Так и зима незаметно проскочила, весна отзвенела звонкими ручьями, отцвела неяркими сибирскими цветами. А с наступлением лета Ефим, по наущению того же фельдшера, купил своему пациенту в заларинском «Красном магазине» купца Кирсанова единственный велосипед, украшавший главную витрину лавки едва ли не с японской войны. Велосипед починили, отчистили от ржавчины, смазали, и, смущенный всеобщим вниманием офицер, на радость поселковым собакам и мальчишкам, стал потихоньку ездить по окраинам Заларей, разрабатывая ногу и укрепляя поясницу. Ефим никогда ни о чем не расспрашивал своего подопечного – кто он, откуда, какой «масти» – белой или красной. Поручика такое деланое безразличие явно задевало, и однажды он решился на откровенный разговор: – Ефим, а почему ты никогда ни о чем меня не спрашиваешь? Сколько сил на меня потратил, от смерти спас, на ноги поставил. А я сам тебе не интересен? Ефим усмехнулся: – А я, Вадим, о тебе и так все знаю… – Откуда? – Ну, коли интересно, – охотник встал, достал из-за образа Николая-угодника клочок бумаги. – Ну, слушай тогда: ты когда в беспамятстве пребывал, да кричал во сне невесть что, я ради интереса записывать за тобой стал. Сначала – бессмыслицу всякую, словеса отдельные. Потом гляжу – что-то составляется. А ты еще отвечал иногда – когда тебя спрашивали. И вот, родились тогда у меня «Жития Вадима-страстотерпца! Так я назвал тебя, извини, коли не по нраву… – Ты что, серьезно, дед? А ну-ка, дай прочесть! «Страстотерпец» нетерпеливо взял бумажку, поправил керосиновую лампу и стал читать: Житие Вадима-страстотерпца, писанное с его слов Ефимом Серафимовичем Павловым, православным. Родился в столице расейской, городе Санкт-Питербурхе, в семье отставного майора Рейнварта и дворянской дочери Екатерины. Закончил 6 классов гимназии и был опосля отдании в кадеты. Выпущен был фельдфебелем и сразу попал на Австро-германский фронт. Был представлен к чину поручика за храбрость. Попал в плен. Три раза бежал из плена, ловили. Четвертый раз удачно сбёг. Попал в Питербурх после отречения царя Николая от престола. Вместе с товарищем уехал в Саратов, потом в Омск, там же был мобилизован в Белое движение. Служил у Каппеля, попал в Казань, где было найдено сокровище Империи Российской. Был рекомендован в адъютанты генерала Борисова. Осенью 1918 года был призван конвоировать золото Российской империи вместе с поездом Верховного правителя генерала-адмирала Колчака. Выступил против сговора офицеров охраны, желавших похитить часть золота и был при сем тяжко ранен штабс-капитаном Волоковым. Аминь! – И все это я в бреду выболтал? – недоверчиво переспросил Рейнварт. – Ну, не в один день: я же тебе говорю, что по словечку-два иной раз в вечер записывал. А ты что ж – и не помнишь ничего про ссору с этим… С Волоковым? Поручик взялся за виски, скривился, потряс головой: – Родителей смутно припоминаю… Фронтовые окопы – уже лучше помню… Лица ребячьи иногда мелькают – наверное, товарищи по кадетскому корпусу… Вагон иногда снится – холод, запах портянок и пота… А вот Волокова и прочую команду – извини, не припоминаю – как отрезало! – Вадим, ты не переживай! На том свете, считай, побывал, да вывернулся, слава богу! И память отшибленная вернется, попомни мое слово! Время для этого нужно, Вадим! – И что ж мне у вас в Заларях – так и прозябать? – А чем тебе тут плохо? И куда ты пойдешь? По всей чугунке, хоть вправо, хоть влево – советская власть. Твое Белое движение, ежели где и осталось в Расее, так на лисапеде туды не доехать. В другой раз Рейнварт допытывался: почему его, беляка, местные красные власти не трогают? – А потому и не трогает, что я тебя пострадавшим от беляков представил нашему уполномоченному. И – сочувствующим новой власти! – Ну, Ефим, это уже чересчур! Пострадавшим – еще так-сяк! Но сочувствующим… – Вот чудак! Ты хочешь, чтобы заларинский уполномоченный тебя заарестовал и чекистам в Иркутск депешу отбил? Слава богу, пьющий у нас уполномоченный. Не просыхает, можно сказать. Ну, я тебя и представил как сочувствующего. А еще маленько того… Контуженного после ранения. Поручился я за тебя, Вадим. Я и Федя-Варнак бумаги написали властям, что ручаемся за тебя, мол… Рейнварт поднял брови: какой такой Варнак? Ну, Ефим ему про