— Я хочу прикоснуться… Можно? Он поднимает бровь: — В каком смысле? — Физически. Не мыслями, а пальцами. Ты позволишь? Тяну руку к пульсирующей артерии на его шее, не дожидаясь ответа, но дотронуться не решаюсь — мои пальцы замирают в миллиметре от его кожи. Я ощущаю… нет, не тепло, это жар — обжигающая энергия. Настолько мощная, что мои веки опускаются сами. Но я распахиваю их снова, потому что наши лица так близко… я чувствую его дыхание на своей щеке и совершаю глубокий, осознанный, растянутый во времени вдох, заполняя лёгкие его воздухом до отказа. Забираю его в свою грудь… и возвращаю обратно одним стремительным выдохом. Он закрывает глаза, вдыхая меня так же чувственно, как и я его, и так же точно выдыхает: — Боюсь, закон будет на твоей стороне… — На моей? Это я мурлыкнула? — Да, когда ты решишь засудить меня за растление… Я ловлю момент и дотрагиваюсь до его шеи в том месте под ухом, где бьётся пульс, прижимаю к коже пальцы, и он вздрагивает так, словно к нему никто не прикасался вечность. И замирает. Успел вдохнуть, а выдохнуть не может. Я тоже не дышу, мы смотрим друг на друга и боимся не только пошевелиться, но и произнести хоть звук. Моё лицо слишком близко… невыносимо близко. Так душераздирающе близко, что я ощущаю губами его тепло. Заношу руку над его лицом, другой мягко придерживаю за подбородок: — Постарайся не моргать, просто смотри на меня. Хорошо? — Ладно. — По две или по одной? — Две. И я киваю, выдавливая лекарство из флакона в его глаза. Масляная жидкость растекается по его радужкам, и я снова проваливаюсь. Мне кажется, мы обладаем гипнозом оба. В невесомости из меня выделяется слишком много нежности, и я совсем не умею её прятать. Поэтому моя ладонь ложится на его волосы и совершает движение, которое Бог назвал бы лаской. И Лео закрывает глаза. Я понимаю, что мы теперь плывём в этом гипнотическом эфире оба, но всё же нахожу в себе силы заметить: — Глаза лучше держать открытыми — так лекарство лучше распределится. А он находит причину, чтобы плыть дальше: — Не могу, щиплет, — и чуть поворачивает голову набок, показывая свою пульсирующую артерию, будто просит, чтобы ещё раз прикоснулась. И вот тут меня пронзает мысль: — Бетельгейзе… слышал о такой звезде? Он отвечает не сразу, даже не через минуту, а гораздо позже. Возможно, его отвлекает моя поглаживающая его волосы рука? Я убираю её, и он почти мгновенно открывает глаза. — Бетельгейзе — одна из самых старых видимых с Земли звёзд. Обречённая звезда, готовая в любой момент взорваться. Счастливые свидетели этого события смогут наблюдать вторую Луну, потому что сияние от взрыва будет равным её свечению. Это будет грандиозное зрелище. — Которое нас уничтожит? — Это вряд ли. Слишком она далеко от нас — 722 световых года, даже по космическим меркам это далеко. Вначале будет волна гамма излучения, но для нас оно, скорее всего, не будет опасным, поскольку мы, во-первых, защищены атмосферой, а, во-вторых, встречный Солнечный ветер его погасит. А вот ударная волна от взрыва доберётся до нас только 6 миллионов лет спустя. За это время мы что-нибудь придумаем. — Да ты, я смотрю оптимист. Или всё это написано в книжке, которую ты везёшь в сумке для самых необходимых вещей? — Нил Деграсс. Это и многое другое. — А вторая книжка о чём? — О человеческой психике. Я не спрашиваю, зачем ему это нужно, самой не мешало бы почитать. Где б только найти столько терпения. — Лео… — Да? — Какой твой любимый цвет? — Красный. Сколько людей проживает на планете Земля? Ну, допустим, не все из них являются благословенными пользователями интернета, но даже среди тех, что есть, какова вероятность… СОВПАДЕНИЯ? — А татуировки у тебя есть? — Была одна, но я её свёл. — Где? — А ты найди! — щурится. Я смотрю на его подмышку, спрятанную под тканью рубашки, а он на меня. — Прямо здесь искать? — А почему нет? — Боюсь, нас не так поймут. — Неет, — собирает брови на переносице, — должны понять правильно. И я бы может, и поискала бы, тем более, парень так решительно настроен, но внешний мир против — прямо у моего уха опять орёт ребёнок. Лео это тоже слышит: — Тебе закапать? — кивает на флакончик, поднимаясь. — Я передумала. Ищу глазами интервента в наш с Лео магический мир — на этот раз это не Гаданфар, какой-то другой мальчик. — Нет, я точно двинусь в этом самолёте, — сообщаю Лео своё настроение. Мальчика ведёт за руку мама — наверное, в туалет. Поравнявшись с нами, она почему-то улыбается Лео и именно ему объясняет: — Ушки болят! Извините нас, пожалуйста! Он кивает, по-доброму глядя на ребёнка, уже красного и опухшего от ора. Бедное дитя, уши — это больно, думаю. Но Лео не только думает, но и предпринимает некоторые действия: — Эй, парень, как тебя зовут? — спрашивает его. Мальчик не отвечает, но и не орёт больше, только смотрит своими полными слёз глазами на высоченную фигуру уже поднявшегося со своего места Лео. — Его зовут Гаданфар, — подсказывает мать. Ещё один Гаданфар? Обалдеть! — Что означает это имя? — Лев! Сильный и смелый! — откликается вдруг ребёнок. — У меня есть кое-что для тебя, Лев! — Лео вновь тянется к багажной полке. Достав сумку, он некоторое время в ней роется и, наконец, выуживает нечто небольшое, но занятно упакованное в бумагу. — На вот, держи, Гаданфар, — протягивает ребёнку. — Разворачивай, смелее. Мальчишка не решается, стоит истуканом, но Лео словно и к этому готов: — Давай мне, я помогу, — аккуратно тянет за бечевку, разматывает слои бумаги и вынимает деревяшку. — Это тотем. Он олицетворяет силу. Знаешь почему? — Почему? — отзывается ребёнок. — Потому что это лев. Похож? Лео располагает тотем так, чтобы мальчик увидел льва. Я, откровенно говоря, не вижу. Но Гаданфар со значением кивает, вижу, мол. — Так вот, я отдаю его тебе, чтобы ты никогда не забывал о своей силе, Лев. И знаешь ещё что? — Что? — пацан, похоже, уже позабыл о своих горестях.