Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 50 из 78 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Сонька улыбнулась: про песни вертухай напрасно сказал, никто вчера тут песен не пел. Смело прошла к столу, поинтересовалась ехидно: – А в постели у меня кого искал? Уж не Богданова ли? Старший надзиратель крякнул, ногой подгреб табурет, сел напротив: – Что за гости тут вчера были, мадам? Имена, клички? – А вам-то что за дело, господин начальник? – Что за дело, говоришь? Агафонов, обыщи-ка ее! – Давно баб не щупали, господин начальник? – Сонька порадовалась про себя, что еще за околицей, завернув в тряпицу, спрятала револьвер Никитина. Она рванула на себе кофточку, под которой сверкнуло кружевное белье. – Ну, пощупай! А то милого моего в камере заперли, и пощупать некому! Старший надзиратель чуть смутился, но быстро нашелся: – Почему не по уставу одета, Блювштейн? Почему вместо халата статская одежда, белье? Кто дозволил? – На проверки по уставу хожу. А так никому не должно быть дела до моего белья! Привыкшая я к нему. Что, в карцер за это посадишь, начальник? Не положено за это в карцер, я законы знаю! Вертухай побагровел от Сонькиной наглости, стукнул кулаком по столу: – Тут один закон – я! Как скажу, так и будет! И в карцер с «браслетами» загремишь, коли захочу! – Ну, захоти! – Мадам, откуда у тебя статская дорогая одежда? Граммофон? Фонарь тебе зачем? Это все денег стоит! Между тем ссыльнокаторжным денег иметь при себе не положено! – На свечках сэкономила! – расхохоталась Сонька. – На свечки-то 30 копеек в месяц выдают, а я иудейка, мне ваши свечки православные ни к чему! – Ох, договоришься ты у меня, Сонька! Сей же час говори: кто у тебя вчера был? Куда пошли гости твои? Сонька поняла, что напор надо сбавлять. Схватилась за щеки, округлила глаза: – Стало быть, верно на проверке про убийство говорили? Ну, тогда пиши, начальник: были у меня Пазухин, Черношей, Кинжалов да Марин. Только водки они столько выпили, что еле расползлись! Двое, по-моему, под забором так и спали. – В усмерть упились! – вставила слово и Шурка-Гренадерша. – Как будто последний день на свете живут! – А ты помолчи пока! – рявкнул старший надзиратель. – Сонька, о чем разговоры шли? – А чего это вы меня, господин начальник, как девку подзаборную, кликаете по имени? – взъярилась Сонька. – О чем пьяные мужики говорят? О бабах, кто с кем живет. Кто за что на каторгу пришел – да не помню я, господин начальник! С тем «следствие» и ушло. Пригрозив, ежели что, вернуться. ⁂ Убийство на каторге – вещь обыденная. Редкий день в островной столице не хоронили людей с проломленными головами, задушенных и отравленных. Но обычно это был, по выражению тюремного и полицейского начальства, «совсем дрянной народишко». Смерть богатого лавочника Никитина выходила из ряда вон. Первой весть об убийстве принесла в пост сожительница жертвы, лишь за несколько дней до этого сменившая лавочника на другого мужчину. Пожив с ним неделю, разбалованная Никитиным бабенка поняла, что все мужики одним миром мазаны. – Мой-то лавошник побьет сгоряча да спьяну, а потом гостинцами осыпает, – рассказывала она товаркам. – Ну, и ушла, дура, к приставу – тот давно сманивал. Думаю себе: мужчина солидный, начальство как-никак. А ён еще хуже оказался: тоже водку трескает, за волосы таскает, а потом вместо гостинцев «холодной» грозит. Думаю себе – повинюсь перед Никитиным, авось обратно примет! Утром пошла, гляжу – дверь прикрыта, но не на замке. Захожу – батюшки! Лежит мой Никитин поперек избы, язык вываленный, синий, на шее шнурок затянут. И рубаха вся в кровишше. На потолок глянула – у Никитина там казна была спрятана – доски сорваны, яшшика нету! Ну, я в полицию… Побывав на месте преступления, начальник Александровской полиции никаких «следствиев» заводить не стал, а пошел прямо к вице-губернатору фон Бунге, который был еще и товарищем Приморского