— Давай, — говорит. Я смотрю на свою ногу. Педикюр подтёрся на испанском песке, а на романтический флирт во время перелёта домой моя предусмотрительность не рассчитывала. Перевожу взгляд на его руки — он раскрыл их ладонями кверху и уложил на свои бёдра — ждёт, зовёт. Ладони, пальцы, пресс его живота, обтянутый рубашкой. Мужчина. И я чувствую её — приторную патоку в самой мощной чакре из всех человеческих, она уже не сочится, а вытекает из стремительно растущих трещин и расколов в моём панцире. Нельзя смотреть в его глаза — я знаю, но смотрю. Смотрю и кладу ногу на его колени, к рукам не прикасаюсь. Прикасается он — кончиками пальцев к пятке, поднимает их выше по ступне, заставив пальцы на ней рефлекторно согнуться, легкие сжиматься чаще, глаза смотреть, не отрываясь. Его рука обнимает мою ступню, и от тепла его ладони, от деликатности прикосновений я практически оргазмирую, выдав себя позорным «Ох». Лео от этого «ох» сощуривается ещё сильнее, и ещё опаснее улыбается — понимает, что клиент созрел. Чёрт возьми! Это была самая короткая и самая мощная прелюдия в моей жизни. Как только он заканчивает с босоножками, мы вылезаем в проход, я впереди, он позади, и всё то время, пока идём, я знаю, он смотрит на мои пятки в сиреневых босоножках. Его взгляд — мои чулки, причём от ступней до самого подбородка. И в этих чулках меня так раскачивает, словно я приговорила три бутылки Джека Дэниелса в один присест. У двери в туалет мне не до веселья, дыхание спирает, жар рвётся наружу, разливается пятнами на щеках и шее, груди, руках… Hope Sandoval w. Massive Attack + Burial — FOUR WALLS Я вхожу первой, Лео протискивается следом. Места мало, но достаточно даже для такой махины, как он, и меня. Пространство в этой ячейке — деликатес, и несколько часов знакомства сжимаются в миллиметры расстояния межу нами. Я ощущаю вес и жар его тела спиной, ногами, шеей, руками — он повсюду, его так много, что сердце перестаёт биться, теперь оно колотится, как муха о стекло… Зеркало. Я кошусь в него, не поворачивая головы, и вижу то, что видеть мне не следует: его глаза закрыты. Вначале он стоял с открытыми, чуть склонившись над моей макушкой, будто принюхивался ко всему моему существу, но потом закрыл и поднял голову, даже на мгновение запрокинул её назад, приоткрыв губы и выдохнув такую эротику, что у меня подогнулись колени. Я бы многое отдала, чтобы в тот короткий миг заглянуть в его мысли. — Развернись, — приказывает. Я отвечаю не сразу, сперва сглатываю, усилием воли смываю девятый вал своего возбуждения: — Зачем? — В этом положении я не закапаю… И я не уточняю, о каких каплях речь, поскольку с ним согласна на любые. Причём не только сейчас, но и за пределами этой капсулы тоже. Разворачиваюсь, в глаза не смотрю, впервые в жизни не хватает решимости. У основания его шеи под кожей готов детонировать пульс. Устоять невозможно, это не соблазн — необходимость: рука тянется сама собой, и кончик пальца трогает его шею. Одно единственное невесомое касание, но его реакция стремительна и неожиданно интенсивна: кожа покрывается мурашками, губы едва приоткрываются, несвободно, а словно превозмогая все усилия их сжать. Я слышу выдох. Рывками. Тихий, почти незаметный. Старательно спрятанный, и именно потому настолько бьющий по мозгам. В этом выдохе секса больше, чем в ином полноценном акте. Боже, мне жарко. Не могу оторвать взгляда ни от его реакции, ни от того, как бьётся его пульс. Вдруг чётко понимаю, что происходящее — не флирт. Это нечто гораздо большее, опасно глубокое и неумолимое. Мои руки, не спеша, только пробуя, проверяя почву, тянут ткань рубашки, стараются высвободить её из его джинсов. Лео резко