Однако дело было не только в доброте и вине Гадкой Ма, которую она так и не признала, не только поэтому она одарила Лейлу своим благословением. Д/Али выложил кругленькую сумму, прямо-таки неслыханную для улицы борделей. Позже, когда Лейла начала пытать его о происхождении этих денег, он сказал, что это сбросились его товарищи. И объявил, что революция делается ради любви и влюбленных. Чрезвычайно редкое зрелище, как проститутка выходит из борделя в свадебном платье, привлекло кучку зрителей. Гадкая Ма постановила: раз уж ее сотрудница уходит навсегда, следует закатить хорошую вечеринку. Она наняла двух цыган-музыкантов – судя по виду, они были братьями, – один бил в барабан, а другой играл на кларнете, раздувая щеки, глаза его при этом радостно бегали. Все вывалились на улицу с криками и аплодисментами, приплясывая, присвистывая, улюлюкая, размахивая платками и внимательно наблюдая за всем происходящим. Даже полицейские, покинув свой пост у ворот, пришли посмотреть, по какому поводу суета. Лейла знала, семья Д/Али уже в курсе, что для них, конечно, позор. Его отец, прибывший из Германии самым ранним рейсом, пытался вправить сыну мозги – сначала в буквальном смысле, угрожая побоями – хотя для этого он был уже староват, – затем грозясь лишить его положенной доли наследства – правда, особого наследства Д/Али и не светило, – а уж потом запугивая отлучением от семьи – эта угроза оказалась самой болезненной. Однако Д/Али с детства привык твердо отвечать на агрессию, и отцовское поведение лишь укрепило его в собственном решении. Его сестры постоянно звонили и рассказывали, что мама безутешно плачет и горюет так, словно он погиб и уже похоронен. Д/Али старался не говорить об этом, чтобы не расстраивать невесту, и Лейла была очень благодарна ему за это. Но все же она несколько раз пыталась обсудить с ним свои опасения, не слишком-то надеясь, что прошлое – ее прошлое – не встанет между ними стеной, которая со временем лишь вырастет ввысь и вширь. – Разве это тебя не беспокоит? Ну, пусть сейчас тебе все равно, будет ли так и дальше? Зная, кто я и чем занималась… – Я не понимаю, о чем ты. – Нет, понимаешь. – Ее огрубевший от напряжения голос смягчился. – Ты прекрасно знаешь, о чем я. – Великолепно! А я хочу сказать, что совсем не зря почти во всех языках мира, говоря о настоящем и прошлом, используют совершенно разные слова. Так что это было в прошлом, а сейчас твое настоящее. И мне было бы ужасно неприятно, если бы сегодня ты держала за руку другого мужчину. Имей, пожалуйста, в виду, что я бы страшно ревновал. – Но… Д/Али нежно поцеловал Лейлу, и его глаза заискрились теплым светом. Он провел ее пальцами по маленькому шрамику на своем подбородке: – Видишь? Я как-то упал со стены. В начальной школе. А этот, на лодыжке, появился после падения с велосипеда – я пытался кататься с одной рукой. Самый глубокий шрам у меня на лбу. Подарок от любимой мамы. Она так рассердилась на меня, что бросила тарелкой в стену, но, разумеется, сильно промахнулась. И могла бы попасть мне в глаз. А потом плакала даже сильнее, чем я сам. Вот и еще одна метка на всю жизнь. Тебя не беспокоит, что у меня столько шрамов? – Конечно же нет! Я люблю тебя таким, какой ты есть! – Вот именно. Вместе они сняли квартиру на улице Лохматого Кафки. Дом номер 70. Самый верхний этаж. Квартира была запущенной, да и весь район пока еще оставался неотделанным – кругом были разбросаны кожевенные мастерские и фабрики, – однако молодожены не сомневались, что справятся со всеми проблемами. По утрам, просыпаясь на хлопчатобумажном белье, Лейла вдыхала соседские ароматы – каждый день сочетания были разные, – и жизнь казалась необыкновенно сладкой, с райскими нотками. У каждого было свое любимое место возле одного и того же окна – там они по вечерам попивали чай и наблюдали за тем, как расширяется под ними город: новый асфальт миля за милей. Они смотрели на Стамбул с огромным интересом, словно сами не были его частью, словно в мире были только они одни, а все эти машины, паромы и здания из красного кирпича – всего лишь фон и декорации, детали картины, предназначенной лишь для их глаз. Сверху доносились крики чаек, а порой даже рокот полицейского вертолета или какого-нибудь другого аварийного транспорта. Но на них это никак не влияло. Ничто не нарушало их покоя. По утрам тот, кто просыпался первым, ставил чайник на плиту и готовил завтрак. Тосты, соленый перец, симит — бублик с