Друзья удобно разместились на пахучем сене в одной из теплушек – вторая была предназначена для четверки меланхоличных меринов. Прибывший в тупик генерал Грейвс любезно предложил Бергу место в своем салон-вагоне, но тот отказался. Грейвз не настаивал. Он легко поднялся в свой вагон, и специальному поезду тут же дали отправление. Опершись на балку, перегораживающую откаченную по случаю теплой погоды дверь, Берг размышлял о том, как встретит его Россия. Медников показывал Масао и Линю карточные фокусы и, казалось, совершенно не волновался о будущем. Когда поезд миновал выходную стрелку и стал набирать ход, рядом с Бергом оказался Безухий. – Почему ты согласился искать для японских чертей русское золото, Берг? – спросил он. – Тебя не смущает то, что ты и сам русский? – Берг пожал плечами: – Смущает, Ху. Но наша экспедиция – это единственная для меня возможность побывать на родной земле. Я уже стар, и другого шанса могу просто не дождаться. А золото… Его еще нужно отыскать, Ху! Вот найдем – будем посмотреть, как говорит мой шанхайский знакомый Соломон. – Я тоже когда-то искал золото, – заметил Ху. – Правда, я выкапывал его из земли. И поплатился за свою страсть собственными ушами. Берг с любопытством покосился на китайца: тот никогда не говорил о том, как стал безухим. – Расскажешь? – Это долгая история, Берг. Впрочем, и путь у нас неблизкий. Слушай! – Безухий покачал головой и заметил. – Золото сводит людей с ума. Однажды оно свело с ума и меня. Тогда я потерял свои уши. * * * – Это было в Желтуге, Берг. Слышал про Желтугу? – Слышал, кивнул Агасфер. – Желтуга, которую иногда называли Амурской Калифорнией, – самоуправляемая казачья община китайских и русских старателей. Желтуга, как я помню, стихийно образовалась на землях Маньчжурии. – Правильно! Ты много знаешь, Берг! – похвалил Безухий. – Но перед тем, как я попал туда, мы с братьями промышляли в тайге женьшень. Я с младшим братом занялся этим после того, как из Амурской тайги не вернулись двое старших братьев. Дело было весной, и кормильцев ждали две недели, а потом глава семьи подсчитал что-то на счетных палочках, зажег поминальные свечи и объявил, что в хижине пора объявить Цинминдзе[83]. Братья поняли, что отныне они остались единственными кормильцами семьи. К своим 15-ти годам братья знали тайгу и хорошо ориентировались в ней. Они много раз ходили со взрослыми за корнем и по «зеленке», и по ягоде[84]. Старшие показывали им тайные тропки, учили слушать тайгу и вовремя уходить с пути хунхузов[85] и беглых каторжников. Со старшими было спокойнее и надежнее, и поэтому в свой первый самостоятельный выход за женьшенем младшие братья больше жались друг к другу, чем высматривали резные листья чудо-корня. Шло время, и солнце уже высоко поднялось над седыми вершинами гор Большого Хингана. Братья постепенно освоились в тайге, и она уже не казалась мальчишкам чужой и страшной. Вдруг младший братишка круто остановился, потянул носом и присел на корточки, призвав старшего последовать его примеру. Слабый ветерок донес до чутких ноздрей еле слышный запах дыма. Дым был признаком опасности. Он означал, что где-то рядом в тайге чужой человек. Братья переглянулись, готовые задать стрекача: за китайцами-«косачами» по обеим берегам Амура охотились все кому не лень. Хунхузы выискивали в тайге одиноких «хищников[86]», а если китаец никак не подходил под это определение, то его убивали просто так. Беглые каторжники стреляли во все, что движется, ради пропитания. И, как говорили старшие братья, не брезговали и человечиной. «Косачей» отстреливали и солидные охотники-промысловики – те полагали, что слишком много «китаёз» развелось кругом. Их обвиняли в том, что они портят охотничьи угодья, умыкают из-под носа корешки, ставят на тигров хитрые ловушки, не обозначая их, по таежному обыкновению, специальными знаками-засечками на деревьях. – Бежим! – выдохнул младший на ухо старшему брату. Но тот, принюхиваясь, отрицательно покачал головой. Сделав знак младшему, старший Ху выпрямился и, стараясь не наступать на сухие сучки, двинулся в сторону