и явно непроизвольно отшатывается назад. — Что ты делаешь? — спрашивает шёпотом. — Ищу татуировку. Да, моя первоначальная цель — его подмышка, но руки, забравшись под рубашку, ложатся на талию, пальцы ощупывают кожу на ней и выше — на рёбрах, добираются почти до подмышечных впадин. Я закрываю глаза. Лео монолит — невзирая на кажущееся изящество, его сила проникает в меня сквозь поры на кончиках моих пальцев, но его энергия пишет в моём сознании правду — он поломан. Не только снаружи, самые большие его раны внутри. Вся левая сторона его тела в неровностях и выпуклостях — они на животе и рёбрах, длинными полосами уходят под джинсы. Я понимаю, что последствия встречи с «драконом» он разгребает до сих пор — поэтому бандажи и антисептики, поэтому флаконы обезболивающих. А теория о человеческой психике — это, очевидно, для того, что болит внутри. С закрытыми глазами я нюхаю его, слушаю и стараюсь услышать, тянусь к нему лицом. Лео не прижимает свои губы к моим, нет. Он касается ими, не медленно, не быстро, не плотно, и не слишком невесомо, только даёт понять себя, почувствовать и сразу растворяется, оставив изящный привкус себя там, где его щетина коснулась моего подбородка. Запах — третий закон привлекательности, набор информации, посылаемой рецепторами в мозг. Пока нам кажется, что мы слушаем голос, любуемся симметрией, оцениваем остроту ума, чувство юмора и душевные качества, наш мозг создаёт многомерный слепок — иммунную карту потенциального партнёра для спаривания. И если она оказывается подходящей для рождения здорового потомства, наши надпочечники получают сигнал «даёшь дофамин». И всё, колени подгибаются, мир становится ярче, под пупком бабочки, в голове туман. Всё, как у меня сейчас. Чтобы не упасть, я упираюсь лопатками в пластик внутренней обивки железной птицы, ставшей сегодня не просто транспортным средством, а местом одного и из самых больших откровений. — Ты пахнешь… волшебством, — сообщаю ему. — Это местный гель для рук, — объясняет. Мои глаза распахиваются и встречаются с его открытым взглядом. Он не так потерян, как я, вернее, вообще не потерян. Просто наблюдает, уже привычно сощурившись, и ждёт, что будет дальше. — Ты даже целоваться не умеешь, — недовольно отрываю спину от пластика обивки. — И учиться уже поздно. — Учиться никогда не поздно, — спорит он, довольно улыбаясь. Чёрт, у него что там? Ямочка на одной щеке, что ли? — Смотря чему, — отвечаю, но уже не так уверенно. Я снова просовываю руку под рубашку, на этот раз он реагирует спокойно — не вздрагивает, не отшатывается, ждёт. Я больше не трогаю его шрамы, моя цель — та часть его руки, на которой была татуировка, тут главное не ошибиться — правое плечо или левое. Раздевать я его не стану, да и мы оба понимаем — он не позволит, как и сам не пересечёт «границ», максимум занесёт над ними ногу… или руку, но вот, сможет ли скрыть реакцию, когда я накрою ладонью место, на котором он носил свою Бетельгейзе? Главное, протиснуться туда — рукава у его рубашки не слишком просторные. Мои пальцы касаются его подмышки, и я облизываю губы, потому что… мой мозг сейчас взорвётся. И не только он. Сердце не бьётся, оно стало промышленным насосом. У меня шумит в ушах, в груди, в сознании — не надо было отдавать себя целибату так надолго. Последний рывок, нервы в комок, силы в кучу — мои пальцы на его бицепсе — как раз в том месте. «Хоть бы это была та подмышка» — с этой мыслью я поворачиваю голову к зеркалу. Мгновение он продолжает смотреть на меня, склонившись над головой, но почти сразу переводит взгляд на зеркало — вслед за мной. И наши глаза встречаются, за ними мысли, чтобы произвести взрыв, уничтожающий всё. Его