Как ни странно, но, отправив шифровку насчет Агасфера в Ставку, Павлов все время думал об этом человеке. И, не получив еще ответа от генерала Линевича, испытывал похожие сомнения насчет невесть откуда свалившегося на его голову персонажа. Когда Бале сообщил ему о письме Агасфера, адресованного в Петербург, Павлов испытал огромный соблазн спросить у француза позволения снять с этого письма копию и попробовать его расшифровать. Однако воздержался: во-первых, француз был чрезвычайно щепетильным человеком и вряд ли позволил бы постороннему лезть в чужие письма. Во-вторых, опытных криптологов у Павлова под рукой не было, а свои дешифровальные способности он оценивал здраво – то бишь никак. Помучавшись два дня, Павлов получил долгожданный ответ из Ставки, однако этот ответ его не устроил никоим образом. Подтверждая сам факт существования агента Агасфера, направленного в Японию неким Разведочным отделением при Генеральном штабе (Павлов о таком тоже не слыхивал), Линевич обращал внимание шанхайского резидента на сомнения в тождестве реального агента тому лицу, от которого было получено предложение о сотрудничестве. Иными словами говоря, Линевич предупреждал его о возможности провокации со стороны спецслужб Японии. Как будто сам Павлов не имел этого в виду! Однако небольшая зацепка в шифровке имелась: в ней был указан петербургский «хозяин» Агасфера – Разведочное отделение! Вывод о том, что адресат письма Агасфера имел к этому Разведочному отделению прямое отношение, просто напрашивался! Просчитав все это, Павлов решительно направился в кабинет российского консула в Шанхае Клейменову, заранее морщась оттого, что снова приходится идти с протянутой рукой. – Константин Васильевич, не угадаете ли, с чем я к вам снова явился? – с вымученной улыбкой попробовал пошутить Павлов. – Дайте подумать! – принял игру Клейменов, приложив палец ко лбу. – Насчет авто вы на днях приходили, ситуация вам знакома… Ага! Хотите попросить вам в помощь кого-нибудь из сотрудников консульства! Угадал? – Угадали, Константин Васильевич! – вздохнул Павлов. – И кто ж вам нынче потребен, Александр Иванович? – Христофор Павлович Кристи, ваш личный секретарь. Знаете, он проявил нешуточные способности при выполнении прежних моих поручений, и я подумал… – Эх, не надо было коллежскому асессору так раньше стараться! – пошутил через силу Клейменов, которого вовсе не обрадовала перспектива вновь остаться без ближайшего помощника, весьма толкового и исполнительного молодого человека. – И куда, позвольте спросить, Александр Иванович, вы намерены командировать моего секретаря? – Сам пока не знаю, – мрачно признался Павлов. – Либо в Харбин, либо во Владивосток. Дело в том, что французский журналист, долгое время помогавший мне в Японии, закончил работу здесь и возвращается домой, во Францию. Уезжает он завтра, и вот я хотел дать ему попутчика. Дело в том, что Франсуа Бале загорелся идеей прокатиться по самой длинной железной дороге в мире, но для этого ему необходимо добраться до ее самой восточной станции. Через Дальний он вряд ли поедет: эта станция сейчас под полным контролем японцев. А у Бале нет желания напоследок напороться на японскую контрразведку. Прямо спросить его про маршрут мне, по некоторым причинам, неудобно. И вместе с тем необходимо, чтобы Бале в Петербурге встретили… скажем так: нужные мне люди. А для этого надо дать им знать о точной дате приезда француза. И вот я подумал: Кристи отпущен вами в долгожданный отпуск и тоже выбрал железную дорогу. Я попрошу француза, как опытного путешественника, присмотреть за молодым человеком. А в Харбине или во Владивостоке, купив билеты на поезд, ваш секретарь получит от вас телеграмму с приказом возвращаться. И сообщит нам точную выезда дату Бале… Надеюсь, это не слишком сложное поручение, Константин Васильевич? – Скажу одно: слава богу, что вы не потребовали провожать этого француза до самого Парижа, либо, по крайней мере, до Петербурга! – с облегчением воздохнул Клейменов. – Ну а уж неделю-полторы я как-нибудь без секретаря обойдусь! – Значит, договорились! – весело подвел черту Павлов. – Ну а с меня, как говорится, причитается! Глава двадцатая Санкт-Петербург Вызванный внеурочно в Генеральный штаб, новоиспеченный полковник Лавров был ознакомлен сразу с двумя секретными