Демби не удержался от совета: – С вашего позволения, господин Берг, я рекомендовал бы первым прочесть письмо от господина Семенова до деловой части переговоров с норвежцами: оно весьма важное! Письмо от женушки можете оставить на десерт, – улыбнулся он. – Ну а теперь пошли! Когда возникло селение Маука, точно неизвестно, поэтому считается, что история его началась 21 мая 1870 года, когда 10 русских солдат 4-го Восточно-Сибирского линейного батальона во главе с поручиком Василием Терентьевичем Фирсовым, высаженные на берег бухты Маука, основали здесь русский военный пост. Солдаты, неся караульную службу, занимались охотой, рыболовством, огородничеством. Неизвестен и точный перевод самого названия. Одни утверждают, что «Маука», как именуют его айны, означает «ветреное место», другие – «вершина залива». Японский вариант этого названия означает «селение на холмах». В селении до появления приморских купцов жили айны и японцы, занимавшиеся рыбными промыслами. В 1878 году здесь обосновался шотландец Демби, компаньон Семенова, который начал промысел морской капусты. Сюда же была перенесена главная фактория фирмы «Семенов и К°». Поселок начал расти, появились контора управляющего промыслами, склады готовой продукции, казармы рабочих, а также лавка, торговавшая бакалеей, мануфактурой и предметами обихода. В 1880 году Маука представляла собой довольно большой населенный пункт, где жили 10 европейцев и 700 рабочих – корейцев, китайцев, айнов. В 1884 году селение было официально отнесено к Корсаковскому округу. Упомянул Демби и о том, что по инициативе этнографа Пилсудского, из каторжных, в июле 1903 года, два месяца назад, в Маоке была открыта школа, которую посещали 12 детей: восемь айнов и четверо русских. – Домик-то мы с Яковом для норвежцев начали ставить, – признался Демби. – И не знаю теперь, как быть: в контракте оговорено добротное и комфортное теплое жилье для инженеров. Снимать с промыслов рабочих и ставить второй дом – накладно для дела, большие издержки выйдут. Как быть, господин Берг? Поселить инженеров в школе – губернатор ваш прознает, шум поднимет. Мы и так с ним, можно сказать, в состоянии постоянного вооруженного нейтралитета. Господин Ляпунов требует, чтобы мы предоставили рабочие места для каторжников. Но зачем они мне, господин Берг? У нас тут пока тихо и спокойно, летом на заработки приплывают не более 15 поселенцев, с которыми легко справиться. А привезут каторжников – стало быть, и охрана им нужна, и надзиратели… Да и работают русские, не сочтите за обиду, господин Берг, гораздо хуже китайцев и айнов. Начнется воровство, драки, пьянки… – Давайте обсудим эту проблему попозже, Георгий Филиппович, – предложил Агасфер, тут же припомнив пожелание Ляпунова насчет рабочих мест для каторжников на фактории. Ландсберг, молчавший во время экскурсии, неожиданно заговорил: – Господа, кое-что можно обсудить и сейчас! Так получилось, что у меня в Дуэ есть полный комплект набора леса для большого сруба. Остается связать этот лес в плот и отбуксировать его в Маоку. Буксировку могу взять на себя – полагаю, что сумею договориться с правлением Приморского пароходства о предоставлении для этой цели одного из каботажных пароходов. Буксировка не будет стоить правлению ни одной лишней лопаты угля. И плотники хорошие есть, трезвого поведения – они соберут сруб за три-четыре дня. – И во сколько же это обойдется нашей компании? – подозрительно прищурился, останавливаясь, Демби. – Я должен согласовать все это с партнерами! Ландсберг рассмеялся: – Это обойдется вам в обязательство отправить моих плотников по окончании сборки обратно в Дуэ, Георгий Филиппович! Всего-то! Ну и конечно, дадите пару рабочих для шпатлевки и уплотнения сруба. Это, надеюсь, не разорит компанию «Семенов, Демби и К°»? – А вы-то с какой радости такой добренький, господин Ландсберг? – продолжал допытываться Демби. – Отдаете сруб, готовы отправить его сюда за счет правления пароходства, даете артель плотников… – Да вот, все мечтаю «выслужиться» перед островным начальством. Думаю, может зачтется на том или этом свете? – Ну-ну! – все еще подозрительно поглядывая на коммерсанта, пробурчал шотландец. – Пойдемте, Карл, обсудим детали! А господин Берг пока прочтет конфиденциальное письмо моего старшего партнера! Вспомнив о полученных письмах, Агасфер, извинившись, отстал от спутников, достал конверты. Вопреки совету, первым он прочел письмо от Настеньки. Это