костра. Прокравшись несколько десятков метров, мальчишки увидели, наконец, чум, поставленный у края ложбины, наполненной снегом. Возле чума лениво перебирали ногами четверка тощих оленей. А у костра неподвижно сидел человек в одежде кочевого охотника-орочона, с карабином на коленях. Орочон повернул голову, оглядел китайчат и разрешающе кивнул головой: подходи, мол, смело! Когда мальчишки присели у костра, протянув к теплу иззябшие ладошки, орочон еще раз внимательно поглядел на худые, с кулачок, мордашки китайчат, достал из берестового короба два небольших куска оленины, насадил их на прутики и положил на тухнущий костер. Мясо затрещало жиром, от костра потянуло вкусным так, что рты китайчат мгновенно наполнились слюной. Ху начал разговор: – Твоя орочон? Как твоя зовут? – Васька, однако, – помолчав, орочон вытянул из-под тряпья на груди большой медный крест. – Мой крещеный, однако! А твой? Мальчишки враз замотали головами. Набравшись храбрости, Ху похвалил карабин орочона – тот, действительно, был новенький, лак на прикладе не был даже поцарапан. Васька гордо улыбнулся, погладил вороненый ствол заскорузлой рукой: – Моя купил карабин, да! Купец дал еще два хороший нож, соли отсыпал. Ваське теперь хорошо! Одно плохо: снег в ложбинах сел, стал рыхлый, по насту на коз охотиться поздно. Ху удивился: охоту по насту на коз орочоны и прочие таежные промысловики обычно с нетерпением ждали всю зиму, пропустить такую охоту – означало оставить семью голодом. Наверное, Васька болел? Тот замотал головой: – Нет, Васька не болел, однако! Мамка мой шибко болел, долго умереть не мог, Васька ждать устал – когда помрет старуха… Люди стойбища три, пять дней ждали – потом не могли больше ждать, откочевали. Вот Васька с младшим братом Макаркой, своей бабой и детишками и остались одни. Когда старая мать наконец померла, семья облегченно вздохнула. Начались нехитрые приготовления к похоронам. Васька стал копать ножом могилу на месте старого очага: земля под ним была мягкой. Яма была уже достаточно глубокой, когда он заметил в комке земли необычные блестки. Потом на его ладони оказался и крупный самородок. Васька стал лихорадочно пересыпать землю и обнаружил еще несколько самородков. Похоронив старуху-мать, Васька на следующий день чуть свет отправился со всем своим хозяйством в ближнюю станицу Игнашино. Случайно найденное месторождение он решил продать купцу Середкину, местному золотопромышленнику. Васька давно мечтал купить оленей, табаку, водки и хорошее ружье с запасом пороха и свинца. Золото ему было ни к чему. Купец накормил Ваську, угостил спиртом. Пока тот блаженно спал, Середкин устроил пробную промывку. Она показала такие результаты, что игнашинцы без малейших колебаний перешли через границу на территорию Китая. Бояться было нечего, потому как до огромных территорий южнее Желты у китайского правительства просто не доходили руки. * * * Братья Ху, едва доев угощение орочона Васьки, ринулись в свою деревеньку и рассказали обо всем деду. Тот погладил жидкую бороденку и вечером собрал на совет всех взрослых мужчин деревни. Китайцы давно знали цену золота. Но они знали и другое: там, где оно появляется, начинает литься кровь. Многие на деревенском совете сомневались: стоит ли связываться с «белыми чертями»? Но на их стороне был весьма весомый козырь: речка Желта была на китайской земле. Если белые начнут гнать их с месторождения, можно пригрозить жалобой китайским властям. Деревня отобрала шестерых посланцев на новый прииск – самых сильных и выносливых мужчин. И только когда те ушли, в деревне хватились 15-летнего Ху. Далеко отойдя от своей деревни и обнаружив приставшего к ним мальчишку, новоиспеченные старатели поначалу рассердились. На Ху посыпались подзатыльники, его гнали – а он упорно шел следом. Дней через десять китайские искатели приключений вышли наконец к Албазихе. Отсюда до Желты было совсем рукой подать. Выйдя на пригорок, китайцы с удивлением увидели, как изменился окружающий ландшафт. Станичники поклялись хранить секрет золотой речки Желтуги, однако вскоре слух о сказочно богатом месторождении