кунжутом, купленный у проходившего мимо уличного торговца, белые кубики сыра, сбрызнутого оливковым маслом, и две веточки розмарина – одна для него, другая для нее. После завтрака Д/Али неизменно брался за книгу и, закурив сигарету, начинал вслух читать из нее отрывки. Лейла понимала: ему хотелось бы, чтобы она была столь же страстной сторонницей коммунизма, как и он сам. Он хотел, чтобы они были членами одного клуба, представителями одной нации, последователями одной мечты. Это глубоко волновало ее. Она опасалась, что как не удалось ей однажды поверить в отцовского Бога, так не удастся поверить и в революцию мужа. Возможно, дело в ней самой. Возможно, у нее просто нет столько веры. Однако Д/Али полагал, что это лишь дело времени. И в один прекрасный день Лейла тоже вступит в их ряды. А потому он продолжал снабжать ее информацией на этот счет. – Знаешь ли ты, как убили Троцкого? – Нет, дорогой, расскажи мне. Лейла провела пальцами по мелким темным кудряшкам на его груди – вверх и вниз. – Ледорубом, – мрачно сказал Д/Али. – По приказу Сталина. Он послал убийцу аж в Мексику. Понимаешь, Сталин испугался Троцкого и его интернационалистических взглядов. Они были политическими соперниками. Я должен рассказать тебе о «перманентной революции», теории Троцкого. Она тебе понравится. Может ли что-нибудь быть перманентным в этой жизни? – задумалась Лейла, но посчитала нужным умолчать о своих сомнениях. – Да, дорогой, расскажи мне. Дважды отчисленный за неудовлетворительные оценки и еще более неудовлетворительную посещаемость и дважды восстановленный благодаря двум разным амнистиям для неуспевающих студентов, Д/Али по-прежнему ходил в университет, однако Лейла не надеялась, что он станет серьезно относиться к учебе. Революция была для него превыше всего, что уж там говорить о буржуазной промывке мозгов, которую так настойчиво называют образованием. По вечерам, несколько раз в неделю, Д/Али встречался со своими товарищами, чтобы развесить плакаты и разбросать листовки. Это нужно было делать в темноте, как можно тише и как можно быстрее. «Мы словно беркуты, – говорил он, – приземляемся и снова взлетаем». Однажды он вернулся домой с подбитым глазом – это фашисты устроили им засаду. А в другой раз Д/Али вовсе не вернулся домой, и Лейла чуть с ума не сошла от волнения. Но в целом оба не сомневались: они были счастливой парой. 1 мая 1977 года. С утра пораньше Д/Али и Лейла вышли из своей маленькой квартиры, чтобы принять участие в марше. Лейла нервничала – в животе у нее все стянуло. Она беспокоилась, что кто-нибудь ее узнает. Что она будет делать, если мужчина, который пойдет рядом, окажется бывшим клиентом? Д/Али чувствовал ее страх, но настоял на том, чтобы они пошли вместе. Он сказал, что она имеет отношение к революции и он никому не позволит объявить ей, что для нее нет места в справедливом обществе будущего. Чем больше Лейла колебалась, тем сильнее утверждался Д/Али в своем мнении, что она даже больше, чем он и его товарищи, имеет право участвовать в праздновании Международного дня трудящихся. Они всего лишь бывшие студенты, а вот она настоящий пролетарий. Когда Лейлу наконец-то удалось убедить, она долго думала, что надеть. Наверное, брюки будут смотреться лучше всего, но вот из какой ткани и какого цвета? А сверху, наверное, следует надеть какую-нибудь повседневную рубашку, которые так любят социалистки, – свободную и закрытую, только хотелось бы выглядеть еще и красиво. Женственно. Плохо это или нет? Буржуазные штучки? В конце концов она приняла решение в пользу пыльно-голубого платья с кружевным воротничком, красной сумки через плечо, белого кардигана и красных туфелек на низком каблуке. Ничего кричащего, однако, как она надеялась, все-таки хоть немножко стильно. Но рядом с Д/Али она, разумеется, выглядела ярко, словно радуга. Он выбрал темные джинсы, черную рубашку с воротничком на пуговицах и серые ботинки. Оказавшись среди других демонстрантов, они поразились количеству народа. Лейла никогда не видела таких огромных сборищ. Здесь были сотни тысяч – студенты, рабочие, крестьяне, учителя, они шли все вместе, и на лицах читалась сосредоточенность. Разливался бесконечный поток звуков: произносились речовки, пелись гимны. Далеко впереди кто-то бил в барабан, однако Лейла при всем желании не могла разобрать, кто именно. Ее полные тревоги глаза озарились новым, ярким светом. Впервые в жизни она чувствовала себя частью чего-то большого. Повсюду