Агасфер вытянулся на песке, разувшись и блаженно раскинув ноги. Матросы проворно собрали кучу хвороста и запалили костер, нисколько, видимо, не сомневаясь в том, что Ландсберг вернется с добычей. Вскоре вдали послышались два выстрела подряд, потом еще один. Не прошло и получаса, как из кустов вышел Ландсберг с ружьем за плечами. В руке у него болталась одна-единственная тетерка. Не успели матросы разочарованно переглянуться, как Ландсберг рассмеялся: – Не горюйте, друзья! Подсвинка я не дотащил! Да и вам мучиться не стоит: в нем пудов восемь. Сходите, ребята, вырубите что повкуснее, чтобы на ужин всем хватило и прочему лесному зверью досталось бы! Я его прямо к берегу выгнал, где сосна с развилкой – чтобы по лесу не тащить… Вооружившись длинными тесаками и топором, трое матросов со смехом убежали за лесной добычей, и вскоре вернулись с тремя изрядными кусками кабанятины. Четвертый ощипывать тетерку не стал: выпотрошив ее, он нашел, по подсказке Ландсберга, неподалеку на берегу выход на поверхность глины. Намочил, намял из нее ком, обмазал птицу и бросил в костер – предварительно посолив тушку и добавив какой-то сушеной травки из припасов того же Ландсберга. Ужинали все вместе, а после еды компания разделилась. Капитан, не желая кормить комаров, ушел спать на катер. А Ландсберг, разделив костер на две части, накидал в свою половину гнилушек для дыма, принес с катера бутылочку с каким-то снадобьем от гнуса. Снадобья хватило всем – и Ландсбергу с Агасфером, и матросам. В заключение Ландсберг выудил из дорожного мешка плоскую флягу со стаканчиками и, глядя на матросов, с сожалением развел руками: – Это если вам капитан разрешит! Хотите – спросите у него позволения. Я дисциплину в экипаже нарушать не намерен! Но матросы с боцманом во главе, как оказалось, и сами были людьми запасливыми. Пошептавшись, они поочередно удалились в кусты, откуда донеслось аппетитное кряканье и довольное бормотание. – Ну, как вам наша экспедиция, барон? – поинтересовался Ландсберг. – Я готов путешествовать таким образом месяц или два! – признался Агасфер. – Но, увы, каждая экспедиция когда-то кончается и приходит пора сходить на берег и окунаться в прозу жизни! – И окунаться в прозу жизни, – повторил, как эхо, его собеседник. – Да вы просто поэт, барон! Признайтесь: грешили стихами в юности? – В детстве! – поправил Агасфер. – А вы? – В лагере, под Плевной. Это была моя вторая война. Что на меня тогда нашло – сам не понимаю. Но как нашло, так и быстро прошло! Барон, могу я задать вам нескромный вопрос? – Ради бога! Я же пытал вас в самом начале нашей экспедиции! Пора и «отомстить»! – Как могло получилось, что вы сменили мундир гвардейского офицера на тюремную обмундировку? – Хм… Это, по-вашему, большой позор? – Ну, наверное, не больший, чем смена такого же мундира на халат каторжанина с желтым тузом на спине, как это произошло со мной, – невесело усмехнулся Ландсберг. – Но все же? Я-то был застигнут врасплох обстоятельствами… – И я тоже! – пожал плечами Агасфер. – Только сначала после мундира на мне долго была ряса послушника одного из монастырей на юге Польши. Нет, я не принял монашеский сан, но долго вынужден был скрываться в монастыре, чтобы не поменять рясу на такой же халат, о котором вы упоминали! Почти 20 лет… – О-о! И у вас хватило терпения? – Я познавал в монастырской библиотеке мир. Учился обходиться без одной руки. Но однажды сказал себе: хватит! Нельзя прятаться от мира вечно! Получил рекомендательное письмо и отправился с ним в Санкт-Петербург, еще не зная, куда приду. А вот аббат, видимо, знал – или чувствовал. Я рассчитывал на место хранителя солидной библиотеки, или на место садовника у какого-либо богача – а попал в общество патриотов России, которые мечтали сделать нашу армию сильнее и могущественнее. С одной стороны, они служили России, с другой – постоянно рисковали получить клеймо заговорщиков. – Простите, уж не к революционерам ли вы попали? – Клянусь – нет! Я мог бы назвать вам громкие имена тех, с кем был рядом. Один из них – наш нынешний военный министр. Вы можете назвать его революционером? – Разумеется, нет! – А прежнего министра, его высокопревосходительство Ванновского? – Тоже нет… Но с мундиром тюремного ведомства как получилось? – Почти как в сказке, – усмехнулся Агасфер. – Выйдя из монастыря, узнал, что батюшка мой помер, царствие ему небесное! Хоть и рассорились давненько мы с ним, а наследство все ж оставил какое-никакое. С оговоркой: чтобы вступить в права наследования, я должен пять лет на государственной службе провести. С пользой, стало быть… Ну, а тут женился, и местечко одновременно подвернулось… – Ладно, Берг, я чувствую, что копнул слишком глубоко. Давайте сменим тему – мы слишком мало знаем друг друга для того, чтобы поверять серьезные