было хорошее, теплое письмо любящей женщины, написанное торопливым полудетским почерком, со строчками, набегающими друг на друга и круто сваливающимися вниз на правом краю листа. Настенька писала, что малыш у нее под сердцем часто будит ее по ночам своими толчками и шевелением. И что каждый раз, проснувшись от этих толчков, она вспоминает о муже. А утром непременно посылает кого-нибудь из гостиницы на телеграф – в надежде получить от любимого весточку. И что, получив такую весточку, она громко читает ее для малыша и прислушивается к его «ответам». Ее по-прежнему часто навещают доктор и господин Даттан. Приносят все, что она ни пожелает, и отказываются брать деньги за фрукты и сладости. Акушерка называет срок родов между 15 и 20 октября. Она и ждет, и боится одновременно: говорят, что дети выходят на свет очень больно для своих мамочек. А иногда и убивают их своим появлением на свет. Она, конечно, не думает, что их малыш такой недобрый, но все-таки было б лучше, если б ее Мишенька был рядом… Вздохнув, Агасфер сложил письмо и вскрыл второй конверт, с гербом компании «Семенов, Демби и К°» «Здравствуй, душа моя, любезный Компаньон господин барон фон Берг! Не хочу ходить вокруг да около, передавать приветы и спрашивать о погоде. Начну с главного: дело вроде поворачивается к войне с япошками. Форты устанавливают новые орудия, все последние эшелоны приходят только со снарядами. А самое главное – гражданские япошки, как крысы, побежали из Владивостока. Закрываются конторы с японским капиталом, прекратил работу филиал японского банка. Продают все задешево, а не могут продать – просто бросают. Вот я и думаю, любезный Компаньон мой, – не поторопились ли мы с нашей фабрикой для рыбных консервов? Построить, вложить денежки, а потом всего лишиться – не обидно ли будет? Я тут разведать насчет войны ничего не могу – военные как сдурели. Как ни спросишь – паникером обзовут. Может, у вас там, на острове Сахалине, что пояснее слышно? Ежели что, грузи ты за ради бога ящики обратно на пароход вместе с инженерами и вези сюда. А вдруг начнется, я смогу отправить оборудование в такую глухомань, что ни один косорылый не найдет! Хотя и самому не верится, что эти безумные азияты поднимут меч на Великую Русь! В обчем, смотрите там сами, господин Берг, и принимайте решение! Демби-то что? Он сунет свою волынку в мешок и юркнет в Нагасаки. Его не тронут. А мы с вами, дорогой господин Компаньон, можем и пострадать. Особенно ты, душа моя! Остаюсь при сем другом, товарищем и компаньоном – Яков Семенов, коммерсант». Ретроспектива 11 (май 1889 г., о. Сахалин) Взяв фонарь, Сонька пошла в сараюшку, где продолжала биться закрытая в подполе Шурка-Гренадерша. Откинула мешки, которыми было завалено творило погреба, отошла подальше, держа за спиной револьвер, взятый у Никитина. – Слышь, Шурка, выходи! Я одна! Только давай без глупостей: сама во всем виновата! И вилы свои там оставь, никто тебя не тронет – слово варнацкое даю! Шум в подполе прекратился. Немного погодя, творило чуть приподнялось: Шурка изучала обстановку. Потом столь же тихо творило опустилось и снова распахнулось – на сей раз настежь, с грохотом. Сонька и опомниться не успела, как Шурка в каком-то непостижимом прыжке выскочила наружу, тыча во все стороны вилами. – Шурка! – Сонька выхватила из-за спины револьвер. – Успокойся! Я одна, говорю! Слово тебе дала… Словно не слыша, Гренадерша ринулась на нее с вилами наперевес – у Соньки едва хватило силы воли не броситься прочь. Не двигаясь с места, она лишь взвела громко щелкнувший курок. Спокойствие и неподвижность Соньки заставили Шурку резко остановиться. Острия вил качались возле самого лица аферистки. – Вилы опусти, дура! Я ж все равно раньше выстрелить успею! Угомонись: сама во всем виновата. Кто тебя подслушивать заставлял? А? Быстро говори! Если сама прознаю – тебе не жить! Переход от защиты к нападению застал Шурку врасплох. Помедлив, она опустила вилы, потом бросила их, вцепилась в собственные волосы и завыла в голос: – Сонечка Ивановна, прости ты меня, дуру грешную! Никто меня не подговаривал, сама из любопытства бабьего подслушивала. Ну и поживиться промеж вас, фартовых людей, хотела при случае… – Ладно, ладно, не ори! Всех соседей перебудишь. Пошли в дом. Нога-то не покалечилась? – Калоша спасла, – сквозь слезы улыбнулась Гренадерша. – Испугалась больше, думала: зверь какой вцепился в ногу! Ковыляя вслед за Сонькой