Я билась в запертую дверь, колотила ее кулаками, сбивая в кровь костяшки пальцев, царапала, ломая ногти, орала диким зверем. Материлась, проклинала Вика и весь его род, всех его подельников и их родственников до седьмого колена, снова материлась и снова проклинала. До тех пор, пока не свалилась без сил на пол прямо под дверью. Проснулась от болезненных толчков тупым предметом. Кто-то пытался попасть в мои апартаменты, на пороге которых валялось моё практически безжизненное тело. Тупым предметом оказалась дверь. Я издала слабый хрип. Связки были сорваны вчерашней истерикой. В горле саднило и пекло, кожу лица стянуло от слёз и грязи, всё тело болело так, словно меня отпинали Вик и его команда. – Жаворонок! – всхлипнула Марго, едва ей удалось просочиться через щель в двери. – Seigneur tout-puissant! Alouette![11] Марго принялась хлопотать вокруг меня. Я не сопротивлялась. Мне даже банальное шевеление пальцами давалось с трудом. Упырица раздела и умыла меня так легко, словно я была куклой. Да я и вправду стала для неё чем-то вроде куклы или милого домашнего питомца, скотч-терьера, например. Она долго сокрушалась по поводу грязного колтуна, в который превратились мои волосы. Марго тщательно намывала и расчесывала их. После умащивала меня своими кремами и даже духами побрызгала. Чуть позже мне принесли новую арестантскую робу. Всё стало как прежде. И к Марго вернулась привычная жизнерадостная болтливость. Любимая кукла снова выглядела нарядно. Единственное, что печалило прекрасную goule, так это то, что кукла категорически отказывалась принимать пищу. Чисто вымытая, переодетая в новую одёжку, она лежала на своей кроватке и никак не реагировала на уговоры откусить хотя бы кусочек биг-мака или съесть крошечную картошечку фри. Заглянувший на огонёк Вик, а зашёл он, наверняка, с целью напитаться живительной влагой, понаблюдал за происходящим и отбыл ни с чем. Марго весь день пронянчилась со мной, игнорируя мою апатию. Рассказывала сказки, пела, отчаянно фальшивя, детские песенки на французском, пихала мне в рот куриные наггетсы, размазывая по лицу жир и соус. Она определенно страдала каким-то психическим заболеванием. В конце дня, утомившись от её присутствия и самой ситуации в целом, я надсаженным голосом прохрипела: – Марго, убей меня. Упырица захлебнулась очередной песенкой. – Жаворонок! – Я устала, Марго. Мне всё надоело. Убей меня, пожалуйста. Тебе же несложно. Не знаю, что накатило на меня и почему я высказала столь странную просьбу. Ещё вчера мне страстно хотелось жить. Просто жить: дышать, смеяться, плакать, страдать от боли в разбитом сердце. Теперь же меня охватили уныние и полное, беспросветное отчаяние. Провалившаяся попытка побега, когда спасение было так близко, попросту уничтожила меня. Мысль о том, что ещё несколько дней придётся существовать в ожидании конца, считая часы и минуты до этого мига, вздрагивая от каждого шороха, каждого шага тюремщиков в страхе перед тем, что они идут забрать мою жизнь, вызывала тошноту. Мне неведомо, что ждёт меня по ту сторону. Хочется верить, лучший мир. По эту же сторону мир являл свой жуткий оскал. Я сдалась, но мне не было стыдно. – Нельзя, жаворонок, – печально ответила упырица, нежно гладя меня по голове. – Ещё не время. Ты пока нужна Вику живой. – Жаль. – Не переживай. Уже недолго, – успокоила «подруга». – Когда? – Завтра. Это случится завтра. Я договорилась с Виком. Он разрешил мне выпить тебя. Не бойся, жаворонок. Я буду очень нежной. Обещаю. А ещё я купила тебе платье. Хочешь посмотреть? – с воодушевлением спросила упырица, полагая, что лицезрение похоронного наряда должно меня растормошить и обрадовать. Может, мне его примерить ещё? И сделать в нём парадный снимок? С закрытыми глазами и сложенными на груди руками? Бред какой-то! Скорей бы это закончилось! Я согласна на любой финал, лишь бы прекратить затянувшийся кошмар. Марго ушла, оставив меня наедине с унынием. Моя последняя ночь. Я писала прощальное письмо близким. Родителям, сестре. В мыслях, естественно. Никто не озаботился тем, чтобы обеспечить мне возможность проститься с семьёй и сказать последнее слово приговорённого. Писала о том, чего никогда не говорила при жизни. И хорошо, что мне не дали бумагу и ручку. Незачем писать такие письма. Незачем рвать душу тем, кто остался. Мне-то завтра будет уже всё равно, а им жить. А ещё я писала Семёнову. Только хорошее. О том, как благодарна за то, что он был в моей жизни. И пусть я для него ничего не значила. Но он, сам того не ведая, раскрасил напоследок мою жизнь. Показал, как может выглядеть забота о близком человеке. Настоящая забота, которая не ограничивается красивыми, ничего не значащими словами. И зачем я полезла к нему с поцелуями? Зачем испортила всё? Не случись этого нелепого момента, сейчас я бы верила, что небезразлична ему. Интересно, он будет по мне скучать? Цветы на могилку носить? Нет, маловероятно. В первую очередь потому, что не узнает, где нашла свой последний приют неадекватная Арина Афанасьева. Вряд ли упыри поставят Управление в известность о месте моего захоронения. Несмотря на то, что Вик прямо сообщил о своих планах