тайны! Как вам понравился тетерев в глине, барон? – Это было нечто! – искренне похвалил Агасфер. – Знаете, раньше мне доводилось только читать о таком «полевом» способе приготовления птицы, но теперь, попробовав, я считаю это кулинарным шедевром. – Все как всегда! Недаром ведь говорят, что лучший критерий познания – это личный опыт, – усмехнулся Ландсберг. – А вы еще спрашивали у меня – почему я не хочу уезжать отсюда, с Сахалина! – Шутить изволите… Чокнувшись стаканчиками, мужчины выпили по второй, закурили сигары, задумчиво глядя на медленно сползающий за темную линию тайги по ту сторону пролива красный диск солнца. – А в Петербурге еще день в разгаре, – неожиданно подумал вслух Ландсберг. – Помнится, примерно в это время свободные от службы офицеры спешат на свои квартиры, обсуждают планы на предстоящий вечер. Денщик в поте лица чистит и наглаживает парадный мундир, а я перебираю записки с приглашениями от дам, решая – кому нынче отдать предпочтение… Господи, это было словно в другой жизни! – Знаете, Ландсберг, ваша грусть по былому кажется мне гораздо более искренней, нежели утренний панегирик в пользу сахалинского бытия… Помните – я спросил у вас: почему вы, свободный и далеко не бедный человек, не уезжаете отсюда? Вы с жаром отстаивали преимущества здешней жизни – но в вашем голосе мне послышались тоскливые нотки… – В самом деле? – Знаете, Карл Христофорович, друзья считают меня весьма наблюдательным человеком. И часто доверяют моим суждениям. Так вот: хотите вы или нет, но мне ваши аргументы в пользу Сахалина показались несколько… надуманными, что ли… Вы словно сам себя уговариваете: мне, мол, и тут хорошо! А на самом деле… – Что на самом деле? – Хотите начистоту? Извольте! – выдержанный коньяк из фляжки прибавил Агасферу смелости. – Мне кажется, вам очень тяжко на этом острове. Хотя бы потому, что у вас тут нет друзей, а у вашей супруги – подруг. У вас подрастает сын, скоро настанет пора определяться с его учебой. Вы, разумеется, можете нанять для него хоть дюжину гувернеров и домашних учителей – но ничто не заменит мальчику радость общения со своими сверстниками. Первых друзей… – Замолчите, Берг! Что у вас за привычка – нащупать больное место и давить на него? Да, ваши друзья правы: вы весьма наблюдательны, черт вас возьми! Ничего не могу сказать о верности ваших суждений – но в наблюдательности вам не откажешь. – Простите, господин Ландсберг, если разбередил старые раны! – Старые? Мои старые раны никогда не зарастут. Да, вы правы, черт возьми! За два десятка лет, прожитых на этом проклятом острове, я, казалось бы, должен уже привыкнуть к неудобным или даже оскорбительным вопросам. Если реагировать на них болезненно, никаких нервов не хватит! Извольте, я отвечу на высказанное вами подозрение в неискренности: если совсем коротко, то это мой паспорт. Вернее, одна ма-аленькая отметка в этом паспорте. Да, я свободный и вполне обеспеченный человек, однако эта бумажка с гербом и водяными знаками держит меня на Сахалине крепче якорных цепей! Ландсберг яростно швырнул в догорающий костер только что раскуренную сигару, бросил злой и одновременно беспомощный взгляд на собеседника. – По приговору суда я в свое время был лишен не только гвардейского мундира и свободы, но и дворянства, и прав состояния. На этом острове я начал новую жизнь заново: сначала был ссыльнокаторжным, потом ссыльным поселенцем без права покинуть Сахалин. Нынче я перечислен в крестьянское сословие, что и записано в моем паспорте: «крестьянин из ссыльнопоселенцев». Я, потомок древнего рода крестоносцев, – крестьянин! Каково? Я могу уехать в любой город России – за исключением столиц и еще каких-то нескольких городишек, о которых нормальный человек из общества никогда и не слыхал. Но, выбрав себе место жительства, я обязан сообщить местной полиции о своем появлении. Как, по-вашему, Берг, отнесутся мои будущие соседи и деловые партнеры к человеку с такой каиновой печатью? «Крестьянин из ссыльноселенцев»! Как будут дразнить моего сына в гимназии? Как местное общество будет фыркать вслед моей Олюшке? И закрывать перед нами двери? Именно поэтому я живу и, наверное, умру на Сахалине. – Еще раз прошу прощения, – только и мог сказать потрясенный Агасфер. – Бросьте, Берг! Вам не за что извиняться – я настолько свыкся со своей неизбежностью, что даже сохраняю частоту пульса при мысли об этом. Ландсберг раскурил новую сигару и внимательно разглядывал ее тлеющий венчик. – А вы не думали о том, чтобы просто-напросто купить новый паспорт? Даже не фальшивый? – вырвалось у Агасфера. – Даже не ради себя – ради жены и сына? – Нет на свете ничего тайного, что когда-нибудь не станет явным. – Ландсберг невесело усмехнулся. – Что касается вашего совета – неужели вы полагаете, что такая мысль не приходила