Заварзин остановился, поднес к глазам бинокль и, рассмеявшись, протянул его собеседнику: – Смотрите-ка, на «Полярной звезде» разводят пары! Видно, государь давно поджидал те блесны от Фаберже. Так что не позднее чем через полчаса мне надо быть на причале, встречать его величество! А о серьезном-то мы с вами, ваше превосходительство, так и не поговорили. – Как не поговорили? – усмехнулся Зволянский. – И о ботанике, и о местных садах успели! – Я имею в виду бердяевский документ, Сергей Эрастович. Императрица наверняка спрашивала у вас, но мне-то тоже надо знать: насколько это все серьезно. Я имею в виду «талмудистский» заговор. Признаться, лично для меня профессор Захарьин – личность далеко не симпатичная. Ни внешне, ни из-за его дурного характера… Конечно, рекомендован государю он людьми, сознающими свою ответственность перед Россией. Да и я, как начальник личной охраны государя, наводил соответствующие справки. Но вы-то, полагаю, тоже «копали», Сергей Эрастович! И возможно, «глубже» прочих, исходя из сути вашей должности. А у Бердяева в документе и ссылки на древние документы, и «обоснованность» геноцида по отношению к неевреям… И потом… Заварзин резко замолчал. – Ну-ну, заканчивайте, – подбодрил его директор. – Конечно, я закончу, но только в расчете на вашу скромность и порядочность, ваше превосходительство! Я знаю, вы не из сплетников. Да и нет у вас никаких резонов «топить» человека за неосторожное слово. Но все же – уговор? – Уговор. Что бы вы ни сказали – я ничего не слышал! – Так вот… Меня крайне смущают два обстоятельства, Сергей Эрастович. Все знают, что государь очень не любит евреев. И не скрывает этого! Его антисемитизм вызывает отнюдь не радостные чувства у многих тысяч евреев, населяющих Россию, тревожит всю Европу. Вспомните все законы, оскорбительно ограничивающие права евреев, принятые государем. Запрет приобретения недвижимости в черте оседлости, ограничение прав приема еврейских детей в высшие и средние учебные заведения… Все эти многочисленные выселения, переселения, кровавые погромы, наконец! – А второе обстоятельство? – спокойно поинтересовался Зволянский. – Несносный характер самого Захарьина! Помните, в Беловежском дворце, когда его вызвали к императору, он в приступе собственной болезни перебил своей палкой весь хрусталь и фарфор в приемно[59], где ожидал государя! Разве в принципе – я подчеркиваю, – в принципе! – такой человек не мог бы стать предметом ненависти этих самых талмудистов и сатрапов? – В принципе, конечно, возможно все! – Зволянский раскурил сигару и пристально поглядел на собеседника. – Да, я знаю, что мать Захарьина – урожденная Гейман, еврейка. Отец – некий отставной ротмистр из захудалой династии Захарьиных. Да, у него скверный характер, он крайне невоздержан на язык – что является следствием хронического ишиаса. Но он один из лучших терапевтов-диагностов не только в России, но и во всей Европе! Именно поэтому он и стал придворным доктором нашего государя, Павел Павлович. – Да, но как тогда быть с явно ошибочным диагнозом, поставленным им государю в Беловежье совсем недавно? «Легкая простуда»! Обрадованный столь безобидным диагнозом, государь продолжил свои охотничьи забавы. А закончилось все тяжелым плевритом! – Я вижу, что бердяевская «бредятина» произвела на вас сильное впечатление, Павел Павлович! Я не доктор, однако совершенно убежден: если бы тогда государь прекратил вставать чуть свет, лазить по болотам, сидеть в своих скрадках и уехал в Ливадию, на солнышко, – диагноз Захарьина оказался бы верен! Однако, уверяю вас, это все-таки хитрый бред и подтасовка фактов! Знаете, например, что проездом сюда через Москву я получил от него аналогичный документ – и одновременно мотивированный донос на самого Бердяева, на его казнокрадство? Обычный ход, знаете ли! Напакостит человечек, которому многое доверено – и ищет, чем прикрыть свой «срам». А тут уж куда лучше – «талмудистский» заговор против любимого монарха… Но я вижу, вы поглядываете то на часы, то на «Полярную звезду», на полных парах спешащую к причалу. Не смею более отрывать вас от службы, уважаемый Павел Павлович! Желаете – поговорим позднее. А я пока почтительнейше прошу сообщить государю о моем «неожиданном» визите и желании получить у него аудиенцию! Из окон выделенных Зволянскому апартаментов в Большом Ливадийском дворце он наблюдал прибытие императора: государь тяжелой размашистой походкой поспешал поскорее увидеть привезенные ему рыбацкие снасти. Укрывшемуся за шторами Зволянскому через мощный немецкий бинокль были хорошо видны сильно поношенные шаровары со вставленными клиньями, стоптанные, с заплатками сапоги – даже не