружине настоящим партизаном стал. В бою с каппелевцами участие принимал. Они к Иркутску рвались, но под руководством коммунистов город в крепость превратился. Люди окопы рыли, проволочные заграждения тянули, в домах пулеметные гнезда устанавливали. А там и авангард 5-й Красной армии в тыл каппелевцам ударил. Те в обход Иркутска, к Чите рванули. В городе советская власть установилась… А я, господин профессор, в мастерские так и не вернулся. Лучше мне в партизанах, проще! Тут все понятно – где друг, где враг. А нынче, говорят, партизанские отряды будут в армейские части формировать. И командарм уже приехал – видали, поди, в правительстве товарища Блюхера? Герой Перекопа! * * * – Видать-то видел, – отозвался Берг. – Но поговорить не удалось: наверное, нынче встретимся, у президента Краснощекова. – А я, как узнал, что охрана для иностранной экспедиции требуется, сразу вызвался, – сообщил Ханжиков. – Правда, думал, что миссию какую-нибудь буржуйскую охранять требуется. Золотопогонников недобитых – а вы, господин профессор, люди совсем даже простые. По совести, на иностранцев даже не похожи, ей-ей! Ну, не считая китайцев, конечно! – Ну, что ж… Я тоже рад знакомству, – Берг протянул собеседнику руку. – Тоже, признаться, русских революционеров несколько иначе себе представлял. А вы, Михаил, стало быть, наукой интересуетесь, раз в экспедицию попросились? Ханжиков бросил на Берга быстрый взгляд, словно сомневаясь – говорить или нет? Потом все же решился: – Если честно, профессор, то не в науке дело. В Залари хочу с вами попасть – там сестренка моя живет – я вам по нее рассказывал! Сколько не виделись! Мы с ней дружны были, пока я в Петербург не уехал. Вы же непременно в Залари собираетесь, господин Берг? – Непременно, Михаил, – успокоил его Агасфер. – Непременно, если правительство ДВР план работы моей экспедиции нынче на заседании утвердит в полном объеме… * * * После того как Берг на заседании правительства изложил цели, задачи и маршрут своей экспедиции, профессора попросили подождать решения в коридоре. И у Краснощекова с министрами состоялся весьма трудный разговор. Дошло до того, что заместитель правительства Никитин предложил поставить вопрос об экспедиции на голосование: давать невесть откуда свалившейся им на голову команде «непонятных и подозрительных» личностей разрешение на производство сейсмической разведки или выслать их всех к чертовой матери из республики? А может, и арестовать на всякий случай? Сам Никитин своих аргументов не скрывал: раз их привез и горячо рекомендует американский генерал – дело тут нечисто! – Чем они в наших тылах заниматься будут?! – рубил ладонью по столу президиума Никитин. – Ясное дело: разведку по заданию американцев производить будут! Вот ты утверждаешь, Абрам, что этот безрукий профессор и его прихвостни могут, помимо прочего, заняться для нас поиском полезных ископаемых. Вот в это я верю – но в чью пользу искать станут? Будут шарить по Забайкалью, вынюхивать, где какое месторождение. А ежели найдут – сразу своим заморским хозяевам «стуканут»! – Сводки читать внимательнее надо, товарищ Никитин: американцы в Приморье уже чемоданы пакуют. Ты им надоел со своей бдительностью! – пробовал обратить разговор в шутку Краснощеков. Но не вышло. – Ты тут политическую анархию не разводи, господин президент! – начал выходить из себя Никитин. – Американцы уйдут, японцы останутся! Безрукий-то профессор где в основном работал? А? Он сам признался: в Японии! А раз так – я полагаю, товарищи, что это японские шпионы! Вспомните, товарищи: не так давно нас посещала американская миссия от Госдепартамента и военного министерства Североамериканских Соединенных штатов. Приехали наблюдатели к нам, ежели не ошибаюсь, в первой половине апреля. Спрашивается: для чего заокеанские знакомцы товарища Краснощекова – помощник военного атташе Девис и торговый атташе Эббот к нам приезжали? Отвечаю: для сбора информации о военном, политическом и экономическом положении нашей