фельдшера и объяснил. Пролетело лето 1920 года, осень щедро покрасила тайгу вокруг Заларей, не жалея золота и багрянца. Вадим Рейнварт как-то прикатил на своем лисапеде к дому Ефима сам не свой. Рассказал про нежданную встречу с деревенской молодкой Надеждой Галашиной. О себе красавица сказала коротко: мол, купеческая дочь. Сказала, что очень хочет с господином поручиком ее жених побеседовать. И свидание уже Рейнварту тот жених назначил, на ближнюю субботу после заката. Ефим отложил валенок, к которому подшивал новую подметку, нахмурился: – Галашина, говоришь? Надька? Охти мне… Плохи наши дела, Вадим! В тайгу, на зимовье подаваться нам пора! Собирайся! О причинах сообщил коротко: жених той Надьки Галашиной – не кто другой, как знаменитый здешний бандит и убивец, Костя Замащиков. – Про Замащикова слыхал от деревенских мужиков, – кивнул Рейнварт. – Говорят, он и есть в здешних краях настоящая власть. Но зачем я ему мог понадобиться, Ефим? – А ты не догадываешься? – прищурился Ефим. – Про то, как я тебя раненого с чугунки в Залари приволок, – все село, почитай, знает. Растрепал я, старый пес, что твои же товарищи-офицеры тебя в поезде подстрелили. Про то, что из-за золота царского тебя чуть жизни не лишили – не говорил. Кроме меня, про то слыхал фельдшер Варнак и бабка Настька – они возле тебя тоже дежурили. Тыреть – совсем рядышком, тридцать верст не будет. Офицеры твои, когда золото в яму прятали, нашумели там, видать. Вот и до Кости Замащикова слушок про то золото дошел. Чую, что расспрашивать он тебя хочет как следывает. В общем, уходить нам надо! – Зачем, Ефим? – не понимал поручик. – Я ведь и не помню ничего! Да если б и помнил – всякому бандиту рассказывать про тайники не стал бы! – Поглядел бы я на тебя, как ты бурятскую пытку выдержишь, – невесело усмехнулся Ефим. – До весны в зимовье пересидим – банда Кости зимой, по снегу, следы старается не оставлять. На дальних зимовьях прячется… – Но как он про меня вызнал, если тут не появляется, Ефим? Тот усмехнулся: – А невеста его, Галашина на что? Она да ее многочисленная родня Косте обо всем сообщает, продовольствием и лошадьми снабжает, об опасности упреждает. На зимовье уходить нам надо, говорю! Собирайся, мил человек! Глава тринадцатая Золото Желтуги (Владивосток, 1921 год) Пароход из Шанхая прибыл во Владивосток почти с недельным опозданием: в пути его изрядно потрепало штормом, да еще несколько суток ушло на ремонт ветхого двигателя. Безухий Ху и Линь никогда не путешествовали морем, их знакомство с водой ограничивалось прибрежным плаванием по рекам и вблизи морского побережья на рыболовных джонках. И поэтому вид огромных штормовых волн, и ныряние парохода в ложбины между ними вселил в китайцев настоящий ужас. Безухий умело скрывал свой страх и даже покрикивал на мальчишку Линя, однако сам то и дело нырял с головой в брезентовое ведро. Но все на свете когда-то кончается. Кончилось и изнурительное плавание, пароход прижался обшарпанным бортом к причалу. Команда Берга готова была немедленно спуститься на такой надежный берег, однако Осама-старший, также совершивший морской переход из Шанхая, категорически запретил покидать пароход до его возвращения. Сам он сбежал по сходням, сел в ожидающий его автомобиль с японским флажком на капоте и куда-то уехал. Вернулся Осама через три часа и немедленно позвал Берга и Масао на корму парохода, на последний инструктаж. – Ситуация в городе сложная, – без обиняков объявил Осама. – Месяц назад, как я уже говорил, повстанцы свергли власть Земской управы, которую возглавлял большевик Антонов. Сейчас всем заправляет Временное Приамурское правительство, которое держится, скажу прямо, на японских штыках. Владивосток окружен бандами красных партизан, сюда подступают части армии Дальневосточной республики. Японские армейские части пока сдерживают всю эту вакханалию – но надолго ли? Извините, господа… Осама достал из внутреннего кармана кителя плоскую фляжку и, отвернувшись, забулькал. Привыкший к постоянным возлияниям шефа, Берг деликатно отвернулся, облокотился на леер и принялся тихо насвистывать. На Масао поведение отца произвело, судя по всему, самое неблагоприятное впечатление, и он с трудом удержался от возмущенного упрека. Извинившись еще раз, Осама