пошел гулять по станицам и поселкам. Не прошло и месяца, как тут появились первые артели. Немногим более месяца прошло с того для, как орочон Васька продал месторождение – но люди уже успели здесь основательно обжиться. Когда летом 1883 года по Забайкалью и Приамурью прошел слух о сказочных залежах золота в соседней Маньчжурии, сюда устремились сотни искателей приключений. Амур, по которому проходила русско-китайская граница, преграды не представлял. Пограничная стража квартировала в небольших поселках, да в станицах – старайся! Китайских золотоискателей здесь поначалу встретили не слишком приветливо. Старатели поначалу с руганью накинулись на «косачей»: нечего вам тут делать! Собирайте свои корешки в тайге, а сюда не лезьте. Видя, что добром дело не сладить, китайцы прибегли к заветному козырю: – Хорошо. Твоя говорить – наша уходит отсюда. Наша пойдет прямо к китайским властям – может, они разрешат нам мал-мала золото копать? Старатели переглянулись, но делать было нечего. Китайца разрешили мыть золото вместе с ними. Золотоискатели той поры жили в зимовьях, расположенных по склонам двух гор. Каждое зимовье было около четырех саженей в ширину и около трех аршинов в вышину. Для строительства было выбрано так называемое Орлово поле – позже китайцы узнали, что это название было дано в честь любимой на приисках игры в орлянку, на которую в выстроенном на поле первом кабаке собирались рабочие. Зимовья располагались в два ряда, тянущихся вдоль разреза, и образовывали большую улицу, названную Миллионной. Часть зимовий было разбросано по всей территории приисков. Жить на Миллионной улице было и престижно, и выгодно, так как тянувшиеся вдоль нее шурфы обладали равномерно распределенной по ним золотой россыпью, тогда как в низовьях золото было «гнездовым». Несколько дней Ху, отмахав от зари до зари лопатой, вечерами слонялся по прииску, с восторгом и удивлением глядя, как буквально на глазах рос и изменялся старательский поселок. В первое же полугодие, до наступления холодов, в Желтуге были выстроены гостиницы, предоставлявшие почти европейский уровень комфорта. Гостиницы носили громкие наименования – «Марсель», «Беседа», «Тайга», «Калифорния»… Они были построены там, где совсем недавно был пустырь. Кроме них, желтугинцы возвели две бани (общую и номерную), несколько пекарен. По субботам на прииске был день привоза. И на обширной ледяной площади, украшенной флагами, выставлялись возы и палатки с товарами. Между ними бродили шарманщики, наигрывая старинные арии; в балагане показывали фокусы. Тут же, на ковре, под открытым небом, давала представления труппа странствующих гимнастов. Один из актеров с исключительной меткостью бросал ножи, впивающихся в доски, к которым прислонилась его невозмутимая помощница. Пришедший в восхищения от увиденного, Ху отыскал артиста-метателя в кабаке и предложил ему сделку: два золотника «песку» за его секрет. Обзаведясь чудо-ножом, парнишка пару вечеров только и делал, что уходил в тайгу и метал клинок в деревья. По вечерам, прикинув дневной «фарт», старатели усердно упивались этой рисовой самогонкой и принимались бродить по поселку, задирая каждого встречного, и озверело убивали друг друга – в одиночку и скопом. Зазевавшись, Ху и сам как-то попал в самый эпицентр такой дикой драки, и ударом железного прута ему сломали руку. Само собой, работать лопатой после этого он уже не мог. Земляки наложили на перелом самодельные легкие шины и перевязали руку. Но увы: как ее не перевязывай, а на месяц, если не больше, Ху переходил в разряд иждивенцев артели. Даже земляки-китайцы стали глядеть на него косо. Сообразительный парнишка заявил землякам, что пока его рука не заживет, он перейдет в спиртоносы. Дело было выгодное: за фляжку чистого спирта жаждущий старатель не жалел золотого песка. Посовещавшись, китайская артель согласилась, что переход Ху в спиртоносы имеет смысл: выменянный на золотой песок самогон поступал в общую казну артели. Дело оставалось за малым: раздобыть спиртное зелье. За ним Ху должен был отправиться в свою родную деревню, а заодно и