– Ну, тогда последний вопрос, Владимир Эдуардович – и мы вас оставляем. Наедине с вашими творческими муками! Скажите-ка мне, во время своих странствий по Японии вы ведь наверняка общались с европейцами, проживающими там? Я, к примеру, слышал, что в Японии немало американцев, англичан, немцев и прочих – коммерсантов, инструкторов, журналистов – вроде вас, только аккредитованных, ха-ха-ха! Много там европейцев, Владимир Эдуардович? – Не так уж и много, господин Лавров. Знаете, эта тотальная слежка, непременный пригляд за каждым неяпонцем – это сильно действуют, знаете, на нервы. Поневоле чувствуешь себя виноватым, черт возьми… Поедь я туда официально – ей-богу, долго не выдержал бы! – Да-да, это нужно иметь очень толстую, как у бегемота, шкуру – чтобы выдерживать постоянное подглядывание, подслушивание и прочие мерзости… Что же я хотел у вас спросить-то? – Лавров потер лоб, делая вид, что припоминает забытый вопрос. – Ах да! Вспомнил! Ей-богу, вспомнил! Вот что я хотел спросить: а не пересекались ли у вас в Японии пути-дорожки с неким немцем? – Немцев там было порядочно, – невольно улыбнулся Краевский. – Это понятно: Япония широко раскрывала двери для иностранцев – инструкторов, инженеров… У немца, про которого я спрашиваю, примета такая была яркая, запоминающаяся – отсутствие левой руки. Протез, знаете ли – да так мастерски сделан, что не сразу и разберешь, что человек-то однорукий! Не попадался вам такой? На сей раз Лавров, впившись глазами в лицо собеседника, отметил чуть дрогнувшие ресницы и медленно отведенный взгляд. Да так характерно отведенный – вверх и вправо. Так, теперь руки… Левая сжалась в кулак, причем большой палец остался внутри. Краевский откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки… Лавров хорошо помнил лекции и практические занятия профессоров психологии Мартынова и Брумеля – еще по учебе в Корпусе жандармов. Тема занятий у этих профессоров были, разумеется, не из тех, что поминаются в приличном обществе – они проходили под общим названием «Техника проведения допросов». Сами маститые психологи называли свой предмет несколько иначе: «Способы снятия невербальной[98] информации, или Язык тела и жестов». Не желая отвечать правду, человек обычно глядит вправо и вверх – раз! Кулак со сжатым внутри большим пальцем – признак скрытности, боязни, что собеседник может углядеть слабые стороны – два! Скрещенные на груди руки означают неуверенность – три! Краевский соврал – это было настолько очевидно, что Лавров встал, опершись на стол кулаками, навис над газетчиком и резко крикнул: – Смотреть в глаза! Не врать, Краевский! Вы только что солгали: вы видели в Японии Берга! Почему вы не хотите говорить об этом? Вы подставили его японцам? Предали? Не молчите – отвечайте, Краевский! Это тоже была часть игры – жестокой, но порой необходимой. Единственным способом узнать нужную позарез правду. Назвав настоящее имя Агасфера и нарочно обвинив собеседника в предательстве – только так можно было вырвать у него откровенное признание, которое тот по каким-то причинам утаивал. Поморщившись про себя и оскалив зубы, Лавров нарочито грубо поднял подбородок Краевского, заставив того смотреть ему в глаза. И тот, отведя взгляд, заговорил: – Я не знал, что его зовут Берг… Я вообще ничего о нем не знаю, клянусь! Он… Он спас меня в токийском отеле… Меня могли арестовать – я прокололся буквально за день до отъезда из Японии! Да, он попросил меня захватить письмо и взял с меня клятву, что я никогда и никому не расскажу об этом. Как я мог его предать – что вы?! – Поручик, найдите коньяк! – резко бросил Лавров, все еще держа Краевского за подбородок. Новицкий сорвался со стула, безошибочно кинулся к буфету, открыл один ящик, второй, третий. Найдя недопитую бутылку, вырвал зубами пробку, набухал половину чайного стакана и поставил перед Краевским. – Пейте, Краевский! Пейте, успокойтесь и расскажите все об этом человеке! Это не предательство: Берг – мой человек! Он уехал в Японию по моему приказу, а потом следы его затерялись… Я уже не знал, что и думать… Пейте! Машинально выпив полстакана коньяку и не сводя расширенных глаз с Лаврова, Краевский зашарил рукой по столу. Лавров выхватил из кармана портсигар, сунул в зубы газетчику тонкую «манилу» и зажег спичку. Подождав, пока Краевский сделает несколько затяжек, Лавров сел, переставив свой стул вплотную к стулу собеседника, обнял его одной рукой за плечи, тряхнул: – Клянусь, что это самая хорошая для меня новость за последние полгода – по меньшей