виднелись плакаты и транспаранты – кругом были разбросаны стайки слов. «Борись с империализмом!» «Не Вашингтон и не Москва, а международный социализм!» «Трудящиеся всего мира, объединяйтесь!» «Ты нужен боссу, а тебе босс не нужен!» «Сожри богатых!» Она даже увидела такую надпись: «Мы здесь были: это мы загнали американцев в море!» Румянец залил ее скулы. Она ведь тоже была здесь в тот июльский день 1968 года, работала в борделе. Она вспомнила, как Гадкая Ма заставила всех наводить порядок в заведении и как разочарована была, когда американцы так и не появились. Каждые несколько минут Д/Али обращал свой проницательный взор на Лейлу, чтобы понять, как она. Он ни на секунду не выпускал ее руку. День был напоен ароматом церциса, который пропитывал все свежей надеждой и новой отвагой. И вот наконец, ощутив прилив оживления, поняв, что она стала частью чего-то и в конце концов может позволить себе вздохнуть с облегчением, Лейла вдруг поддалась знакомому приступу настороженности, стремлению оказаться под чьей-то защитой. Она стала замечать детали, которых поначалу не приметила. Сквозь сладкий аромат в воздухе просачивался запах людского пота, табака, зловоние чужого дыхания и ярости; ярость была настолько явственна, что казалось, ее можно пощупать. Лейла наблюдала за тем, как каждая группа несла свой транспарант и слегка отделялась от всех прочих. Процессия продолжала двигаться вперед, и Лейла слышала, как некоторые демонстранты кричали и бранились на других. Это чрезвычайно поразило ее. До того момента она не осознавала, насколько раздроблены сами революционеры. Маоисты презирали ленинистов, ленинисты ненавидели анархистов. Лейла знала, что ее возлюбленному суждено идти по совершенно иному пути – вместе с поклонниками Троцкого и «перманентной революции». Она задумалась: если у семи нянек дитя без глазу, может, и слишком много революционеров не сумеют сделать революцию? Но и эти мысли она оставила при себе. После нескольких часов движения в строю они добрались до гостиницы «Интерконтиненталь» и площади Таксим. Толпа потянулась вперед, и вдруг воздух стал ужасно влажным. Демонстрантов омывал бронзовый отсвет заката. Где-то в углу зажегся уличный фонарь – слишком ранний и приглушенный, словно шепот. Где-то вдалеке профсоюзный лидер, забравшись на автобус, разразился пламенной речью, в мегафоне голос его казался механическим и слишком властным. Лейла ощутила усталость. Ей очень хотелось присесть, пусть всего на минуточку. Краешком глаза она наблюдала за Д/Али, за его сжатым подбородком, косыми скулами, напряженными плечами. Его профиль был невероятно красив на фоне тысяч лиц, а сияние заходящего солнца придало его губам винный цвет. Ей хотелось поцеловать его, почувствовать его вкус, ощутить его внутри себя. Лейла опустила взгляд, смущенная мыслью о том, что Д/Али бы разочаровался, узнав, что такие бесполезные и банальные мысли пришли ей на ум, ведь она должна была думать о куда более важном. – Все нормально? – спросил он. – О, разумеется! – пронзительно отозвалась Лейла, надеясь, что тон у нее как раз правильный и что так она не выдаст, насколько сдержан ее восторг по поводу марша. – У тебя есть сигарета? – Вот, любимая. Он вынул пачку, достал одну сигарету для нее и одну для себя. Затем попытался зажечь ее сигарету серебряной «Зиппо», но почему-то так и не сумел. – Давай я сама. – Лейла взяла у него зажигалку. И именно в этот момент она услышала звуки – какой-то грохот с боков и сверху, как будто Бог провел палкой по своим небесным перилам. Жуткая тишь повисла над площадью. Словно никто не двигался и никто не дышал – такой мертвой была тишина. Потом раздался еще один взрыв. На этот раз Лейла поняла, что это такое. И все внутри парализовал страх. Над мостовыми, за защитными перегородками на верхних этажах «Интерконтиненталя», размещались снайперы. Из автоматов стреляли снайперы – они целились прямо в толпу. Потрясенное молчание демонстрантов разорвал крик. Плакала женщина, кто-то еще орал, призывая людей бежать. И все побежали, не разбирая дороги. Слева располагалась Казанджи-Йокушу, где жила Налан со своими соседями и черепахами. Они направились в ту сторону – тысячи тел, словно река, ударяющаяся о собственные берега. Столкновения, толчки, крики, беготня, люди спотыкались друг о друга… Чуть дальше по улице откуда ни возьмись появилась бронированная полицейская машина и перегородила проход. Теперь демонстранты понимали: они застряли