Выслушав короткий доклад о событии на Неве, Лавров нахмурился: – Покушение или разгильдяйство? Виновник определен? Что государь? Перебивая друг друга, офицеры рассказали о подробностях – кто что слышал. Прямое покушение или нет – неизвестно, ибо офицер, командующий салютом, сразу покончил с собой. Государь в шоке, и немедленно со всем семейством выехал под усиленным конвоем в Царское Село. – Ну, про «неизвестность» – чушь! – невесело хмыкнул ротмистр. – Лопухин[57], поди, заявил? Офицер-то, сердяга, только сигнал к стрельбе подавал! В Нарышкином бастионе, где сии пушки установлены, только холостые снаряды заготовлены. Не офицер же под мышкой из Арсенала боевой снаряд принес, право… Там, чтобы боевой снаряд получить, десять разрешений надо оформить, у пяти генералов подписи собрать! Впрочем, разберутся! Чем еще порадуете, господа хорошие? – Бастует столица, господин ротмистр! Все заводы стоят, даже газет свежих не купить: типографские к забастовке присоединились. – А я вот в вокзале московскую, свежую купил! «Русское слово»! – Лавров достал из кармана свернутую в трубку газету, и со значением поглядел на агента 1-го класса Харитонова. – С давно ожидаемым первым репортажем героя-репортера Краевского из Японии! Слава богу, что почтовая служба к бунтарям не примкнула! Да-с… Значит, ни клиентов, ни работы? Давайте-ка по местам, господа «конторские»! А то в окошко заглянет кто-нибудь и вообразит, что митинг наблюдает! Господин Харитонов, а вас попрошу ко мне! Поднявшись к себе в кабинет, ротмистр Лавров аккуратно повесил пальто в шкап, размотал пушистый шарф, и, как был в шапке-пирожке, сел у предусмотрительно растопленного кем-то камина. Кивнул зашедшему следом за ним человеку на кресло напротив, зябко потер руки, протянул их к огню. – Ну, что, Евстратий, письмецо расшифровали наши мудрецы? Агент Евстратий Медников, значившийся по всем документам Харитоновым, кивнул и молча протянул начальнику тонкую папку. Тот взял ее в руки, и, не раскрывая, пытливо посмотрел собеседнику в глаза: – Читал? Что сам-то думаешь? «Липой» не пахнет? – Не пахнет, Владимир Николаевич. Все удостоверительные знаки и специальные пометки присутствуют. Почерк имеет все несомненные признаки сходства с почерком Агасфера. Конверт признаков вскрытия не имеет. Почтовые штемпели соответствуют действующим. Лавров молчал, постукивая тонкими пальцами по обложке. – Да открывайте, Владимир Николаевич! – не выдержал Медников. – Чего вы себе-то душу тянете? – Стыдновато, брат Медников! – неопределенно протянул Лавров. – Закинули человечка черте куда, а сами… Махнув рукой, он раскрыл наконец папку. Внимательно рассмотрел со всех сторон конверт, вдумчиво прочел оригинал письма, адресованного «тетушке Мэри», и только потом взялся за голубоватый листок с расшифровкой. Прочитав, снова взялся за конверт: – Отправлено из Москвы тридцатого декабря минувшего года. Обработано Петербургским почтамтом четвертого января нынешнего. Доставлено нам когда? – В тот же день, то есть позавчера. Я справлялся на почте, все достоверно: в канун Рождества, в ожидании лавины поздравительных писем и почтовых карточек, почтовики заранее привлекают к разноске дополнительных людей. А с поздравлениями нынче негусто, видать – вот и принесли сразу. Я, как вскрыл, сразу вам депешу в Варшаву отбил. Лавров снова взял в руки оригинал письма на французском языке, начинающегося обращением к дражайшей тетушке Мэри. – Как же ты ухитрился, Агасфер, письмо-то переслать? – пробормотал он. – Поскольку отправление письма из Москвы совпадает по времени с возвращением в Белокаменную господина Краевского, тут, как говорится, и к бабке гадать не ходи! – пожал плечами Медников. – Только Берг мог, по всем раскладам, с Краевским весточку передать! А вернулся газетчик в Москву в конце декабря, «Русское слово» об этом событии протрубило – совпадает! – А риск? Агасфер, насколько мне известно, ранее с газетчиком знаком не был. Как мог так рискнуть? И Краевского подставить, между прочим! – Краевский, по моему разумению, не рисковал: письмо-то самое наибезобиднейшее! Шифр применен из наших старых, из тех, что «нераскалываемыми» именуют. Полагаю, к тому же, что первоначально письмецо в другом конверте было: на оригинале просматриваются следы клеевого клапана нерусского образца. – Это я понимаю, брат Медников! Ты мне другое растолкуй: как Агасфер сумел Краевского, не будучи с ним знаком, под личиной Палмера в Японии расшифровать? Японцы не смогли, со своей мнительностью и подозрительностью, со своими