окружного прокурора – именно ему следовало докладывать о преступлениях корыстной направленности. Тут корысть была налицо: Никитин слыл человеком весьма зажиточным. Первичный капитал сколотил в майданщиках. Выйдя на поселение, открыл лавочку, но по-прежнему принимал краденое, скупал пушнину у охочих до «огненной воды» гиляков. По слухам, и золотишко к нему несли незаконные старатели, промышлявшие где-то в Тымовской долине. Осмотрев для начала входную дверь в жилую половину избы, фон Бунге отметил: замки и засовы целые – стало быть, открыл убийцам дверь сам. А коли так – знакомому открыл. Осмотрел избу, потрогал оставшуюся не взломанной дверь в лавку, двойной потолок, где, по словам сожительницы, Никитин хранил специально заказанный железный ящик с деньгами и прочим добром – стало быть, ночные гости шли именно за этим. Был снят первый допрос с зареванной бабы-сожительницы. Та, по ее словам, даже и не знала, сколько и чего в том ящике было. Но назвала плотников, которые два года назад соорудили под обычным потолком второй. Плотники показали тайную защелку, откидывающую несколько досок в ложном потолке – она оказалась нетронутой. Потолок ломали топорами, грубо, пробовали доски в нескольких местах – стало быть, Никитин тайное место не указал. Вызванный из лазарета доктор Сурминский обратил внимание следствия на десяток прижизненных ран – разрезов и проколов. Стало быть, Никитина перед смертью пытали. Железный ящик мог сделать в посту один-единственный человек – но тот, как выяснилось, недавно был убит своим прислужником, полупомешанным Богдановым. Случайным было то убийство или нет? Полицейские обошли соседей – никто ничего не видел и не слышал. Доктор о времени смерти Никитина высказался весьма неопределенно: судя по трупным пятнам и окоченению членов лавочника, убийство произошло не позднее 10 часов до обнаружения трупа. Фон Бунге велел вскрыть для осмотра лавку Никитина, а сам отправил записку смотрителю Александровской тюрьмы Тирбаху с просьбой попытать стукачей: не слышал ли кто про готовящееся либо совершенное убийство. Уже через час Бунге нашел в лавке, в ящике с мылом тетрадку с тайной бухгалтерией лавочника. Разобраться с ней оказалось несложным, и вице-губернатор уже после грубых подсчетов присвистнул: если верить записям, в ящике только бумажных денег было свыше 52 тысяч. Сумма, что и говорить, умопомрачительная! Образно говоря, пять годовых жалований губернатора. Другая методика подсчетов только подкрепляла изумление фон Бунге: за 3–5 рублей в посту продавали яловую телку. А в ящике, судя по записям, было еще 45 золотых империалов, полтора десятка шкурок соболей, золотые изделия неизвестного количества и веса. Ну и самородное золото – полтора фунта. Убийцы между тем не оставили никаких следов, могущих указать следствию дальнейший путь их розыска. Перекличка в тюрьмах показала, что все арестанты в наличии. Тирбах в ответной записке сообщил, что моментально собрать информацию от стукачей возможным не представляется, на это требуется время – ради сохранения их жизни. Оказавшись в тупике, фон Бунге снова позвал сожительницу убитого лавочника, велел внимательно осмотреть избу – все ли на месте? После долгих понуканий и криков выяснилось, что нет на месте карманных часов, которые лавочник приобрел незадорого у какого-то иностранного пропившегося матроса и которыми, по словам женщины, очень дорожил из-за мелодий, которые часы могли наигрывать. Оставалось строго предупредить всех скупщиков краденого (лавочников и кабатчиков) о немедленном сообщении в полицию, ежели кто-то попытается подобные часы продать или заложить. Как ни странно, именно этот пустяшный след позволил уже к вечеру определить одного из убийц. Часы с музыкой предложил кабатчику Ильину один из ссыльнокаторжных, Кинжалов. Так случилось, что кабатчик видел эти часы у покойного Никитина и немедленно отправил полового с запиской