отнести старейшинам добытый артелью песок и самородки. Поручение было рискованным. Многие приискатели, получив расчет и собрав припрятанное золото, пытались покинуть Желтугу – однако пройти через тайгу удавалось далеко не всем. Зная о том, что старатели возвращаются с приисков с добытым золотом, в тайге их поджидали варнаки, хунхузы, полудикие жители тайги – гиляки и гольды, – а также жители близлежащих деревень. Что касается исконных таежных обитателей, то они проявляли к «несунам» больше порядочности и чувства справедливости, выработав своего рода «кодекс таежной чести». Выследив в тайге приискателя, гиляк не убивал его на авось, а долго следил за ним, убеждаясь, что в его котомке действительно есть золото. После чего он опережал путника, и на едва заметной тропе, которую «несун» не мог миновать, расстилал тряпочку, придавленную по краям камешками. Встретив на пути такой знак, старатель понимал, что где-то поблизости бродит и требует выкупа «хозяин тайги». Необходимо было отсыпать в тряпицу немного добытого золота – в противном случае «жадину» ждал меткий выстрел. После споров и колебаний земляки отправили Ху в долгий поход. Фунт золотого песка и мелких самородков придумали засыпать в полую бамбуковую палку, обмотанную для маскировки лентами корья. В котомку положили немудрящий скарб искателя женьшеня и немного еды. Через три недели он вернулся на Желтугу, сумев приволочь на коромысле два бидона с ханшином[87]. Послонявшись по прииску пару дней, Ху сошелся с двумя бурятами, также промышлявшими спиртом. Втроем они организовали что-то вроде «кумпании» и ловко промышляли нелегальной продажей спирта – каждый на своей «точке». Торговля вином на Желтуге вроде и не возбранялась: оно рекой лилось в каждом кабаке и даже в трех появившихся здесь казино. Но с продажи надо было платить немалый налог, а платить Ху не хотел и поджидал клиентов в рощице за поселком. Земляки были довольны: парнишка регулярно общий котел. А потом ему несказанно повезло: однажды, поджидая «питухов», Ху скуки ради играл с юркой ящерицей, пытающейся спрятаться от него под кустом. Куст был каким-то корявым, ливни подмыли его корни. Ху ухватился за куст двумя руками и легко выдернул его из земли. Выдернул – и замер: на клочковатых корнях висели, как картофелины, крупные самородки. Оглянувшись, Ху быстро подобрал с земли дюжину самородков, сунул их за пазуху. Воткнул вывернутый куст на место, присыпал корни землей. Высокий гребень прикрывал его «торговую точку» от шумного прииска. Ху перенес бидоны на десяток метров в сторону. Всех покупателей он нынче предупредил: с завтрашнего дня он будет торговать ханшином в другом месте, во-он за тем склоном… Своей артели и бурятам про найденные самородки он ничего, разумеется, не сказал – зачем? Отдал свою обычную долю золотым песком, а вечерком попозже сходил в одну из многочисленных лавок, разбросанных по всему прииску. Ху купил там лопату и совок наподобие тех, чем лавочники насыпают крупу и муку. У местного кузнеца парнишка заказал толстый стальной стержень, попросив расплющить один конец. С рассветом Ху отправился к своему «счастливому» кусту, снова выдернул его. Глубоко воткнув в каменистую землю стальной стержень, раскачал его. Воткнул еще раз. Отложив стержень, принялся руками и совком раскапывать землю, и сразу нашел еще с полдюжины крупных самородков. Ху не был профессиональным золотоискателем и не знал примет, по которым опытный старатель может определить направление основной жилы. На всякий случай он подкопал и выдернул пару соседних кустов – под ними ничего не оказалось. Что ж, нет так нет… Он собрал вчерашние и сегодняшние находки в одну кучу, без жалости выплеснул из одного банчка остатки ханшина, сложил самородки в него. Прикинул на вес – получилось около четверти пуда. Уйдя подальше от лагеря приискателей, он нашел подходящее место, выкопал глубокую яму и спрятал в нее бидон с самородками. Замаскировал яму, посадил на это место несколько маленьких кустиков. И, довольный, направился к месту своей торговли ханшином, по пути забросив подальше совок и лопату.