депешами – одна пришла за подписью генерал-адъютанта Линевича из Ставки командования Маньчжурской армии, другую подписал «второй консул» в Шанхае, действительный статский советник Павлов. Обе, к великому изумлению Владимира Николаевича Лаврова, касались… Агасфера, о котором в Разведочном отделении – чего уж греха таить – стали понемногу забывать. Первая была по-военному лаконичной: СПб, Главный штаб, Адресат: начальник Разведочного отделения ротмистр Лавров. Прошу срочно сообщить, имеет ли вверенное Вам РО в Японии засланных тайных агентов, в частности – агента под псевдонимом Агасфер? В случае положительного ответа прошу сообщить приметы упомянутого Агасфера = Линевич Во второй шифровке, более пространной, говорилось о неожиданной встрече работавшего в Японии секретного агента Шанхайской резидентуры «Б» с неким Агасфером, сообщившим о своей принадлежности к Генеральному штабу, отсутствию связи со своим резидентом и предложении эту связь реанимировать. Сообщалось также о главной примете Агасфера – отсутствию у него кисти левой руки. И наконец, шанхайский резидент Павлов сообщал, что упомянутый агент «Б», вынужденный завершить свою работу в Японии, возвращается в Европу железнодорожным путем, предположительно через Санкт-Петербург и имеет при себе письмо от Агасфера, адресованное некоему Архипову. В заключение депеши Павлов просил: подтвердить/не подтверждать личность агента Агасфера; а также по возможности встретить в Петербурге означенного агента «Б», имевшего с Агасфером личную беседу, что, несомненно, должно помочь установить тождество упомянутого Агасфера реальному агенту. В случае согласия ротмистра Лаврова ему надлежало обратиться в Азиатский департамент МИДа, куда по принадлежности отправлена дополнительная шифровка на его имя с описанием агента «Б». Лавров трижды перечитал обе шифровки, обращая особое внимание на вторую (выносить их из Генерального штаба категорически воспрещалось), выслушал полное скрытого ехидства поздравление дежурного офицера-криптолога по поводу «понижения» полковника в чине, попытался навести справки о шанхайском резиденте, действительном тайном советнике Павлове, о котором доселе ничего не знал. Короткую справку по Павлову он смог получить только после дозволения военного министра Сахарова. С тем Лавров и вернулся в свою резиденцию на Таврической, 17, где царила нешуточная суета по поводу предстоящего визита начальника в Царское Село. ⁂ На представление Лаврова императору – в новом чине полковника – начальника Разведывательного отделения собирали, что называется, всем миром. В военные годы это не было каким-то нонсенсом: денежное содержание тыловые офицеры частенько получали с большим опозданием. И хотя Лавров бушевал, грозил и слезно просил «не обижать», он ежедневно находил в своем кабинете подношения: то кожу на парадные сапоги, то отрез на мундир, то пояс серебряного шитья. Отставной полковник Архипов, не маскируясь, принес офицерский новехонький палаш и серебряные шпоры к парадному мундиру. Харитонов (он же Медников), присвоил себе обязанности каптенармуса и вел то ласковые, то с руганью переговоры с портным Циммерманом и сапожником. О том, что представление – только повод для передачи Николаю II требуемой им справки по кандидатуре Витте, по молчаливому уговору вслух не поминалось. Это была рутинная, но требующая огромного напряжения работа продолжительностью в 16 дней, когда вся «контора», как именовали Разведочное отделение сами сотрудники, трудилась по 12‒15 часов в сутки. Несмотря на то что Сергей Юльевич Витте был весьма публичным человеком, личностью «на виду», справка по нему шла трудно: Лавров не желал, чтобы она хоть в малой мере походила на подборку компрометирующих материалов. Но изрядного количества чернухи избежать, при всем желании, не удавалось: Витте сам давал к этому повод. Просматривая черновики докладов и донесений своих сотрудников, Лавров не уставал поражаться явной двойственности отношения экс-министра финансов к императору. Вот взять, к примеру, династический кризис[147] 1900 года, когда Николай II, отдыхая в Ливадии, подхватил тяжелую форму брюшного тифа. Ведь именно тогда Витте, еще будучи всесильным и авторитетным министром финансов империи, первым забил тревогу, усомнившись в «легкомысленных» диагнозах престарелого