Мгновенно выйдя из-за шторы, Лавров поклонился: – Народным танцам не обучен, ваше императорское величество! Кроме того, мой парадный мундир… Николай лениво махнул рукой, прерывая дальнейшие извинительные пояснения. Оглянулся, и тут же подскочивший адъютант поднес курительный прибор – янтарную шкатулку с папиросами и такой же мундштук. Разминая папиросу, Николай выразительно показал глазами на шкатулку: курите, полковник! Лавров вторично извинился: – Не курю, ваше императорское величество! – Скверная, конечно, привычка, – согласился Николай, прикуривая от поднесенной адъютантом спички. – Вот и Аликс, то бишь моя супруга, не одобряет… Однако привык… Собственно говоря, полковник, я хотел вам сказать, что был весьма удивлен вашим отзывом о господине Витте и вашей рекомендацией относительно его кандидатуры как главного переговорщика. – Я постарался написать честно, объективно и в соответствии со своими убеждениями, ваше императорское величество. Хотя должен признаться, что не принадлежу к числу поклонников и сторонников его высокопревосходительства. – Я так и понял – поэтому и был удивлен, – кивнул Николай. – Насколько мне известно, большинство военных считает, что мы делаем ошибку, садясь за стол переговоров с «макашками». Они умоляют меня санкционировать продолжение военных действий… – Имей мы с Японией сухопутную границу, я разделял бы эту решимость, ваше императорское величество! – Да, без флота мы бессильны, – с горечью заметил Николай. – Впрочем, это настолько очевидно, что… Вернемся к господину Витте, полковник. Разделяете ли вы его политические убеждения? – Я военный, а не политик, ваше императорское величество. – Что ж, благодарю за искренний ответ, полковник! А также за то, что вы приняли мое приглашение принять участие в этом скромном обеде. Лавров поклонился, и когда император вновь направился к столу, не замедлил покинуть Сиреневый зал. Выйдя из дворца, Лавров отмахнулся от дежурной кареты и пошел по аллеям Александровского парка к выходу, размышляя о странной просьбе императора принять участие в «интимном» обеде. Вопрос, который Николай задал ему, вполне уместно было задать и при французе. Теряясь в догадках, Лавров уже на дебаркадере Царскосельской станции пришел к единственному выводу: Николай хотел продемонстрировать ему восторженный патриотизм простого народа, к которому он, без сомнения, причислял и приглашенную депутацию СРН. ⁂ Между тем обед в Сиреневом зале дворца завершался. Поскольку приглашенные не выказывали намерений откланяться и уйти, Николай бросил быстрый взгляд на генерала Трепова, сидевшего от него по правую руку. Генерал все понял и, поднявшись с бокалом в руке, гулко откашлялся и, сделав ударение на первом слове, провозгласил: – Последний тост, господа! Предлагаю еще раз выпить во здравие его императорского величества, его супруги и всего монаршего семейства! Ура! Грянувшее ответное «Ура!» гостей заглушило перезвон сдвинутых бокалов. – Его императорское величество ждут государственные дела, господа! – снова рявкнул Трепов. – Да, к сожалению, – кивнул Николай. – Был рад видеть вас. Спасибо, братцы! Поставив свой бокал, Николай повернулся и в сопровождении генерала Трепова быстро направился к выходу. Вслед за ним, дожевывая на ходу, на выход с явной неохотой потянулись и приглашенные. – Александр Иванович! – окликнул вернувшийся в Сиреневый зал Трепов главу Союза доктора Дубровина. – Погоди-ка, разговор есть! Дубровин с юных лет был ярым монархистом, искренне любил династию Романовых и столь же искренно ненавидел смутьянов и революционеров, смеющих покуситься на основы и сами принципы самодержавия в России. Военный врач, позже известный в Петербурге доктор-педиатр и чиновник медицинского департамента МВД, Дубровин всегда был активным участником возникшего движения для отпора революционным течениям любого рода. В сентябре 1901 года он без колебаний вступил в ряды одной из первых черносотенных организаций – «Русского собрания». Возмущенный пассивностью его учредителей, доктор вскоре создал собственную право-монархическую организацию – Союз русского народа. Дубровин остро ненавидел евреев, считая их основной движущей силой революционных событий в России. Витте, женатый вторым браком на еврейке, был для Дубровина и его приспешников одним из самых ярких символов «либерального мракобесия», толкающего Россию к распаду и «конституционной пропасти». Остановленный окликом Трепова, Дубровин с надеждой поглядел на грозного для многих (но не для него) генерала. Царское приглашение на «интимный» обед глава СРН рассматривал как прелюдию для пополнения кассы Союза, весьма оскудевшей в борьбе с революционерами и «жидовней». Однако обед кончился, а разговор с монархом на финансовую тему так и не состоялся. Может быть, государь поручил поговорить о деньгах в поддержку своих преданных сторонников Трепову? – Пусть они уходят, – генерал мотнул роскошной шевелюрой в сторону приостановившейся без своего вождя депутации. – А вас, господин доктор, я попрошу пройти в мой кабинет… Уведя Дубровина в отведенные ему во дворце апартаменты, генерал без промедления, по-солдатски, приступил к делу: – Александр Иванович, мне показалось, что вы покидали Сиреневый кабинет с разочарованным лицом. Отчего бы это? – Я буду откровенен, Дмитрий Федорович: мои люди, и в первую очередь я сам ожидали не столько моральной, сколько материальной поддержки нашего общего дела. Однако, к сожалению… – Деньги, господин доктор, надобно зарабатывать! – прервал его генерал. – И не газетной визготнёй в «Московских ведомостях»[176], а конкретными делами! А что делаете вы?! Акцию в «адскими машинами»[177] ваши люди не только провалили, но и начали каяться в содеянном в иностранных газетах! Скажите спасибо мне: поверьте, стоило большого труда уговорить начальника подчиненной мне петербургской охранки полковника Герасимова запутать дело и спустить его на тормозах! – Но в этом деле был замешан только один человек из нашего Союза, некто Казанцев, – попробовал возразить Дубровин. – Двух других исполнителей из негласной агентуры подобрал сам полковник! – М-м-молчать! – рявкнул по-медвежьи Трепов. – Оба хороши! Отодвинув с презрением рюмку, генерал набухал водки в винный бокал и залпом выпил, бросил в рот дольку лимона. Несколько успокоившись, он мирно продолжил: – Извините, Александр Иванович: нервы-с… Не будем поминать старое. Днями Витте отбывает в Америку на переговоры. Государь подозревает, что он воспользуется этой поездкой, чтобы опубликовать или спрятать за границей свой грязный пасквиль[178]. В общем, доехать он не должен, господин доктор! – Но… Государь, направляя этого жидовского покровителя со столь высокой миссией в Америку, не только совершает большую ошибку, но и провоцирует Витте на эту публикацию! – Кто вы такой, чтобы критиковать императора? – снова загремел Трепов. – Государь не может поступить иначе, это тактический ход. Недавно он приватно признался мне, что терпел и терпит этого субъекта по чисто тактическим соображениям. И заявил, что его терпению, кажется, пришел конец! Привлекать к этому делу полковника Герасимова на сей раз я не желаю: я не доверяю его продажной агентуре. Если же Витте удастся заставить замолчать с помощью ваших людей, господин Дубровин, то даже в случае провала общество сочтет сей «акт возмездия» вполне логичным и закономерным. И не теряйте времени: Витте выезжает из Петербурга девятого июля. Сначала в Париж, где ему предстоят переговоры с тамошним правительством, а тринадцатого июля пароходом «Вильгельм Великий» в Нью-Йорк. – А его охрана? – Насколько мне известно, он едет без охраны, берет с собой только старого камердинера и секретаря. До Шербурга[179] его сопровождает супруга: они везут с собой внука, которого должны передать в Париже дочери, вышедшей замуж за графа Нарышкина. – Дорогое удовольствие, – покашливая, заметил Дубровин. – Между тем, как