между выстрелами снайперов, оставшимися позади, и неминуемым арестом и пытками впереди. И тут выстрелы, которые на минуту стихли, возобновились и превратились в нескончаемый треск. Поднялся невероятный вопль – тысячи ртов открылись одновременно в первобытном крике ужаса и паники. Прижавшись друг к другу, задние пытались протиснуться вперед, наседая на тех, кто был дальше, словно дробящие друг друга камни. Молодая женщина в светлом платье с цветочным принтом проскользнула под бронированной машиной. Лейла орала во всю глотку, а в ушах отдавался бешеный стук ее собственного сердца. И вдруг ее рука выпустила руку Д/Али. Это она отпустила его или он ее? Она так и не узнала. Всего секунду назад она чувствовала его дыхание на своей щеке – и вот его уже нет. Еще через мгновение она увидела, как он промелькнул в сотне метров от нее, она звала его снова и снова, но толпа сдвинула ее в сторону, словно волна-убийца, сносящая все на своем пути. Лейла слышала звук выпускаемых пуль, но уже не могла сказать, откуда он идет; создавалось впечатление, что они могут вылетать и из земли. Грузный мужчина рядом с ней потерял равновесие и упал – ему попали в шею. Она никогда не забудет выражение его лица – скорее удивление, чем боль. За несколько минут до этого они управляли историей, меняли мир, сокрушали систему, а теперь их уничтожают, и они даже не в силах разглядеть лица убийц. На следующий день, второго мая, в округе площади Таксим было собрано более двух тысяч гильз. Сообщалось, что более ста тридцати человек серьезно ранены. Лейла обзвонила все государственные больницы и частных врачей в округе. Когда у нее не было больше сил говорить с чужими людьми, кто-то из ее друзей брался за поиски. Каждый раз они не забывали называть настоящее имя Д/Али, ибо, как и Лейлу, жизнь наградила его прозвищем. В больницах, куда они звонили, находилось много людей по имени Али, некоторые занимали койки, а другие уже были в морге, однако от ее Али не осталось и следа. Спустя два дня Ностальгия Налан обратилась еще в одно, последнее место, в некую клинику в Галате, о которой она давно знала. И там подтвердили, что Д/Али поступил именно к ним. Он оказался в числе тридцати четырех погибших – большинство из них были затоптаны насмерть в давке на Казанджи-Йокушу. Десять минут тридцать секунд В последние секунды, перед тем как сдаться совсем, мозг Текилы Лейлы вызвал вкус односолодового виски. Вечером, перед самой смертью, у нее на губах был именно он. Ноябрь 1990 года. Совершенно обычный день. После обеда она сделала плошку попкорна для себя и Джамили, которая жила у нее. По особому рецепту – сливочное масло, сахар, попкорн, соль и розмарин. Только они принялись есть, как зазвонил телефон. На проводе была Гадкая Ма. – Ты не устала? На заднем плане играла какая-то тихая мистическая мелодия – обычно Гадкая Ма не слушала ничего подобного. – А разве это имеет какое-то значение? Гадкая Ма сделала вид, что она этого не слышала. Они знали друг друга так давно, что привыкли просто не обращать внимания на то, на что им не хотелось его обращать. – Слушай, у меня тут появился потрясный клиент. Он напоминает мне того известного актера, который ездит на говорящей машине. – Вы имеете в виду «Рыцаря дорог»? – Да, точно! Этот тип похож на него. Так или иначе, у него до безумия богатые родственники. – И в чем же фокус? – несколько резковато спросила Лейла. – Куча денег, молодой, красивый – такому парню не нужна уличная девка. Гадкая Ма усмехнулась: – Его родня… как бы это сказать… чрезвычайно, безнадежно консервативна. Ну прямо чересчур. Отец – тиран и агрессор. Он хочет, чтобы сын взял на себя его дело. – Вы так и не сказали мне, в чем фокус. – Терпение – добродетель. Молодой человек женится на следующей неделе. Однако отец его очень встревожен. – Почему? – По двум причинам. Во-первых, сын не хочет жениться. Ему не нравится невеста. Из моих источников следует, что он даже в одной комнате с ней быть не желает. А во-вторых, есть проблема посерьезнее… Ну, это не я так считаю, а его папаша… – Выкладывайте, Милая Ма. – Мальчик не интересуется женщинами, – пояснила Гадкая Ма, вздохнув так, будто жизнь ее утомила. – У него есть давнишний дружок. Отец знает об этом. Он все знает. Но считает, что брак исцелит его сына и отклонения исчезнут. А потому он нашел ему невесту, распланировал свадьбу и, полагаю, даже составил список приглашенных. – Вот это папаша! По мне, так совершенный придурок.