секретными службами! В страну впустили, выпустили – а Агасфер, выходит, раскусил газетчика? – Про то у самого Краевского спрашивать надобно, – вздохнул Медников. – Газета-то, «Русское слово», сами поминали, уже первый его репортаж из Японии тиснула! В Москву ехать надо, Владимир Николаевич! – Если железнодорожники не забастуют, – мрачно откликнулся Лавров. – Железнодорожные мастерские, в вокзале говорили, уже на работу не вышли! – То мастерские! – откликнулся с надеждой Медников. – Подвижному составу бастовать закон не велит! – «Закон не велит»! Много у нас, в России многострадальной, законопослушных граждан-то осталось, брат Медников? – вздохнул Лавров. Помолчав, ротмистр прихлопнул папкой по коленям. – Ехать надо! – решил он. – Но не затем, чтобы узнать, как именно репортер прокололся. Лично меня больше Агасфер интересует – каждая мелочь, каждый штришок! А более всего Краевский меня очень беспокоит: газетчики – народец лихой! Вот уж воистину: ради красного словца не пожалеет и отца! Как бы он не тиснул в газете детективную историю про свое знакомство с Агасфером! Из лучших, как говорится, побуждений… Вот, мол, мы, русские, какие: в самом вражеском гнезде работает русский тайный агент! – Это совсем дурным надо быть, чтобы такое выкинуть! – потряс головой Медников. – «Русское слово» теперь наверняка стало настольной газеткой не только для отечественных подписчиков, но и для японских агентов. С лупой наверняка каждый репортаж изучать будут… Так что, Евстратий, сгоняй курьера в билетные кассы. Ночным курьерским поеду. Новицкого с собой, наверное, возьму. Только поздновато, боюсь… – Владимир Николаевич, а почему не меня? Ежели изволите помнить, у меня в московской охранке, а не у Новицкого, старые друзья-приятели остались. И в каком смысле – поздновато? – рванувшийся было к двери Медников даже остановился. – Ты иди, иди, распорядись насчет билетов, а потом возвращайся. Я тебе все растолкую, коли не понимаешь… Когда Медников самое малое время спустя, снова почти вбежал в кабинет начальства, Лавров уже сидел за своим рабочим столом. Перебросил старому другу-приятелю папку потолще: – Полистай пока, брат Евстратий! Вырезки из иностранных газет снабжены подклеенным переводом – в языках-то ты ведь не силен? И что это ты так дышишь, как старая кобыла? Два раза по лестнице пробежался – и задохся? Засиделись, засиделись все без дела! – зло пристукнул кулаком по столу Лавров. – Гимнастическими упражнениями заниматься надо! И не только тебе, Евстратий! Поджав от обиды и сравнения со старой кобылой губы и сдерживая дыхание, Медников раскрыл папку. Первой туда была вложена телеграмма: 9 декабря 1904 г. Сан-Франциско. Был в Иокогаме, Токио, Осаке, Киото, Симоносеки, Нагасаки, Матцуяме. Фотографировал пленных. Осматривал госпитали, укрепления, войска. Присутствовал на митингах. Везу массу фотографий. Интервьюировал высокопоставленных японцев. Еду в Россию. = Краевский – Рисковый мужик! – прокомментировал телеграмму Лавров. – Ему наверняка было велено, по крайней мере, до Европы язык за зубами держать, а он сразу по приезду в Сан-Франциско раскрылся. Ну как же! Сенсация: русский репортер чудом вырвался из лап японских специальных служб! Американские газетчики наверняка с ума посходили, гонялись за ним, интервью брали, как у своего президента… Вторую вырезку от того же числа можешь не читать – это редакция расписывает, как они сей заговор придумали. Мы-то с тобой про это знаем… Медников медленно перебирал листы и вырезки в папке. – Видел? Американская газета World предлагала русскому корреспонденту десять тысяч долларов за эксклюзивную публикацию его репортажей – тот отказался. В Европу Краевский отплыл на пароходе «Флора», сорок кают которого были по бешеной цене перекуплены корреспондентами американских и европейских газет. Все десять дней плавания он отбивался от самых соблазнительных предложений… Дурачок! – Это почему же, Владимир Николаевич? Вполне геройский поступок, можно сказать! – Ты читай, читай, Евстратий! В Токио первые, декабрьские сообщения о поездке русского репортера под именем Перси Палмера в Японию вызвали шок. И злобу немалую, надо думать! Нашел статейку в парижской «Матэн»? Их собственный корреспондент из Японии пишет, что тамошняя полиция восстанавливает каждый шаг Палмера-Краевского. Допрашивают всех, с кем он общался. Якобы произведены первые аресты. Япошки, пока Краевский от Сан-Франциско до восточного побережья добирался, его запросто грохнуть могли – ты думаешь, их в Америке меньше, чем у