лейб-хирурга Гирша и осторожных предположениях других придворных медиков. Со свойственной ему прямотой Витте заявил императрице-матери, что старый хирург Гирш, если когда-нибудь что и знал, то по дряхлости лет все перезабыл. Именно по настоянию Витте из Петербурга был вызван профессор Попов, всенародно высмеявший и «легкое расстройство пищеварения», и «инфлуэнцу» и поставивший верный диагноз. В то время Витте, повторимся, был, что называется, на коне – что не помешало ему вести закулисные переговоры о престолонаследии с великим князем Михаилом, младшим братом Николая. Примерно в то же время директор Департамента полиции Лопухин зафиксировал в своем дневнике страшные по сути откровения Витте. Неизвестно, как именно отреагировал Лопухин на сетования Витте на «террористов-неумёх», которые могли бы «помочь» отчизне в вопросе устранения Николая – однако дневник с этой записью две недели пролежал открытым на рабочем столе осторожного директора департамента, и все его порученцы имели возможность ознакомиться с каверзой. По идее, Лопухин имел все основания возбудить тогда по меньшей мере наблюдательное производство – однако не сделал и этого. Может, ждал официального доноса – кто знает… За годы своего пребывания на посту директора Департамента полиции Лопухин имел возможность заглянуть в самые сокровенные лабиринты той «кухни» взаимных интриг и подсиживаний вблизи от вершин власти. И знал, что во время ведущейся «наверху» ожесточенной борьбы люди способны не останавливаться буквально ни перед чем. Это было не простой догадкой, не предположением. Лопухин, видимо, имел факты, которые подтверждали это. Если принять за веру дневники Лопухина, именно председатель Комитета Министров империи, С. Ю. Витте, обращался к нему с предложением, в возможность которого Лопухин – так было сказано в дневнике – никогда не поверил бы, если не слышал бы его непосредственно из уст самого вельможи. Только что потерпевший жестокое поражение в борьбе против министра внутренних дел В. К. Плеве, до предела раздраженный «предательством» императора, который нарушил все прежние обещания, Витте якобы пытался склонить Лопухина к «смене» Николая на великого князя Михаила, на которого имел огромное влияние. В интимной беседе с глазу нa глаз он достаточно прозрачно намекнул на… цареубийство, которое можно было бы организовать через агентуру, внедренную охранкой в множество революционных ячеек. Некоторые обстоятельства давали великому реформатору основания полагать, что Лопухин будет на его стороне. ⁂ Поразмыслив, Лавров решил, что все о династическом кризисе, включая ходившие слухи про «дневниковые откровения», из своей справки выпустить. Во-первых, дело было давним, а во-вторых, неизвестно, донесли ли императору после его выздоровления все перипетии лихорадочной суеты, которая сопровождала его болезнь. Могли доложить не все – тогда нынешняя справка внесет раздор и в само монаршее семейство. В конце концов, именно поведение министра финансов во время болезни императора привело к тому, что Николай вскоре заметно охладел к Витте, и тот лишился своего поста министра финансов. А вот о доказанной причастности Сергея Юльевича к трагическим январским событиям нынешнего года умолчать было никак нельзя. В сейфе у Лаврова лежали официальные показания нескольких директоров Путиловского завода, свидетельствующие о том, что опальный министр финансов, воспользовавшись старыми связями и своим огромным авторитетом[148], имел прямое отношение к незаконному увольнению нескольких рабочих. А это, как известно, и послужило толчком для забастовки, приведшей Россию к Кровавому воскресению. Весьма неприглядным было и поведение Витте (уже в должности председателя Комитета министров) в начале нынешнего января. Накануне страшного воскресенья у министра внутренних дел состоялось совещание по этому вопросу, на которое Сергей Юльевич, ссылаясь на отсутствие официального приглашения, не пошел. Вечером того же дня к нему пришла депутация общественных деятелей и писателей, убеждавших его предпринять какие-либо шаги, чтобы избежать завтрашней трагедии. В ответ на эту просьбу Витте заявил, что это дело его никак не касается, поскольку оно не входит в компетенцию председателя Комитета министров. Зато после 9 января он стал во всем винить правительство, и в