мере! – Лавров говорил теперь мягко, чуть вздрагивающим голосом. – Берг жив! Рассказывайте, Краевский! Рассказывайте все! – Он и вправду не назвал своего имени, господин Лавров! Нас представили друг другу в ресторане отеля – он тоже жил там, где и я. Он что-то буркнул под нос – я и не расслышал, признаться! Там, собственно, жила вся небольшая англо-американская колония – десятка три или чуть больше… В основном – коммерсанты. Немцев было всего двое – этот, ваш, и еще один, его имени я тоже не помню. Первый разговор был совсем коротким – обменялись визитками, именами, какими-то шутками… На следующий день я и он были приглашены на банкет, или вечеринку – у кого-то из американцев родился сын. Я знал, что там придется много пить, и не планировал долго рассиживаться. Проглотил перед застольем кусок масла – мы еще студентами так делали, в компании с барышнями, чтобы не пьянеть. – Масло – коварная штука, – заметил сочувственно Лавров. – Да-да, и этот ваш… Берг потом сказал мне тоже самое! Главное тут – вовремя уйти, чтобы не «расписаться» в компании… Я ушел вовремя – старательно делал вид, что нагрузился. Меня провожал японский коридорный – там это принято… – И не только там, – хмыкнул Новицкий, но тут же осекся под свирепым взглядом начальника. – Да, я ушел вовремя, но в вестибюле отеля было так жарко, что… В общем, на лестнице все выпитое и ударило мне в голову. Я плохо помню… Шел, наверное, кое-как, думал о холодном душе и постели, где я окажусь через несколько минут – и тут моя нога цепляется за ковер, и я со всего маху падаю на четвереньки, успев приложиться головой об каменные перила. Понимаете, я совсем забыл, что рядом со мной – бой, японец. Он держался чуть позади – будь он у меня перед глазами, я бы, наверное, не выключил инстинкт самосохранения… – Вы от души выругались по-русски! – догадался Лавров. – Да, все произошло мгновенно и одновременно. Падение – сильная боль и сорвавшееся с языка русское ругательство. Я тут же протрезвел, клянусь! Поглядел на японца, на его прищуренные глаза – и окончательно протрезвел от страха. Он понял, что я не англичанин! – Берг шел за вами? – Я вообще не видел того немца. По-моему, он ушел с вечеринки раньше… Его не было ни на лестнице, ни в коридоре – я не представляю, откуда он узнал про мою беду! Встал я почти трезвый – от страха – но продолжал изображать пьяного… – Зачем? – Не знаю… Наверное, чтобы японец не закричал, не позвал людей… Сунул ему какие-то деньги, заперся в номере и прямо в брюках и смокинге встал под ледяной душ. Я пытался сообразить – что мне делать – и не мог придумать. Только бежать! Я знал, что бой вот-вот приведет полицию, людей… Так ничего и не придумав, я переоделся в сухое, захватил саквояж и куда-то пошел… – Куда? – Говорю вам – я не знал! Была одна только мысль – бежать! Подальше от отеля! – И где б вы спрятались? На пароходе? – Пароход уходил из Иокогамы только через день. А это было в Токио… Не знаю, я просто ошалел от страха! Краевский замолчал, нервно ломая пальцы и весь уйдя в страшные воспоминания. Наконец он ударил обеими руками об стол: – Курица! Курица с отрубленной головой! Я видел в детстве, меня маленьким привозили в имение матери – у нее тогда еще было имение! Лавров и Новицкий выразительно и недоуменно переглянулись. Какая курица? При чем тут безголовая курица? – Нет-нет, я не сошел с ума! – зачастил Краевский. – Понимаете, ей отрубили голову, а она вырвалась из рук поваренка и побежала! Без головы! Так и я в том отеле – хотел бежать куда-то без головы! Лавров кивнул Новицкому, и тот вылил в стакан Краевского остатки коньяка. Тот жадно выпил, отдышался и почти спокойно продолжил: – В общем, выбегая из своего номера, я буквально столкнулся с этим… с вашим Бергом. С Одноруким, как его втихомолку называли в иностранной колонии. Он втолкнул меня в номер, успокоил. Сказал, что японец уже никому ничего не расскажет. Научил, что нужно говорить, если меня будут расспрашивать. Мы уговорились встретиться с ним на завтра, в антикварной лавке. Но поговорить нам так и не удалось: рядом все время крутился мой гид и еще какой-то японец. Немец только успел сунуть мне потихоньку письмо, о котором упомянул накануне и которое просил бросить в почтовый ящик где-нибудь в России. Адрес я запомнил: Петербург, Таврическая, 17, Харитонову. Краевский замолчал. – Значит, это все, что вы можете о нем рассказать? Тот пожал плечами: все! – Ну а раньше, на вечеринке, или накануне? Чем он занимается? Где живет? Как его семья? – Господи, у него еще