к начальнику полиции. Кинжалова схватили и стали выколачивать из него имена подельщиков. Кинжалов держался до утра: доносить на товарищей было смертельно опасно, каторга мгновенно расправлялась с заподозренными в предательстве. А на следующее утро один из тюремных надзирателей, в чьи обязанности входила домовая проверка подозрительных личностей, живущих вне тюрьмы, сообщил фон Бунге об имевшей место накануне сходке варнаков у Соньки Золотой Ручки. Всех гостей Соньки нашли и арестовали – причем, словно невзначай, показали их арестованному раньше Кинжалову. И тот сознался – не назвав при этом почему-то саму Соньку. Ну, а дальше было совсем просто: подозреваемых допросили поодиночке, сообщая при этом детали налета и убийства и давая понять, что остальные подельщики уже вовсю каются в расчете получить от суда снисхождение. Все, кроме Черношея, в конце концов сознались в убийстве. На Соньку, как на подельщицу, указал один Пазухин. Впрочем, через несколько часов, попав в общую камеру, Пазухин изменил показания и заявил, что оговорил женщину спьяну, будучи обижен ее неуступчивостью по бабьей части. Не теряла времени и сама Сонька. Как только ей сообщили о том, что Кинжалов попался с часами (а ведь предупреждала она неразумных, чтобы нитки не брали у Никитина, кроме ящика!) и, стало быть, поимка остальных – лишь вопрос времени, ночью решила перепрятать награбленное. Захватив свой сундучок, пару мешков и фонарь, она отправилась к ящику, благополучно вскрыла его оставленным у себя ключом, и забрала сначала все бумажные деньги. В полуверсте от ящика нашла укромное местечко, переложила купюры в сундучок и закопала. Второй ходкой унесла самородное золото, монеты и украшения – спрятав добычу неподалеку, в трухлявом дупле упавшего дерева. Пушнину, как ни было ее жалко, оставила в ящике: девать ее было некуда, а домой нести, ввиду возможного обыска, опасно. Ящик снова зарыла, замаскировала дерном и ушла домой, смертельно боясь, что в избе Шурки ее уже ждут. Но все обошлось: обыск у Гренадерши сделали только на третий день после убийства. И конечно же, ничего не нашли. Шурка подтвердила, как и договаривались: приходили такие-то, много пили, а потом разошлись. Жиличка, мол, из дома не выходила. Заглянули и в сарайчик, нашли вход в новый погреб, догадались, что Шурка должна была подслушивать Соньку и ее гостей. Но, как ни стращали пристегнуть за соучастие, Шурка стояла насмерть. Да, иногда подслушивала, но из простого женского любопытства. Ничего, относящегося к преступлению, у Соньки говорено не было. А если и было, то она, Шурка, не поняла… Фон Бунге очень хотелось арестовать и Соньку: интуиция подсказывала, что без нее тут не обошлось! К тому же она была вхожа в дом мастера Найденыша, состояла в любовной связи с его прислужником Богдановым и вполне могла что-то разнюхать про тайники его производства. Но прямых улик не было, да и Пазухин, поначалу показавший на нее, впоследствии категорически отрицал участие Соньки в убийстве. К фон Бунге приходила делегация заказчиков Найденыша. Обсудив это дело между собой, заказчики сундуков и тайников заявили о наличии у мастера некой тетрадки, в которую он зарисовывал чертежи своих схронов. Заказчики очень просили эту тетрадку поискать и уничтожить – от греха подальше. Полиция перерыла всю мастерскую Найденыша, но тетрадку, разумеется, не нашли. Попробовали допросить и Богданова. Однако тот, хоть и не буйствовал, однако, по словам медиков, впал в глубокую депрессию и вообще ничего не говорил. Кто-то из налетчиков, пытаясь заслужить снисхождение, показал место, где закопали ящик. Его вскрыли, но, кроме пушнины, ничего в нем не обнаружили. Между тем грабители ранее показали, что ящик был очень тяжелым. Кто успел забрать оттуда награбленное? За Сонькой снова установили круглосуточное наблюдение, но было поздно… И с ближайшим каботажником во Владивосток ушло наспех