первую очередь Святополк-Мирского за его слабость и нераспорядительность. В беседе с сановниками и интервью западной прессе он не раз заявлял, что не имел никакого представления о готовящейся демонстрации, резко осуждал МВД и неоднократно произносил фразу: «Расстреливать безоружных людей, идущих к своему Царю с его портретами и образами – просто возмутительно!» Лавров размышлял над растущей горой бумаг все две недели. Он помнил предвоенное противостояние Витте пресловутой «безобразовской» клике[149], его предупреждения о том, что столь явного попрания своих интересов Япония не потерпит. Что авантюра с лесными концессиями в Северной Корее чревата войной – и оказался в конечном итоге прав. И основную причину нынешних народных волнений Витте видел в войне, и постоянно, прямо и косвенно, напоминал Николаю о своих давних предупреждениях, о том, что был прав, а его никто не слушал. Всякий раз, натыкаясь в подготовленных для него тезисах на этот пункт противостояния императору великого реформатора, Лавров невольно морщился: ну кому же понравится подобное «тыканье носом», как неразумного щенка, в собственный грех? Витте постоянно убеждал царя немедленно заключить мир. Это говорило в пользу его как главы делегации России на переговорах. Но одновременно и настораживало Лаврова: у мира на Дальнем Востоке, по его разумению, все же была своя цена. Проиграв на полях сражений, за столом переговоров у России был шанс одержать дипломатическую победу. Но не захочет ли Витте и там сыграть свою игру? Хорошо помнил Лавров и то, что именно Витте на посту министра финансов, имея прямое отношение к реформированию русской армии, несколько раз удачно хоронил при прежнем монархе идею создания Разведочного отделения. Не было у Витте и дипломатического опыта. Поможет ли ему на переговорах с японцами европейский авторитет выдающегося финансиста – Лавров определить не мог. Однако Лавров не мог не отдавать должное безусловным талантам великого реформатора. И чем дальше, тем больше у него зрело искреннее убеждение в том, что Сергей Юльевич – наиболее подходящая кандидатура для роли главного переговорщика. И по здравому размышлению он решил, что теперь у него есть два настоятельных повода для визита в Министерство иностранных дел. Первый – шифровка в Азиатском департаменте МИДа – вез ведома высокого начальства незнакомому полковнику в министерстве не то что шифровку – стакана воды не дадут. Ну а второй повод – выслушать мнение главы МИДа, графа Ламздорфа относительно кандидатуры Витте на предстоящих переговорах. Взявшись за телефон, он довольно быстро соединился с приемной министра. Представившись, Лавров изложил министерскому порученцу свою настоятельную необходимость в ближайшее время посетить его светлость, графа Ламздорфа по весьма срочному делу. Слухи в сановном Петербурге распространялись мгновенно. И наверняка новость об аудиенции государя, данной им никому не известному ротмистру, вышедшему из Царского Села полковником, дошла и до кулуаров МИДа. Голос на другом конце провода мгновенно стал бархатно-любезным, и у господина полковника осведомились, не угодно ли ему поговорить по телефону с самим графом? Угодно? Тогда один момент! После некоторого ожидания в трубке послышался еще более бархатных голос – в котором, правда, ощущались и начальственно-снисходительные нотки: – Господин полковник Лавров? А имя-отчество, простите, можно узнать? – Владимир Николаевич, ваша светлость… – Вы серьезно? Боже, какое совпадение! Мы тезки, дорогой Владимир Николаевич! – почему-то обрадовался граф. – Так что прошу и требую: впредь без всех этих великосветских церемоний! – Как прикажете, граф! – Ну, вот, опять?! Прошу, без церемоний! Итак, дорогой друг, что вам угодно? Несколько растерявшийся от такой настойчивой и несколько неожиданной приязни, Лавров изложил свою просьбу об аудиенции. – Опять эти церемонии! – простонал Ламздорф. – Какая аудиенция?! Визит, дорогой Владимир Николаевич! Визит! Дело не терпит отлагательств, насколько я понял порученца? Сейчас, сейчас, – сильная мембрана донесла до Лаврова шелест бумаги еженедельника графа. – Если совсем срочно, то придется отменить нынешнюю встречу с послом Черногории, но это не страшно! – Нет-нет, ваша… То есть простите, Владимир Николаевич! Меня устроил бы и завтрашний день.