офицерские, солдатские! Русская рубашка с вышитым воротником и темными пятнами пота на спине и под мышками. Все понятно, царь в рыбацкой «повседневке». Однако Зволянский не раз слышал о том, что и во время приемов государь одевался немногим лучше. Не чересчур ли подчеркнутое русофильство? Заслышав в коридоре чьи-то шаги, смех и голоса, Зволянский поспешно сунул бинокль под диванную подушечку и повернулся к окну спиной. Однако тревога была напрасной, к нему никто не постучал. Опасаясь, что аудиенция может быть дана внезапно, директор решил не покидать отведенных ему апартаментов до решения своего вопроса. Время тем не менее шло, а никаких известий ни от начальника личной охраны, ни от церемониймейстера не поступало. К тому же Зволянский, лишь наскоро выпив утром в вагоне чаю с лимоном, изрядно проголодался. А о нем словно забыли. До шести часов пополудни он еще надеялся, что император, соскучившийся по новостям из столицы, пригласит его пообедать. Увы, вот часы пробили половину седьмого, семь, половину восьмого – а коридор в его половине все так же пуст и безжизнен. За время вращения в высоких сферах отношение Зволянского к императору ощутимо поменялось. Это отношение, разумеется, нигде и никогда не афишировалось, даже в узком домашнем кругу Зволянский не позволял себе хоть в малости осудить иные спорные указы и решения императора. Хотя осуждать было за что… Но было и другое. При нем из армейского быта стали исчезать мишура и ненужный блеск. Вместо бесчисленного множества помпезных военных парадов проводились большие боевые маневры, за которыми Александр III наблюдал лично. Бережливый даже в домашних расходах, царь на армии не экономил. Он без колебаний финансировал содержание и перевооружение армии. «У России есть единственный союзник – это его армия», – говаривал император. Но почему же он упорно отвергал все предложения о создании военной контрразведки? Ответ был возможен только один: армия России, согласно его доктрине, нужна не для агрессии. Выходит, интересоваться содержанием чужих сейфов, по мнению государя, было проявлением агрессии и наносило ущерб чести России? Размышления директора прервало появление личного камердинера императрицы с запиской без подписи:«Вас примут в девять часов. Будьте готовы!» К чему? Чтобы не заснул? Или не отправился на вечерний моцион к морю? Следующим посетителем был Заварзин. Прежде всего поинтересовавшись, нельзя ли ему получить обратно бинокль, начальник личной охраны подтвердил упомянутую в записке аудиенцию. И попросил: – Умоляю, ваше высокопревосходительство: не злоупотребляйте временем государя! Он и так работает до трех часов ночи, а рано утром намерен опробовать новые блесны. Это означает, что он велит разбудить его не позже 6 часов утра. Зволянский пожал плечами: здесь все зависело отнюдь не от него. Но спорить не стал – тем более что Заварзин, глянув на часы, сделал широкий жест рукой в сторону Малого дворца. – Прошу! – Сейчас? Но еще без четверти девять! Удобно ли? Заварзин только усмехнулся. Вслед за ним Зволянский проследовал в Малый дворец. Перед рабочим кабинетом императора начальник личной охраны остановился. Постучал в дверь и исчез за ней. Появился он буквально через минуту и распахнул дверь: – Прошу! Его величество ожидает вас! Перекрестившись, Зволянский сделал три шага вперед, щелкнул по-военному каблуками и наклонил голову: – Желаю здравствовать, ваше величество! Как раз в этот момент его величество тяжело сморкнулся в и без того окровавленный платок, звучно шмыгнул носом и только потом заговорил: – Здравствовать желаешь? Ну-ну! Видишь, какое тут здравие: за пером наклонился – и кровь опять носом пошла… Но раз желаешь – тогда и ты здравствуй, Зволянский! Чего примчался? Что стряслось в Петербурге такое, чего нельзя было через фельдъегеря передать? Говорил император хрипло, делая между фразами длинные паузы, все время рассматривая окровавленный платок, словно размышляя и прикидывая – сморкнуться еще раз или все-таки неудобно? Письменный стол императора стоял боком к входной двери. Александр сидел, далеко отставив в сторону левую ногу. Только сейчас Зволянский обратил внимание на то, что ноги у Александра сильно распухли – так, что голенища сапог глубоко врезались в икры. Обратил он внимание и на изменившееся лицо государя – землисто-желтого цвета, отекшее. Одни глаза были прежними – строгими и добрыми одновременно. – А меня, вишь, кефирами отпаивают! – продолжил монолог Александр, кивнув на круглый столик, на котором стояли два глиняных кувшина. – С разных ферм, говорят! Маша отпаивает, а министры «откармливают». – Государь показал рукой на письменный стол, заваленный кипами бумаг и пакетов. Переведя