нас? Везунчик он! – А может, и не везунчик, Владимир Николаевич! – возразил, немного подумав, Медников. – Может, специально там раскрылся раньше времени, чтобы шум поднять! Чтобы за спинами братьев-газетчиков хорониться! При таком внимании к своей персоне совершить на него покушение было весьма затруднительно! – Все может быть, – машинально буркнул Лавров, вновь перечитывая расшифровку письма Агасфера. Перешивкину. Действую согласно плану. Был вынужден дать согласие на сотрудничество с разведслужбой Имп. Генштаба (2-й отдел). Имею постоянное задание входить в доверительные отношения с иностранной колонией в Токио и других городах. Цель – выявление сочувствующих РА и лиц, помогающих Р информационно, а также организацией поставок из Шанхая в П-А. Обстановка крайне тяжелая: тотальная слежка за всеми неяпонцами. По убеждению хозяев, в Шанхае активно работает резидентура РА. Предположительно – дипведомство. С семьей разлучен – думаю, по мотивам предосторожности хозяев. Мной получено разрешение на коммерцию и согласие на полную комплектацию. Поставщику по японским дипканалам отправлено требование, однако ответа пока нет. Единственный вариант связи и контакта – при получении посылки. = А. Т17 Глубоко задумавшись, Лавров даже вздрогнул, когда шуршащий бумагами в папке Медников подал голос: – В Париже Краевский сумел скрыться после пресс-конференции, – прочел вслух Медников. – Вышел через черный ход, сел в мотор и уехал. Собратья-газетчики караулили его в Антверпене, Берлине, Варшаве – как сквозь землю провалился! Уже и слух был пущен, что японцы настигли его и вывезли к себе для допросов. А он в Москве возьми, да и объявись! Хоть к нам на службу бери, Владимир Николаевич! – «К нам на службу»! – с горечью повторил Лавров. – Где ты службу-то у нас видишь? За мелочью всякой следим. И сами у полицейского департамента с Манасевичем под колпаком, можно сказать. Упустили мы свое время, Евстратий! Надо было сразу после государева дозволения на создание нашей службы агентурные сети за кордоном создавать, и, прежде всего – в Японии. Это был наш наиболее вероятный противник на перспективу – а мы?! – Ты себя не казни, Николаич! – Медников только в самых редких случаях переходил с начальством на «ты». – Ты вспомни: а нам дали эти сети создавать?! Даже подумать об них не дали! Лопухин, как директором департамента стал, как спятил! И Манасевич тут же из Парижа примчался – со своими прожектерскими идеями. Альтернативу сразу антишпионскую при департаменте слепил, козни строить начал. Аппарат едва отстоять удалось, а ты говоришь – «сети»! – Самое обидное, Евстратий, что после войны – а финал близок, сам понимать должен – начнут в России, по традиции, виноватых искать. Финал-то, скорее всего, для нас тяжким будет. Позорным! И пойдет кампания, как у литератора Гоголя описано: «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!» – У нас, полагаете, тоже будут виновных в поражении искать? Так ведь знают всю нашу историю в Генштабе! – Я в этот Генштаб дважды в неделю, как ты знаешь, хожу с докладом. И всякий раз иду как на казнь, Евстратий! Я ведь не рассказывал просто – ни тебе, ни офицерам нашим, как меня там «чистят» всякий раз, особенно если у генерал-квартирмейстера кто-то с Дальневосточного фронта сидит… В конце мая прошлого года напоролся я там на контр-адмирала Витгефта[58]. Веришь ли, брат Евстратий: с кулаками на меня пошел! А уж орал! Что, спрашивает, это и есть начальник разведки?! Ах ты, такой-сякой! И пошло… И в тылу я проедаюсь, и по моей вине моряки и сухопутные войска слепы и глухи. Что от фронтовой разведки никакого толку – нужна глубокая разведка – а где она, мерзавец ты этакий!? Еле-еле успокоил его генерал-квартирмейстер. Или еще: совсем недавно, в декабре, таким же макаром напоролся я в начальственном кабинете на адмирала Иессена Карла Петровича[59]. Я-то в приемной дожидался, сам понимаешь – а начальство за какой-то надобностью порученца вызвало – тот и доложил. Так и так, мол: дожидается с докладом начальник Разведочного отделения Генштаба! Адмирал как услыхал, что таковое имеется, сам за мной в приемную выскочил… «А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!» Те же самые обвинения, так же стыдил и срамил. Не хотите ли, мол, ротмистр, взять на свою совесть гибель тысяч моряков, которые не знают ни сил противника, ни его планов, ни дислокации? Я, конечно, не выдержал: напомнил, что у морского министерства агент свой в Японии до войны еще был. И весьма толковый – капитан второго ранга