оформленное уголовное дело четырех обвиняемых. Ждали приговора, который должен был вынести Окружной суд в Приморье. А Соньке не давал покоя второй адрес, листок с которым она вырвала из тетради Найденыша. Тем более что Шурка-Гренадерша обнаружила саму тетрадь под стрехой уборной, куда ее впопыхах спрятала Сонька. Часть листов, будучи неграмотной, она употребила по гигиеническому назначению, остальные использовала для растопки печи. И аферистка решила найти хоть одного подельника для ограбления Лейбы Юровского: он, по слухам, беспокоился насчет тетрадки больше других. А довериться она могла пока только Митьке Червонцу: он был подельщиком Соньки в убийстве и ограблении Махмутки. Дождавшись, когда полицейским надоест сидеть ночами на крыльце у Шурки, Сонька сумела незаметно переправить Червонцу записку с приглашением встретиться под восточной стеной вольной тюрьмы. Встретившись, договорились быстро: Сонька не стала скрывать, что пойманная четверка ходила на дело по ее наводке. Но якобы без нее, и к тому же нарушила ее строжайшее указание: не зариться на мелочи. Имени намеченной жертвы Сонька из предосторожности называть не стала: Митька Червонец мог отказаться от кровавого налета из-за малых детей Юровского. Проникнуть в дом Юровского оказалось легче легкого. Глухой ночью подбросили огромной собаке, бегавшей по двору ростовщика, кусок мяса с крысиной отравой. Когда пес, отскулившись, тяжко пал на бок и, подергавшись, затих, проникли во двор. Митька бесшумно снял боковые доски с боковины крыльца. Осталось чуть подкопать под первым венцом дома, и грабители, миновав неприступную дверь со множеством замков и засовов, оказались под сенями. Подняли две доски пола – вот они и в сенях! Сонька была одета в мужские штаны и армяк, скрывающий формы. Лица из предосторожности замотали тряпками, оставив для глаз узкие щели. Ворвались в избу, жену ростовщика с выводком детей загнали в кладовку, подперли дверь и пригрозили сжечь всех в случае малейшего шума. Ростовщика в кальсонах и длинной ночной рубашке под дулом револьвера усадили на стул и связали. Рядом стала Сонька с топором в руках. По уговору, она должна была все время молчать. Зато Лейба Юровский заливался соловьем: – Господа грабители, вы таки даром тратите свое время и напрасно пугаете моих детей с законной женой! Я всего лишь бедный еврей, который зарабатывает свои гроши мелкой торговлишкой. Тут куплю старый армяк, там продам рваные штаны… То поклеп на меня, господа грабители! Вас обманули! Если во всем доме вы найдете рубля полтора – считайте, что вам повезло, – но в этом случае вы оставите моих детей без куска хлеба! Под эти причитания Червонец сорвал с кровати перину и стал взламывать массивный сундук, привинченный к полу. Юровский замолчал, и запричитал снова лишь тогда, когда крышка откинулась, и Митька Червонец с изумлением оглянулся на Соньку: сундук был абсолютно пуст! – Ну вот – я же говорил вам, господа, что у меня и мышей-то в доме нету – все сбежали от голода, хе-хе… – Выламывай третью половицу от стены! – приказала Сонька подельщику. Хотя она старалась говорить хриплым низким голосом, ростовщик с подозрением обернулся на нее, обшарил глазами невнятную фигуру. – Зачем ломать пол, господа? У меня и погреба-то нету… – Заткни ему пасть! – не выдержал Червонец. – Засунь чего-нибудь, чтоб замолчал! Сонька метнулась к столу, сорвала скатерть и попыталась заткнуть Юровскому рот. Но тот мотал головой, выталкивал кляп языком и продолжал причитать. – Ага, таки ты и есть та самая Сонька! – закричал Юровский. – Госпожа Блювштейн, вы ведь тоже из евреев, как и я! В моем доме ничего ценного нету! Клянусь пророком Моисеем, что буду молчать, если вы уйдете! Сонька подняла топор, но опустить его на голову связанного старика не смогла. Крикнула Червонцу: – Кончать его надо! Узнал он меня! Давай сюда!
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!