я уже говорил вашему высокопревосходительству, наша касса пуста… Генерал, позвенев ключами, отпер потайной ящик бюро и бросил на колени Дубровину две плотные пачки купюр. – Здесь достаточно, чтобы добраться до Америки и обратно двум исполнителям, господин доктор. Мне кажется, что лучше всего будет сделать это где-нибудь подальше от России. После Берлина, например, где-нибудь на вокзале. Как говорится, концы в воду, – хохотнул Трепов и тут же построжел. – В случае удачи ваши люди получат еще столько же. Ну а если нет – клянусь, вы пожалеете, что взяли эти деньги, господин Дубровин. Спрятав деньги, тот начал благодарить и пятиться к дверям. – Погоди-ка, – остановил его генерал. – Дело ответственное, и я хочу лично проконтролировать твой выбор. Исполнитель должен быть из приличного общества. Начитан, грамотен, умен, способен поддержать беседу. Никаких зипунов, зверских взглядов исподлобья и черносотенных лозунгов! Есть такие? Значит, двух кандидатов приведешь на известную тебе квартиру на Дворянской. Я выберу одного. А второго ты уберешь на всякий случай, понял? Ну, ступай! ⁂ В семь часов пополудни того же дня полковник Лавров, одетый в статское, нажал на кнопку электрического звонка у парадного подъезда особняка председателя Комитета Министров Витте. Встретивший его камердинер принял у него шляпу и легкий плащ – вечера в Петербурге, несмотря на конец июня, были весьма прохладными – и немедленно проводил визитера в кабинет великого реформатора во втором этаже здания. Витте в домашнем сюртуке живо встал из-за обширного письменного стола, обошел его и протянул руку: – Здравствуйте, господин полковник! Военный мундир, должен заметить, идет вам больше. Прошу садиться, – Витте провел гостя к креслам у растопленного камина, усадил его и уселся напротив сам. – Ваше имя Владимир Николаевич, если не ошибаюсь? – Точно так, ваше превосходительство. – Называйте меня Сергеем Юльевичем, – Витте не спускал с лица Лаврова острого внимательного взгляда. – Благодарю, что откликнулись на мое приглашение! Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – Благодарю, чаю, если можно… Витте позвонил колокольчиком и велел лакею принести два стакана чаю. – Чему обязан честью приглашения к вам в дом, ваше превосходительство? – нарушил молчание Лавров. – Что же, сразу видно делового человека! – кивнул Витте. – Дело в том, господин полковник, что меня хотят убить… Часть третья Глава двадцать третья Шанхай Пароход осторожно пробирался вдоль бесконечных причалов Шанхайского порта. Агасфер бросил взгляд на наручный хронометр: с тех пор как капитан дал команду уменьшить ход и взять право руля, прошло уже больше полутора часов, а конца-края причалам не было видно. Он поманил рукой проверяющего крепление палубного груза боцмана, и тот, пытаясь скрыть недовольное выражение на обветренной физиономии, приблизился. Пароход шел под германским флагом, однако команда была самой разношерстной, от тонколицых индийцев до вечно хмурых шведов. Боцман, судя по его акценту, был родом откуда-то из Восточной Европы – то ли чех, то ли поляк. Агасфер был единственным пассажиром на борту потрепанного всеми океанами «Морского странника». На борт его взяли благодаря настойчивым требованиям портовых властей японского Нагасаки, и команда поглядывала на него с опаской и подозрением. Кто такой этот рослый однорукий европеец с японским паспортом? Почему его столь заботливо опекал сам начальник порта в Нагасаки, этой цитадели военно-морских сил Японии? Провожал же странного пассажира и вовсе японский морской офицер с погонами и шевронами полковника… Для пассажира было велено освободить каюту первого помощника капитана, и тот с ворчанием убрался со своим сундучком куда-то в трюмные помещения. Нет, с таким надо держаться настороже! Приблизившись, боцман на всякий случай стянул с головы вязаную шапочку. – Мистер что-то желает? – пробормотал он по-немецки, стараясь поменьше коверкать язык.