Русин. И что ведомство адмирала Авелана[60], получая ценную информацию от своих агентов из Японии, не спешило делиться ею с Главным штабом… Лавров встал из-за стола, прошел к окну и несколько минут стоял, бездумно глядя на летящую вдоль Таврической снежную круговерть. Не зная, что сказать, Медников только вздыхал и машинально листал вырезки из европейских и американских газет. – Да, брат Медников, чего уж греха таить: донесения военно-морских агентов попадали в военное ведомство очень редко, и только после предварительного отбора в Главном морском штабе. Вот она, цена нашей ведомственной разобщенности, Евстратий! Адмиралу, прямо скажу, было наплевать на то, что подобная «фильтрация» отрицательно сказывалось на осведомленности Военного министерства о военно-морских аспектах угрозы России. Российская военно-морская агентура в Японии была совершенно изолирована, и поэтому для всей нашей армии ее работа практического значения не имела… Мы с тобой не генералы, не адмиралы, брат Медников – и то понимаем, что война должна была начаться с морских операций и десантов. А посему военно-морские сведения имели для сухопутных штабов на Дальнем Востоке огромную ценность! Медников промолчал. – Так-то, господин агент первого класса! – наконец отвернулся от окна Лавров. – Но, доложу я тебе, кое-когда из подобных разносов можно и пользу извлечь! Тот же адмирал Иессен мне в пример дипломата из Шанхая поставил. Тот, якобы, за несколько месяцев, с нуля разведцентр под носом у японцев организовал. Добывает сведения о мобилизационных планах противника, о ремонтируемых на верфях кораблях – с указанием сроков их выхода в море. О настроениях в высшем военном руководстве Японии информацию дает… И заметь: не только в МИД, по принадлежности, но и во Временный морской штаб наместника Алексеева! Медников недоверчиво поглядел на начальника. – Да-да, Евстратий! Даже фамилию того дипломата назвал – слышал ее в Ставке наместника, генерал-адъютанта Алексеева[61]. Оказалось, бывший посол в Корее, Павлов, который был вынужден покинуть страну пребывания из-за японской оккупации и закрытия посольской миссии. Я, признаться, не сразу поверил: думаю, он нарочно меня побольнее укусить хочет! Пришлось мне навести кое-какие справочки в канцелярии графа Ламздорфа… – Высоко летаете, оказывается, господин ротмистр! – с еле заметной иронией отозвался Медников. – С графьями знаетесь, в канцелярию самого министра иностранных дел вхожи! Кабы не знал вас, непременно заметил: скажи мне, кто твой друг… – Боже меня упаси в друзьях его светлости числиться! – поморщился Лавров. – Про его нетрадиционную любовь к мужскому полу весь Петербург знает! Слухи про то пошли, когда он еще исполнял должность директора той самой канцелярии МИДа. А я в свое время помогал той канцелярии организовать должным образом шифровальное дело. Нынче он, конечно, если при встрече и вспомнит меня, так только два пальца при встрече подаст. Но с Павловым помог! Незаурядный оказался человек, между прочим – хоть и «бугор»! Ну, подробнее я тебе как-нибудь на досуге расскажу. А что касаемо поездки в Москву Новицкого – так нужно человеку помочь «опериться» в нашем деле! Он хоть и по жандармскому ведомству числится, но в контрразведке опыта, считай никакого! А тебя, Евстратий, учить – только портить, как говорится! – Вам виднее, конечно, господин ротмистр! – Медников вздохнул: уж очень ему хотелось в Белокаменную снова прокатиться. Но понимал: молодежь натаскивать тоже надо. – Предупредить Новицкого насчет поездки? – Сам скажу, Евстратий! А сейчас в Генштаб сходить надо, на очередную головомойку. Насчет поездки в Варшаву отчитаться и в Москву отпроситься. Формальность, конечно, но без этого нельзя! – Гм… Владимир Николаевич, а вот по начальству я бы вам сегодня ходить не советовал, – заявил Медников. – Не мое собачье дело, конечно, но селезенкой чую: не пустят вас нынче в Москву! – Это почему? Думаешь, к расследованию о покушении на государя «пристегнуть» могут? – И это могут, и вообще в Петербурге нынче неспокойно. В воскресенье готовится что-то вроде крестного хода к Зимнему. Петицию какую-то, слышно, царю приготовили. А мероприятие грандиозным быть обещает, массовым. Власти вроде и разрешили, а по тайному распоряжению градоначальника все одно: начальнику штаба войск генералу Мешетичу велено обеспечить правопорядок в столице любыми средствами! Так что с оружием и полным боекомплектом войсковые части к столице подтягиваются! – Ну, ты наговоришь! – недоверчиво покосился на Медникова ротмистр.