неприязненный взгляд с бумаг на кувшины, Александр вдруг оживился: – Зволянский, а ты кефира с царских ферм не желаешь ли? – Благодарю, ваше величество! – попробовал отказаться Зволянский, не сразу сообразив, в чем тут дело. – Маша! – рявкнул вдруг Александр командирским голосом. – Не по-русски получается: одни едят, а другие глядят! Господину директору полиции кефира, скажи, пусть принесут! Только сейчас Зволянский приметил вторую дверь, полуприкрытую тяжелыми шторами. Оттуда, из смежной комнаты, послышалось: – Сейчас я распоряжусь, Саша! – Да скажи поварским, чтобы с дальней фермы непременно принесли! Там погуще, по-моему! – И император весело подмигнул Зволянскому. – Ну а ты, пока несут, рассказывай – чего вдруг службу бросил и сюда примчался? Зволянский начал излагать продуманную версию своего неожиданного визита – про плановую инспекционную поездку в Москву, во время которой было обнаружено злоупотребление начальника Московского охранного отделения Бердяева, которое тот попытался прикрыть раскрытым им заговором «талмудистов». В этом месте его рассказ был прерван появлением поваров с царской кухни, торжественно внесших в кабинет два подноса с кувшинами. Не вставая с места, Александр протянул руку и взял с одного из подносов кувшин. Поставил его рядом с бумагами на стол и тут же прикрыл горло кувшина какой-то бумагой. – Спасибо, братцы! Уважили и меня, и гостя! Ступайте пока… Значит, говоришь, Бердяев проворовался? Экая скотина, прости господи! И много ли вскрылось? Не переставая говорить, Александр схватил со стола кувшин и осушил около половины крупными глотками. Прикрыв остатки той же казенной бумагой, выудил из стола краюху ржаного хлеба, с наслаждением понюхал и откусил немалый кус. Прожевывая, он выразительно показал глазами поочередно на оставшиеся кувшины и на диван, стоящий поодаль от рабочего стола. Садись, мол, и пей свой кефир! – На сегодняшний день вскрыто 45 тысяч казенных средств, в которых господин Бердяев не может отчитаться. – Выговорив это, Зволянский присел на диван и, напрасно поискав глазами стаканы или кружки, деликатно отпил немного прямо из горлышка. – Да ты стаканы-то не ищи, у нас тут запросто, по-домашнему! – Александр, наконец, отдышался после «кефира с дальней фермы». Оглянувшись на дверь и подумав, видимо, о могущей заподозрить неладное супруге, он покачал головой и, возвысив голос, распорядился: – Непривычен наш гость, Маша, из кувшинов-то хлебать. Вели стакан подать или кружку… – Не стоит беспокойства, ваше величество Император махнул рукой: пустое, мол, какое тут беспокойство! – Значит, проворовался отчаянный ротмистр, – констатировал он. – Ну и что за необходимость лично-то докладывать, я что-то не пойму? Отлучить от должности, следствие учинить! Заставить вернуть покражу, под суд паразита – что, твоей власти на это не хватит, Зволянский? Что-то ты не договариваешь, вижу! А? – Все дело в том, государь, чем прикрыться господин Бердяев удумал! – решился Зволянский, подавая пакет. – Не менее чем «талмудистским» заговором и злоумышлением на вашу персону! – Эко, сколько написал-то! – Александр взвесил на ладони тяжелый пакет, перевел глаза на кипу бумаг, прогибающих стол. – Мало мне этой писанины… На словах скажи, коротко только. В кабинет вошла императрица, лично принесла гостю хрустальную кружку. Проходя мимо Александра, ласково, по-домашнему, провела рукой по волосам супруга. И ушла, бросив благодарный взгляд на директора Департамента полиции. Дождавшись ее ухода, Зволянский продолжил: – Ежели совсем коротко, то господин Бердяев, опираясь на древние документы, обвиняет господина Захарьина в принадлежности к тайному обществу обиженных вашим величеством евреев и полагает его избранным мстителем… – Ловок, шельма! – хохотнул Александр, оглядываясь на дверь в смежное помещение и снова припадая к заветному кувшину. Донюхал, дожевал ржаную краюху, жестом приказал Зволянскому забрать пустой кувшин, посоветовал: – Ты долей-ка из своего, все одно пить не станешь – а визгу меньше будет! Помолчав, император вынес свой вердикт: – Не любил еврейское племя, не люблю, и никто не заставит меня полюбить оное! Россия – для русских, это для меня – главное. Что Захарьин по матери еврей – знаю. Докладывали уже… Так ведь еврей еврею рознь! Один – ростовщик, другой – доктор, больных исцеляющий… Вот ему я верю! А потом – кроме него, вокруг моей персоны столько докторов вьется! Ерунда все это, Зволянский. Дети – вот главное, – неожиданно завершил Александр. Помолчав, он поднял на посетителя ясные и очень грустные глаза. Задал неожиданный вопрос: – Свои-то детки есть, Зволянский? – Трое дочерей, ваше величество. – Взрослые, поди?