*** Утром мы переходим дорогу по пути в круглосуточную шаурму (мясо с корицей, и на рассвете — очередь, за столиком — транссексуалы, полицейские, хипстеры, туристы), я спрашиваю Ирину: — Ничего, что я веду себя как твоя лучшая подруга? Это вопрос не к ней, конечно, но она отвечает: — Это естественно. *** — Девять лет жили вместе, три страны, дом и дочь, а вчера она идет по улице документы мне передать, я стою, смотрю на нее и вижу: это — совершенно чужой мне человек. — Если бы всю твою жизнь снимали, ты бы показала ему этот фильм? В «Черном зеркале» есть серия, где у каждого за ухом чип, а в чипе — память всей жизни, можно воспроизвести на экран любой фрагмент. Работодатель посмотрит на твой последний день на прежней работе, муж — узнает, что ты делала, пока его не было. Легко сказать (я говорю) «не делай того, что придется скрывать», но как не делать этого: открытость, уязвимость, страх. — Радмила может поступить как угодно. Я никогда не знаю, как она поведет себя в следующий раз, — говорит Вова, который знает меня десять лет. — Просто потом объяснит, — добавляет он. Нужно ли тебе знать, кого ты любишь? Знаешь ли ты его? Почему ты так думаешь? Потому что он соблюдает важные для тебя правила? Потому что он рассказал о себе? У меня в кулачке телефон. Я всё время смотрю, сколько минут назад один человек был онлайн — прямо сейчас. *** — Почему ты не хочешь отвечать на вопросы о себе? — Зачем? — Я всего лишь хочу узнать тебя. — Я хочу узнать тебя, наблюдая. *** «Я хочу узнать тебя, наблюдая» — самые лучшие слова, которые мне говорили. Я хочу узнать тебя, наблюдая. Я тоже хочу узнать тебя, наблюдая. *** На мне застегивают плотный черный комбинезон. У меня на животе, предплечье и ногах — сенсорные датчики. Я надеваю капюшон и (последнее) объемные очки из мутного пластика. Мир размывается, будто только что тут, в тумане, на рассвете у реки мне залили теплое масло прямо в глаза. Я делаю шаг — за занавеску музея — и оказываюсь (не читай, если ты в Берлине) в сообщающихся коридорах. Мне сложно оценить число комнат (может быть, три или семь) и число людей в них (четырнадцать или тридцать) — но так как я ничего не вижу, кроме пятен, то я просто иду вперед. Если темное пятно (человек) приближается, срабатывают сенсоры, дрожат ноги, например, и передо мной возникает свет — значит, человек близко. На мне тоже появляется световое пятно, и мы с другим темным пятном (человеком) начинаем учитывать друг друга. Так как нет никакого способа ориентироваться (кроме продолжающейся стены), я не понимаю, сколько времени я внутри. Limits of knowing: через какое-то время (может быть, четыре минуты или полчаса) я иду прямо на свет сразу, как вижу его. Иногда на светлой стене (выше, будто кто-то подвешен или сидит) возникает темное пятно. Но если оно неживое (или выбрало быть неподвижным, казаться неживым), сенсоры не срабатывают. Это довольно стремно, как в жизни, — потому что это и есть жизнь. — Что ты делаешь? — спрашивает человек в телефоне. — Что ты делаешь, когда срабатывает сенсор? — Иду на него и смотрю, что будет. 125. Я живу с человеком из телефона. Я имею в виду, начинаю и заканчиваю день, жду, делюсь, расстраиваюсь, улыбаюсь телефону, смотрю волнительно в телефон — и это всё вот тут, в экране. То есть сам человек, конечно же, есть (это ведь не фильм «Она» или та серия «Черного зеркала», где программа создает виртуальную копию человека), но тем не менее. Телефон на ладошке — продолжение моей руки. В телефоне живет человек. Один раз уронила во время чата телефон и чуть не заплакала, серьезно. Думала, разобью человека. *** Марк меня звал гулять две недели. Две! Я думала: зачем? Нормально же общаемся и так. Он потом написал: «Я так понимаю, ты живешь в основном виртуальной жизнью». Как я смеялась! Потом вытерла слезы и заблокировала его. Человек