в избу, Шурка все-таки прихрамывала. Уже на крыльце, схватив Соньку за руку, она зачастила: – Кабы я не слушала ваших разговоров, ты бы про Найденыша не узнала! Так что, считай, и от меня польза есть! Но ты, Софья Ивановна, баба лихая! С Богдановым спуталась ради дела – я бы в жизнь к нему близко не подошла! «Да кто тебя, старую, к себе близко подпустил бы», – улыбнулась про себя Сонька. – Разошлись твои-то варнаки? – опасливо спросила Гренадерша, заглядывая в темень избы. – Давно разошлись. Поди, и дело уже сделали, – закинула удочку Сонька, проверяя, не заподозрила ли хозяйка про ее, Сонькино, отсутствие. – Какое дело-то? – Сама не знаю. Без меня решали, – соврала Сонька. – Не привыкли, чтобы бабы в их мужские дела лезли. А у нас с тобой умишко-то, чай, тоже есть! Ты вот насчет Найденыша подсказала, я бы тоже могла чего-нибудь присоветовать… Ну, завтра, ежели наши гости что и сделали, то услышим! Водочки не хочешь, Шурка? Осталась, и закуска тоже. Выпьем с тобой на сон грядущий – и чтобы обид меж нами не было! – Водочки? Это можно! – обрадовалась Шурка. Но тут же насторожилась: – Тока если из одной бутылки, и ты первая выпьешь! Выпив, Шурка раскисла, полезла к Соньке обниматься и клясться в вечной дружбе. Попросила завести граммофон и завороженно слушала арии из опер. Переменив третью пластинку, Сонька решительно сказала: – Второй час ночи, Шурка! Спать пора! Завтра послушаешь еще – музыку-то я купила, не в прокат взяла! Уже засыпая, она услышала осторожное шлепанье босых ног по полу, выхватила из-под подушки револьвер. – Шурка? Ты чего подкрадываешься?! – Я не подкрадываюсь. Свечку-то затепли, что-то сказать тебе хочу! Сонька зажгла свечу. Шурка стояла посреди комнаты, улыбаясь и кривясь одновременно. – Софочка Ивановна, денежку тебе отдать хочу! Лишку я с тебя взяла! ⁂ Утром, собираясь на проверку, Сонька предупредила хозяйку: – Слышь, Шурка! Ежели фараоны спрашивать будут про меня да про вчерашних гостей, лишнего не сболтни! Можешь сказать, что приходили какие-то мужики, водку пили, да граммофон слушали. А разошлись после часа ночи, поняла? Из дома никто не выходил. Ясно? Гренадерша перекрестилась: – Господи всемилостивый… Нешто правда на дело твои варнаки ночью ходили? – Не знаю, и знать не хочу! – отрезала Сонька. – И тебе лишнее ни к чему! Поняла? ⁂ Пока шла перекличка, в рядах арестантов, живущих вне тюрьмы, пошел шепоток про убийство лавочника Никитина. Толком никто ничего не знал, но тюремщики бегали озабоченные, у многих арестантов спрашивали: где ночевал? У Соньки ничего не спросили, однако надзиратель поглядел на нее с подозрением: видимо, вспомнил, что разрешил ей вчера вечером не отмечаться. Едва отстояв перекличку, Сонька быстрым шагом пошла за околицу – туда, где закопан был вчера железный ящик Никитина. На ходу придумала причину – на тот случай, если кто спросит: куда, мол, направилась? А травки поискать для настойки от женских болезней… Сама же беспокоилась о том, не выкопали ли мужики добычу, не перепрятали ли? Не доходя до оврага, стала рвать первую попавшуюся траву, складывать в тряпицу. Зайдя за кусты, скатилась вниз – и наткнулась на Черношея: тот, услышав шаги, спрятался в кустах, да неудачно: жиденькими кусты оказались. – А ну выходи, паскуда! Кому было сказано – неделю не подходим! И слово варнацкое друг другу дадено, забыл? Где лопата? – А сама-то что приперлась? – огрызнулся Черношей. – И без лопаты я пришел, не бери на испуг! Просто поглядеть… Разговоры-то в посту слыхала? – Слыхала. Мало ли что говорят. – Сонька обошла вокруг места, где был закопан ящик. Подсунула под пласт дерна руку, пощупала: ящик был на месте. Поправила дерн. – Пошли, пошли, пока кто-нибудь не увидел. Иди вперед, я чуть погодя! Еще на крыльце Шуркиной избы Сонька услыхала мужские голоса. Обмерла, застыла на месте: неужто так быстро дознались? Однако нерешительность Соньке была не свойственна: пошаркав на крылечке обувью, зашла в избу как ни в чем не бывало. В ее комнате были гости: Шурка и двое надзирателей. Один рылся в постели Соньки, второй с любопытством рассматривал граммофон. Увидев Соньку, Шурка в голос закричала: – Вот, Софья Ивановна, что деется-то! Пришли, шарют, про тебя спрашивают! Я им говорю: на проверке она! А они не уходят! – Мадам Блювштейн? – шаривший в постели обернулся: – Жалоба на вас поступила, мадам! Соседи недовольны, что в избе полночи граммофон орал, кричали тут, песни пели…