мне в голову? Но это означало бы прожить всю оставшуюся жизнь с оглядкой! Рисковать собой, Олюшкой, сыном… Неожиданно встретить старого однополчанина или знакомого, чтобы он узнал меня? Чтобы слухи, в конце концов, заинтересовали полицию? А когда моя личность будет установлена, я снова вернусь на каторгу в кандалах, ибо покупка фальшивого паспорта – серьезное преступление! – Но можно уехать за границу вместе с семьей! Ездите же вы в Японию по делам! – Да, и каждый раз ценой внушительного взноса в благотворительные фонды покупаю себе временный паспорт без проклятой каиновой печати, с ограниченным сроком действия. Чтобы пограничная стража не остановила меня. Уехать с семьей – гораздо сложнее. Нет, Берг, мне необходимо только высочайшее и полное помилование и официальное возвращение дворянского звания и прав состояния… – Но вы столько сделали для этого острова, что давно, черт побери, заслужили такое помилование! Здесь, куда ни повернись – слышишь ваше имя! – Очевидно, этого недостаточно, – вздохнул Ландсберг. – Я почти убежден: получасовая аудиенция у государя решила бы этот вопрос! Но государь никогда не появится на Сахалине, а я не имею права появиться в Петербурге. Я в замкнутом круге, Берг! – Господи, почему я не знал вашей истории раньше, до приезда сюда военного министра! Он имеет прямой доступ к государю, а я, смею заверить, имею на Куропаткина большое влияние! – Полноте, Берг! До меня ли нынче государю? Или вашему Куропаткину? Кто такой Ландсберг, чтобы государь тратил на меня свое время и внимание? Чтобы военный министр рисковал приязнью монарха, хлопоча о вчерашнем убийце и каторжнике? Давайте-ка лучше выпьем еще по одной и ляжем спать: завтра рано вставать! ⁂ Рано утром следующего дня матросы, налегая на канаты, вывели катер из уютной бухточки. Окутавшись дымом, суденышко развернуло нос к югу и, постепенно разгоняясь, продолжило свой путь. Агасфер вдруг вспомнил об аборигенах, о которых упоминал Ландсберг. – Вы говорили, что мы будем ночевать на стойбище каких-то местных дикарей, Карл Христофорович! Их что, испугал наш катер? – Вряд ли. Айны – или айну – древнее и мудрое племя. Я слышал, что они поселились на Сахалине гораздо раньше, нежели русские, японцы или другие аборигены. Никто не знает, откуда они пришли. У них особый язык, особые верования. И внешностью они отличаются от прочих дикарей, как вы их изволили назвать. Без сомнения, они знали о нашем прибытии и ночевке, наверняка слышали мои вчерашние выстрелы. А не обнаружили себя… ну что ж, наверняка у них была на то своя причина. Я же говорю: это очень своеобразный народ. Да вы не волнуйтесь, Берг, насколько я знаю, айны работают и на фактории у шотландца Демби, куда мы направляемся! Так что у вас будет случай узнать их поближе. ⁂ Норвежский пароход, пришедший в Маоку через полмира, все еще дымил трубами в закрытой от штормов естественной бухте. Привезенное оборудование в больших ящиках уже было переправлено на берег, теперь пароход грузился морской капустой. Семенов и Демби умели считать деньги и не упустили случая зафрахтовать возвращающийся в Европу порожняком пароход до попутных китайский портов. С парохода заметили подходящий на всех парах катер под флагом губернатора Сахалина. Прозвучал сиплый приветственный гудок, а снасти корабля расцветились многочисленными цветными флажками. Пользуясь своей малой осадкой, катер подошел прямо к берегу, где по указанию приморских купцов рабочие уже начали расширять причал. На нем гостей поджидали сам управляющий фактории Демби и несколько офицеров с парохода во главе с капитаном. Несколько в сторонке стояли четверо явных иностранцев, одетых в одинаковые клетчатые пиджаки. Восторга по поводу встречи гостей у них на лицах Агасфер не заметил и оттого предположил, что это и есть норвежские инженеры, которым, по условиям контракта, предстояло остаться здесь, на краю света, – руководить сборкой оборудования и самим заниматься этим делом. Демби предложил новоприбывшим короткую ознакомительную экскурсию по фактории. Сразу после этого их ждал обед, а ближе к вечеру – деловая часть с подписанием необходимых документов. После выполнения всех этих формальностей норвежские инженеры были готовы познакомить фон Берга с техническими характеристиками будущей рыбоконсервной фабрики, показать чертежи и согласовать график работ. От экскурсии все норвежцы дружно отказались: они были в Маоке третий день и уже узнали о ней гораздо больше, чем им хотелось бы. Поэтому знакомиться с факторией пошли только Агасфер и Ландсберг. Тут же выяснилось, что Ландсберг и Демби уже знакомы, встречались и во Владивостоке, и в Японии, в Нагасаки, где у Демби был свой дом. Спохватившись, Демби передал Агасферу письма – от Настеньки и своего главного партнера, Якова Лазаревича Семенова.