рука — как раз та, на которой мои пальцы, выпрямлена и упёрта ладонью в зеркало. Я не заметила, в какой момент он её поднял, облегчая мне мои поиски, но замечаю теперь. Замечаю, что на один из растопыренных звездой пальцев надето кольцо. Такое, какие надевают только в церкви. Глава шестнадцатая. Немножко правды Cyn — I’ll Still Have Me Моя рука отдёргивается, как ошпаренная, но запутывается в ткани рубашки, и я отчаянно стараюсь её выдернуть. Сделав это, заглядываю ему в глаза — неосознанно ищу ответ, утешение. В его взгляде тонны смыслов, миллиарды слов, невыразимая тяжесть и обречённость, сила духа, мощь обязательств и принципов, из которых построен его мир. Это совсем другой человек, не тот, который жалкие десять минут назад приказывал взглядом положить ногу на его колени. Я не понимаю, что он делает, не догадываюсь, чего хочет, но чувствую каждой фиброй своей души, каждой клеткой поддавшегося на провокацию тела — он не мой. Он чей-то. Это в его взгляде сейчас. Это довлеет над всем остальным, что он мог бы и хотел мне сказать. Минуту спустя я уже на своём месте в кресле. Лео ещё нет, и я не знаю, где он, потому что из туалета вроде бы выходили одновременно. Но он мог и вернуться — я не оборачивалась, когда во мне бушевал ураган. Теперь, поостыв и угомонив ветер, я уже вовсю размышляю. Может, не всё потеряно? Очень не хочется. Кольца ведь бывают не только обручальными. Так… на какой руке нормальные люди их носят? Да на какой угодно. Наверняка найдутся и те, кто вешает их на пальцы ног. Либо я невнимательная, либо он его только что надел. Ну, или не только что, но надел. Вопрос в том, зачем? Нежданно-негаданно мы так здорово спелись в последние часы. Если это намёк не рассчитывать на него в глобальном плане, то… ладно, не буду. Даже руками трогать не стану. Чужого мне не надо. Даже в самые суровые свои времена ничего не крала, а теперь-то зачем карму марать? Я сама виновата — не уделила должного внимания его пальцам. И очень зря. Со всех сторон зря, потому что руки у него… вдохновляющие. Особенно для меня — девушки, который месяц живущей без мужской ласки. Я вытягиваю шею в проход, как страус — даже для всех самых долгих дел в туалете времени прошло уже слишком много. Что с ним? Воображение у меня настолько красочное, что на короткое время я даже забываю о кольце — чем этот мужик со всеми странностями, какие можно себе представить, занят в туалете так долго? Когда Лео появляется в проёме резиденции Клэр — помещения для стюардесс, Пайпер — бабка справа от меня — даже вздрагивает. Просто я повторяю вслух то, о чём уже успела забыть: — Похотливый козёл! Невзирая на то, что свои дела эти двое уже решили (раз уж прощаются в проходе), разговор их никак не подойдёт к концу. И всё это время Клэр источает запредельную сексуальность: трогает себя за волосы, якобы неосознанно поглаживает пальцами свои бёдра, поправляет блузку. И, конечно же, улыбается. Так, как она, сегодня ещё никто ему не улыбался. А он стоит, чуть изогнувшись, облокотившись поясницей о косяк, сложив на груди руки, кивает и улыбается ей в ответ, иногда отвечает. Они флиртуют или нет? Понять не могу. Клэр точно его «обрабатывает», но вот он не выглядит павлином… Ах да! Конечно же, он ведь женат. И максимум, что может себе позволить — лёгкое, невинное, ник чему не обязывающее общение. На место он возвращается очень серьёзным. Я молча отодвигаю ноги, пропуская его к окну, он так же молча протискивается мимо и опускается на своё место. Рубашка заправлена, рукава раскатаны и застёгнуты на запястьях. Запечатан, закрыт. А я не могу оторвать глаз, впитываю каждое движение: как раскрывает столик, как аккуратно размещает на нём ноутбук и тянется к розетке. Даже в том, как он включает компьютер, есть уникальный, ни на что не похожий шарм — грация, уверенность, космическая харизма. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы отвести глаза. Я давно уже придумала, чем заняться: терапевт приказала в отпуске прочитать собственный дневник и проанализировать «пробоины» детства с тем, чтобы впоследствии мы могли их проработать вместе. Оригинал остался в чемодане, но как человек высокоорганизованный и предусмотрительный я сфотографировала каждую страницу ещё до того, как покинуть дом. Чтение дневника, впитавшего все мои обиды, пустые и обоснованные, во время исполнения мечты всей моей жизни — месяца путешествий по Европе, показалось мне, мягко говоря, неумной идеей. Но вот теперь, когда все впечатления и краски позади, можно и засунуть себя в этот душ малоприятных воспоминаний. Ведение дневника никак не вписывалось в структуру моей личности, но я всегда была ответственной в выполнении данных мне заданий, поэтому строго следила за тем, чтобы в нём появлялась хотя бы одна запись в год. Но жизнь сложилась таким странным образом, что в отдельные года, они появлялись чаще. Первая сделана в восемь лет в результате настойчивых рекомендаций Эрин — моей учительницы. 15 сентября 2001 г. Здравствуй, Дневник. Меня зовут Лея. Мама иногда называет меня Звёздочкой, потому что я хорошо учусь в школе. И по математике и по английскому. Я буду рассказывать тебе важные вещи. Сегодня Феликс описался во время ланча. Налил лужу прямо посреди класса, и мисс Вакенти отправила его домой. Прямо так и сказала ему: «Иди домой». София пришла в шортах поверх леггинсов, и Меган сказала, что она крутая. Как могут шорты поверх лосин делать человека крутым? Потом они с Меган поссорились, и Миссис Вакенти отправила обеих в коридор думать о своих жизненных выборах. Меган тоже восемь лет, и у нас одинаковые родители. Мы с ней близнецы, но не очень — Меган красивая и умная, а я нет. В классе она со мной не играет, только дома. Но дома я не хочу с ней играть. Это не правильно притворяться, что не знаешь свою собственную сестру, когда на самом деле живёшь с ней в одном доме. Что ещё… мы живём в таунхаусе с тремя спальнями. Мне нравится наш дом, он не очень просторный и новый, но зато светлый и в нём всегда тепло. Меган говорит, что я и Феликс отвратительны. Лео не сморит в свой компьютер, его взгляд устремлён в облака. Судя по тому, как основательно он упёрся затылком в подголовник, и как расслаблены его руки, лежащие по обе стороны монитора, ушедшего «в сон», он находится в этой позе давно. Мне не видны его глаза, но очень хорошо плечи, и на них многотонный груз того, о чём он никогда не расскажет. Он из тех людей, кто всё носит в себе, и эта ноша отпечатывается во взгляде, неосознанной позе тела, когда они думают, что никто их не видит, мелких морщинах в уголках глаз. В ладонях и пальцах Лео сейчас можно увидеть усталость, и я понимаю, что общение с людьми вроде меня, Клэр, Кэрол и Магдалены для него не игра — это лекарство, способ отвлечься от всего, что гнетён наедине с собой. — Чем ты зарабатываешь на жизнь? — внезапно спрашивает, не отрываясь от иллюминатора. Он чувствует мой взгляд, но больше не собирает себя в образ успешного бизнесмена, и я понимаю, что делает сейчас редкое для себя исключение — позволяет мне видеть, что он не в порядке. И ему нужен человек, живой, умеющий думать, а главное, понимать. Он ни в чём не признается, не поделится, но даст почувствовать, что ему плохо, и если повезёт, он получит от меня немного нектара — человеческого тепла. Почему он решил, что именно у меня его можно получить? Вопрос.