родной республики! Вынюхивали тут долго, и только недавно наконец-то съехали. А куда съехали, я вас спрошу, товарищи? Прямиком в Японию, как мне доложили! С докладом японскому микадо, надо думать! – По-моему, ты сам несколько в сторону съехал, товарищ Никитин, – миролюбиво отозвался президент. – Во-первых, я никого из них раньше не знал и моими знакомцами их называть не надо! А во-вторых, они приезжали в наших же интересах! Все их доклады в Вашингтон шли через нашу радиостанцию. И ты, товарищ Никитин, эти донесения читал и должен помнить! Они писали о разгроме банд Унгерна, о спокойной обстановке в нашей республике, об улучшении условий для международной торговли. Они назвали лживыми газетные публикации о беспорядках в ДВР. Они сообщали о хороших видах на нынешний урожай в Забайкалье, о благоприятных возможностях для американского бизнеса. Разве не так, товарищ Никитин? – Допустим… Но сие могло для отвода глаз быть писано! – Пусть даже для отвода, экий ты! Но при чем тут нынешняя экспедиция господина Берга? – Одна шайка! – снова рубанул по столу рукой Никитин. – Кто их звал?! Вот ты говоришь, Абрам, что нашей республике эти исследования не будут стоить ни копейки. А с чего бы такая доброта, я тебя спрошу, товарищ? Очень и очень подозрительно! Я лично уверен, что им чего-то другого в Забайкалье надо! Скажи-ка, какие добрые! Оборудование свое привезли, даже кормежку – тоже свою. С чего бы, спрашивается, буржуи на нас деньги тратили? Кстати говоря, не такая уж это и благотворительность, господин президент! А взвод охраны ихней кто кормить должен? Двенадцать штыков для охраны этой научной шайки у нашей республики изъято! А заварушка в Чите случись какая – кто защищать город будет? – Перестань, товарищ Никитин! – поморщился Краснощеков. – Если банда какая на город и налетит – неужели без дюжины бойцов не отобьемся? Как вы считаете, товарищ Блюхер? Да вы сидите, сидите, Василий Константинович! Но тот все же встал, одернул гимнастерку: – Я не совсем понимаю суть вопроса, товарищ президент. Вас интересует мое мнение об этой экспедиции? Или чисто военный вопрос – обойдемся мы, в случае чего, без десятка бойцов или нет? – Без двенадцати, – напомнил Никифоров. – Извините, товарищ Никитин! – скривив губы, бросил через плечо Блюхер. – Моих бойцов в состав охраны выделено десять штыков. Двое – не мои. – То есть как – не ваши? – удивился Краснощеков. – А чьи же? – А это у товарища Знаменского поинтересоваться надо бы, – Блюхер бросил хмурый взгляд на главу Министерства внутренних дел и сел на место, обеими руками пригладив волосы. Краснощеков перевел взгляд на Знаменского, но тот отвел глаза. Откашлявшись, Никитин попытался уклониться от ответа: – Я предпочел бы обсудить этот вопрос позднее, товарищ Краснощеков. Лично с вами. Да и какая, в сущности, разница – десять бойцов или двенадцать… Это было мое распоря… Моя просьба, вернее. Краснощекову стало все ясно: товарищем[124] министра внутренних дел республики был начальник Главного политического управления правительства ДВР, он же полномочный представитель ВЧК-ОГПУ на Дальнем Востоке Бельский. – Значит, за моей спиной решили дополнительный присмотр учредить за учеными, которые на свой страх и риск, не требуя никакой оплаты, рискуя жизнью, приехали нам помогать? Прелестно… А где же сам товарищ Бельский, кстати говоря? – У него какие-то срочные дела. Просил извинить, – поспешно заметил Знаменский. – Понятно. Что ж, товарищи, если возражений по существу больше ни у кого нет, будем считать вопрос закрытым: послезавтра экспедиция профессора Берга выходит на маршрут. Все свободны, товарищи… В зале заседаний загремели стулья. Люди, доставая на ходу папиросы, направились к выходу. – Товарищ Знаменский, срочно разыщите Бельского, – повысил голос Краснощеков. – И попросите его зайти ко мне. Занят он, поглядите-ка! Безотлагательно чтобы зашел! У президента, знаете ли, тоже дел много… Через десять минут в кабинете президента появился Бельский.