продолжил: – Генерал Грейвс уже отправил отсюда домой две трети своего экспедиционного корпуса и сам сидит – как это у русских говорится, Берг? Да, спасибо – именно сидит на «на чемоданах». Ждет не дождется приказа об эвакуации[82]. Если генерал откажется рекомендовать вас, Берг, правительству Дальневосточной республики, то вся наша операция с экспедицией, считайте, провалилась! – Успокойтесь, Осама-сан! – Агасфер ободряюще улыбнулся. – Грейвс еще не отказал! Давайте навестим его, а уж потом будем горевать! Осама отрицательно покачал головой: – Вы пойдете к нему один, без меня, Берг! Хватит и того, что вы засветились с японскими офицерами в прошлый раз! Агасфер пожал плечами: – Пожалуй, вы правы. А что нам делать с повозками, буровой установкой и прочим имуществом? Капитан требует, чтобы мы немедленно освободили палубу. – Это меньшая из проблем, Берг! Пакгауз заказан и оплачен, остается отыскать нашего агента и отдать ему распоряжение. Пусть этим займется Эжен или ваш сын. А вы немедленно отправляйтесь к генералу Грейвсу! Сулите ему что хотите, Берг! Но не возвращайтесь без рекомендации, умоляю! Если он откажет, вы просто вернетесь в Шанхай, а вот меня ждет по меньшей мере досрочная отставка… Провал наверняка отразится и на карьере Масао. Осама снова взялся за свою фляжку, а Берг, озадачив свою команду распоряжениями, сошел на причал, подозвал извозчика и направился в штаб Американского экспедиционного корпуса. Встреча с американским генералом, против ожидания Осамы, прошла в почти дружеской обстановке. Грейвс, как выяснилось, прекрасно помнил прошлогоднюю встречу и без дополнительных просьб согласился представить «профессора» и его команду правительству Дальневосточной народной республики. Более того: он, оказывается, и сам собирался к главе республики Краснощекову с прощальным визитом и даже предложил Бергу прицепить вагоны экспедиции к его персональному салон-вагону. Не смутило Грейвса и то, что Берг попросил два-три дня для закупки лошадей, фуража и поиска вагонов и пары открытых платформ для погрузки повозок. Что и говорить – совместное путешествие в Читу с генералом через местности, контролируемые красными партизанами и всевозможными бандами, было гарантией безопасности экспедиции. Узнав о победном итоге визита Агасфера, Осама едва скрыл бурную радость. Его не расстроило даже то, что Берг доложил о «хвосте», замеченным им по дороге из штаба Грейвса к причалу. – Пусть следят, – махнул он рукой, и снова припадая к фляжке. – Я не собираюсь покидать борт парохода. Масао отправится к начальнику железнодорожного узла за вагонами – никаких проблем там не ожидается. Насчет покупки лошадей и сена распорядитесь сами, Берг: этого добра, как мне доложили, во Владивостоке много. Лошадей и фураж вызвался купить Безухий Ху. С отвращением напялив парик и взяв в помощники Линя, он отправился в китайскую слободу Владивостока. Через день короткая сцепка из двух теплушек и двух платформ под присмотром американских солдат охраны соединилась с паровозом и салон-вагоном генерала. По принятым в то непростое время правилам безопасности, впереди паровоза была прицеплена платформа с вооруженным до зубов конвоем генерала и двумя тяжелыми пулеметами. Прощались с Осамой-старшим на борту парохода. Старый разведчик был убежден, что поездка будет безопасной. Тем более что официальной задачей Грейвса была охрана Транссиба и закончившаяся эвакуация из России Чехословацких легионов. – Грейвс сразу по прибытии во Владивосток объявил, что будет проводить политику невмешательства во внутренние дела России и полного нейтралитета, – напомнил Осама. – В своей зоне ответственности американцы, к сожалению, не «замечали» красных партизанам – которые, кстати говоря, попортили немало крови нашим войскам. В результате проклятого нейтралитета американцев в Приморье сформировались крупные красные силы. Как результат – конфликт между Грейвсом и атаманом Семеновым, который дружил с нами. Семенов обвинял Грейвса в поддержке красных, а Грейвс атамана и японцев – в бандитизме и жестокости по отношению к местному населению. – Но политика американцев нынче сыграла на руку нашей экспедиции, – заметил Берг. Поглядев на свой хронометр, он заметил: – Но нам пора, Осама-сан! * * *