расправиться с Семёновым, я была абсолютно уверена: парень не пострадает. Выкрутится. Он же попросту неубиваемый. За всю ночь мне так и не удалось сомкнуть глаз. Утро началось с привычных гигиенических процедур. Марго хлопотала вокруг меня. Я была безучастна. Стояла не шевелясь и тупо глядя в одну точку, пока упырица тщательно намыливала и споласкивала моё одеревеневшее тело. Видимо, это последний душ в моей жизни. После того как всё закончится, Марго облачит меня в белое платье, о котором все уши прожужжала, натянет на меня белые (а как же!) чулки и белые же туфли. Брендовые, к слову. При жизни я себе такой роскоши не позволяла. Там ещё что-то про кружевное бельё было. Белое. С этого момента ненавижу белый цвет! И бургеры. Три дня ими пичкают. Хоть бы салат какой догадались принести. Надеюсь, у Вика после употребления моей крови появятся холестериновые бляшки. Хотя вряд ли. Он даже после бомжей не окочурился. Живучий, зараза. Вик как чувствовал, что я о нём думаю. Появился в дверях и, навалившись на косяк, ждал, пока Марго закончит возиться с моей причёской. – Волосы мы позже завьём. У нас ещё будет время, – обнадежила она. Полагаю, завивать будут волосы уже хладного трупа. Упырица чмокнула меня в щёку и оставила наедине с Виком. Я без разговоров протянула ему руку. К слову о руке, пальцы онемели так, что я даже не могла ими пошевелить. В этот раз я не теряла сознания, хотя слабость была дикая. Вик перекинул моё тело через плечо, вынес из надоевшего помещения и транспортировал в соседнее. Это оказалась такая же комнатушка при заброшенном цехе, только меблированная с претензией на комфорт. Меня кинули на продавленный, явно со свалки, диван. – Ждите моего звонка. Как договаривались, – обратился Вик к Марго и двум незнакомым упырям, по внешнему виду вылитым гопникам: спортивные костюмы, бритые затылки и дебиловатое выражение на грубых мордах. Где Вик таких только берёт? Сам-то он выглядит как нормальный цивилизованный человек, если опустить некоторые детали его образа жизни и не обращать внимания на царапины, оставленные на лице моими ногтями. Вик ушёл, и время в ожидании неминуемого конца потянулось медленнее, чем обычно. Упыри резались в сетевую игру на ноутбуках, сотрясая воздух дикими криками вперемешку с нецензурной бранью. Марго читала какой-то роман, изредка бросая в мою сторону нежные прочувствованные взгляды, от которых стыли в венах остатки крови. Спустя несколько невероятно долгих часов раздался телефонный звонок. Меня подкинуло на диване. На одном только нервном возбуждении я поднялась и села. Сердце билось так, что, казалось, ещё удар и разорвётся, кожа покрылась холодным липким потом. Один из гопников-упырей взял мобильник и что-то неразборчиво пробормотал. Затем подошёл ко мне, приставил телефон к моему уху. – Да, – проблеяла я дрожащим голосом. – Арина! Арина! Это ты? – кричал на другом конце провода Семёнов. – Арина, ответь! – Это я, Лёша, – пролепетала и затряслась от рыданий. Голос Семёнова, такой родной и непривычный в этом мрачном, безнадёжном месте, вернул меня к жизни и поманил пустыми надеждами. Лучше бы я не слышала его, ей-богу. Было бы легче смириться с неизбежным. – Арина, ты как? Ты в порядке? – Нет, не в порядке, совсем не в порядке, – ответила я, всхлипывая и давясь слезами. – Мы тебя вытащим, Ариша! Слышишь?! Вытащим! Обещаю! – Не успеете. Они меня не отпустят. Не верьте им. – Ариша, я давно хотел тебе сказать. Я… Голос Семёнова оборвался. Похоже, у него отобрали телефон. Я слышала, как он орёт на кого-то матом. – Арина, – раздался в трубке спокойный голос Вика. – Скажи Жеке, чтобы взял телефон. Я подняла глаза на гопника. – Это Вик. Хочет поговорить с вами. Гопник забрал телефон и с непривычным для такого лица вдумчивым видом стал слушать инструкции начальства. – Да, Вик. Я понял. Ждём звонка. Да. До связи. Упырь убрал телефон в карман, после чего повернулся ко мне. – Ну что, котёнок, поиграем? Я содрогнулась и с надеждой посмотрела на Марго. – Ты мне обещала, Марго! Ты помнишь? Упырица поднялась и подошла к дивану. Села рядом, обняла за плечи. Этот псевдодружеский жест придал мне некоторую уверенность. – Что сказал Вик? – обратилась она к упырю-связному. – Что всё путём. Он на разборках. Сказал, что перезвонит, когда всё закончится, и мы сможем выпить тёлочку. – Значит, ждём звонка, – непреклонно произнесла Марго. – Да ладно тебе! Всё ж почти закончилось. Вик же сказал, что всё путём. – А я говорю, нет! Она нужна Вику живой. И она будет жить ровно до тех пор, пока он не отдаст чёткого распоряжения относительно неё. Лично мне. Тебе всё ясно? Или объяснить ещё раз? В голосе Марго прорезались стальные нотки. Упырица злилась, и от этого её акцент стал более заметным, с характерным ударением на последнем слоге. – Марго, ты не права, – вмешался в диалог второй упырь. – Она нужна Вику живой! – взвизгнула упырица. – Так мы и не собираемся её убивать. По крайней мере, пока. Мы аккуратно. Обещаю. Давай не будем ссориться из-за такой ерунды. Мы же одна команда, в конце концов. Тебе жалко, что ли? Мы и тебе оставим. Допьёшь её сама. Вы же об этом с ней договаривались?