из телефона — не Марк. 126. Другой жизни не будет Жизнь начинается там, где заканчивается текст. Жизнь начинается там, где заканчивается скролл и останавливается свайп. Когда поднимаешь глаза от экрана, от раковины — к зеркалу, от подушки — к лицу. Когда поворачивается ключ. Когда приземляется самолет. Жизнь начинается утром, когда проснусь. Человек из телефона спрашивает: — Скажи, тебя пугает переход с чтения на слушание, с письма на голос? Меня — очень. — А ты себя дрессируешь? Терпишь? Если хочешь запрыгнуть-обнять, но подаешь руку, или там стакан о стену нужно, а ты считаешь и дышишь? — Да. — Можешь со мной так не делать? ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ТРОГАЛ КЛАВИШИ НОУТБУКА, ВОЛНУЯСЬ? Я — СЕЙЧАС. Сегодня 8 августа 2017 года, я в Петербурге. Сейчас, когда ты читаешь это письмо, я сижу в парикмахерском кресле и отправляю (вдруг отправила?) тебе фото в Телеграм-канал — посмотри. Я записала сегодня, когда в Канаде было 9:09: день солнечный, плотная синяя оконная занавеска движется неохотно, впуская с улицы ветер. Оля в соседней комнате играет на пианино, и я почти вижу, как она (за стеной) покачивается ему навстречу. Чтобы запомнить: я пью какао с заменителем сахара. Стол серый, матовый и шершавый — мне нравится. Чтобы запомнить: мне постоянно кажется, все вокруг уже поняли, а я — нет. Все вокруг уже знают, а я — нет. Все вокруг знают какой-то большой, общий секрет — смотрят и улыбаются, и по их улыбкам я вижу: им известно. Все действуют очень слаженно, один за другим, одно к одному, и скоро я тоже (вот-вот) всё пойму, доберусь, разгадаю — и бахнут фанфары, с неба посыплются конфетти, свет прожектора, аплодисменты, поднимется занавес, — и весь этот сложный, запутанный, многоуровневый, непостижимый мир окажется только декорацией, через которую я шла, выбиралась. Как в долбаном шоу, где каждое утро (жизнь начинается когда) режиссер выводит на площадку съемочную группу, и до встречи со мной по улице они идут и пьют кофе и говорят о чем-то другом. Периодически, как Трумэну, мне подают знак, хотят подсказать: и ты, Нина с короткими волосами, и ты, и ты тоже, и ты — потом, когда я пойму, — все будут обниматься и по очереди хлопать меня по плечу, мол, ну вот и всё, вот и всё. «Я никуда не спешу», — отвечаю я на попытку человека из телефона спланировать встречу (сентябрь сразу за августом). — Уооооо, — выдыхают разочарованно четыре с половиной тысячи человек. Но мне некуда спешить! Это мое шоу, понимаешь. Мне тридцать три, завтра пятьдесят пять, в четверг исполняется семьдесят семь лет — и вы там, за стеклом, как раз изобретете что-нибудь, чтобы я жила дольше в три раза и смогла обновить свое тело (а почему ты думаешь, я не занимаюсь спортом — так вот: жду, когда оно сможет само). Я слушала тут стихи Оксимирона на «Где нас нет» — я там везде была. Я стала кем-то, но никому не стала парой, и я хочу (хоть мне и неясна природа этого желания — я ему следую). Человек из телефона говорит: — Любовь — это не то, что возникает, когда двое встретились. Она всегда была, есть — внутри у каждого. Только решаешь, куда направить. Я записываю, я хочу запомнить. Я хочу припомнить это человеку из телефона. И вот я уже мщу за это торжество ума над чувствами. Внутри моей головы мы уже прожили вместе полжизни, и я говорю: — А теперь просто попробуй направить свою любовь в какое-то другое место. А? Я никуда не спешу, но есть кое-что еще (информация поступила на днях, в Петербурге, со стены): Человек из телефона спрашивает: — Как думаешь, сколько в нас придуманного друг другом? «Только решаешь, куда направить», — на репите в моей голове. Маленькие человечки крутят большое колесо: вторник, четверг, в воскресенье человек из телефона прилетает в настоящую жизнь — и приземляется вот сюда. Мы подождем здесь. У меня куча времени.