и семья там! Н-нет, он не говорил. Кто-то в компании упомянул: вот, мол, везунчик! Добился от японских властей разрешения на занятия коммерцией – что-то связанное с рыбой… Или с консервами… Новицкий значительно кашлянул, показал Лаврову глазами на массивные часы в углу. Тот понял, поднялся, протянул Краевскому руку – и задержал ее в своей: – Спасибо за добрые вести, Владимир Эдуардович! Ну, о нашей встрече и разговоре, как вы сами понимаете… – Господи! Могила! Под расстрелом не расскажу! – Не зарекайтесь! Можно и рассказать. Тем более что человек, который хотел вас остановить в Париже и вернуть в Россию в наручниках, жив и здоров. И по-прежнему опасен. И если бы не нынешнее смутное время – он вполне мог бы вернуться к вопросу вашей поездки под чужой личиной. Сейчас, думаю, ему не до вас… – Что вы! – Так вот, Владимир Эдуардович: начнут вас расспрашивать о нашей встрече – смело рассказывайте! Вот только тему беседы мы с вами скорректируем сейчас. Спросят – о чем речь шла? Только о Японии. Меня интересовали секреты, настроения и прочее. А вот о Берге – ни слова! Я вас об этом не прошу, не требую, не умоляю. А предупреждаю… Помните, если с Бергом что-то случится по вашей милости, – я вас убью. Даю честное слово офицера. Верите? – Безусловно. – И последнее, Владимир Эдуардович. Газетные литераторы – народ весьма своеобразный. Сегодня я вас испугал – завтра страх пройдет. Посидите, подумаете, и вдруг вас может осенить: а не вывести ли это кошмарное гостиничное приключение и чудесное спасение таинственным незнакомцем в отдельную главу? Для щекотания нервов читательских, а? – Честно говоря, осеняло! – Краевский посмотрел прямо в глаза Лаврову. – Мы с господином Дорошевичем наметили общий план подач материала в газету, разбили на куски. Влас все ворчал: слишком все гладко, мол, у тебя! Читатель интерес может потерять. Просил все детальки повспоминать, а если не вспомнится – то придумать что-нибудь остренькое, с перчиком. Проверять-то все одно никто не станет – так было или не так… И я тут на днях подумал: а не вывести ли собственное приключение? С чудесным спасителем, как вы изволили сказать… Без имен, разумеется, без деталей – тем более такой, как отсутствие руки… – Не надо! – покачал головой Лавров. – Япошек макаками только глупые люди считают. Умнеющий народ! А уж дважды два сложить… Не успели Дорошевичу про задумки свои рассказать, а? – Не успел, слава богу! – Вот и не надо! Все на свете только Господь наш всемогущий успевает! Не тянитесь за ним, охолонитесь! Ну, честь имею, Владимир Эдуардович! Распрощавшись с Краевским и еще раз взяв с него слово, что он будет молчать о своем токийской проколе, контрразведчики ушли. Глава четырнадцатая Токио – У меня накопилось к вам несколько вопросов, Осама-сан, – с места в карьер начал Агасфер, едва трамвай доехал до нужной остановки в западной части Токио и мужчины сошли на вымощенную камнем мостовую. – Как ни странно, но у меня тоже! – с едва заметной иронией отозвался спутник. – Однако имейте терпение, господин Берг: мы еще даже не зашли на территорию парка, не вдохнули непередаваемый аромат этого места. Мы с вами непременно посетим Уэно в дни цветения сакуры, весной. В это время, говорят, токийцы просто пьянеют здесь. И с ними можно договориться о чем угодно… – Вы не токиец, Осама-сан! – сердито отозвался Агасфер. – Помнится, вы сами поминали, что родились и выросли где-то в южной префектуре Японии. Так что я не думаю, что время посещения парка имеет для меня какое-то существенное значение. – Пока мы с вами в Токио – я токиец, – загадочно отозвался Осама. – Ну, что ж, если вам не терпится, начинайте задавать ваши вопросы! – Моя семья. Жена и сын – я не видел их уже четыре месяца, и не имею никаких известий о них. Я хочу увидеть свою семью, Осама-сан! – Вопрос поставлен не совсем корректно, барон. За последнее время я передал вам три письма от госпожи Берг и что-то не припомню, чтобы там были какие-то тревожные известия. Она по-прежнему живет в гостеприимном доме господина Демби. О ней заботятся – как и о вашем сыне… – Да, но моих писем она не получает, хотя я отправил ей целых пять. Почему? – Война, барон! – вздохнул Осама. – Полагаю, что это все издержки военного времени. В нашей стране введена, как вы знаете, цензура почтовых отправлений. Это касается вас в особенности: откуда мне знать, что именно вы хотите сообщить своей очаровательной супруге? – В японской цензуре нет людей, владеющих русским и французским языками? – невесело усмехнулся Агасфер.