– Я просто удивляюсь, что ты так и не заметила этого. – Не заметила чего? – Лейла отдернула от него руку, словно от огня. – Что я люблю тебя, – ответил он. – С той самой минуты, когда я впервые увидел тебя… на лестнице… в тот день, когда приезжал Шестой флот… помнишь? Лейла почувствовала, как краснеют ее щеки. Лицо горело. Ей хотелось, чтобы он ушел, не говоря ни слова, и больше не возвращался. Пусть несколько лет все могло быть прекрасно, теперь она понимала, как болезненны могут быть эти отношения. После того как Д/Али ушел, она приблизилась к окну и, несмотря на строгие указания Гадкой Ма, раздвинула занавески. Лейла прижала щеку к оконному переплету и устремила взгляд на одинокую березу и мебельную мастерскую – из тамошнего вентиляционного отверстия валил дым. Она представила себе, как Д/Али шагает к порту, как обычно, торопливой и твердой походкой, и мысленно провожала его преданным и влюбленным взглядом, пока он не исчез в темном переулке под каскадом салютов. Всю ту неделю газино, концертные залы, и ночные клубы ломились от посетителей. Оживление в них принес праздничный оптимизм. В пятницу, после вечерней молитвы, Гадкая Ма отправила Лейлу на мальчишник, проходивший в особняке у Босфора. Всю ночь Лейла думала о Д/Али и его словах, и ее мучила такая необоримая подавленность, что она была не в силах подыгрывать и притворяться, казалась мучительно замедленной, заторможенной, словно ее только что вытащили из озера. Лейла ощущала, что хозяева недовольны ее работой и после наверняка пожалуются Гадкой Ма, и с горечью думала, что клоуны и проститутки не должны быть печальными, иначе кому они нужны? Обратный путь она проделывала с большим трудом – ноги гудели от бесконечного стояния на высоких каблуках. Она умирала от голода, потому что ничего не ела со вчерашнего обеда. Никто даже не думал угощать ее на подобных вечеринках, а сама она никогда не просила. Над крышами из красной черепицы и свинцовыми куполами вставало солнце. В воздухе чувствовалась свежесть, аромат надежды. Лейла проходила мимо еще спящих многоквартирных домов. Впереди, в нескольких шагах от себя, она заметила корзинку на веревке, которая свисала из окна верхнего этажа. Внутри было что-то вроде картошки и лука. Видимо, кто-то заказал их в ближайшем продуктовом магазине и забыл поднять наверх. От какого-то звука она остановилась как вкопанная. Замерла, пытаясь расслышать. Спустя несколько секунд она уловила едва слышное всхлипывание и поначалу подумала, что ей показалось, ведь она не спала всю ночь. А потом разглядела бесформенный силуэт на мостовой, комок плоти и шерсти. Раненая кошка. И тут кто-то еще увидел животное и стал приближаться с противоположной стороны дороги. Женщина. Своими добрыми карими глазами, которые чуть изгибались в уголках, острым носом и плотным сложением она очень напоминала птицу – птицу с рисунка какого-нибудь ребенка, круглую и задорную. – С кошкой все в порядке? – спросила женщина. Обе подались вперед и одновременно увидели: внутренности у животного вывалились наружу, кошка дышала прерывисто и с трудом, она была тяжело ранена. Лейла сняла шарф, обмотала его вокруг кошки и осторожно подняла животное, придерживая одной рукой. – Нужно найти ветеринара. – В такое время? – Ну, выбора-то у нас нет. И они вдвоем двинулись прочь. – Меня зовут Лейла. Посередине «е», а не «э». Я сменила написание. – Я Хюмейра. Как слышится, так и пишется. Я работаю в газино у верфи. – Что ты там делаешь? – Мы с группой каждый вечер на сцене, – сказала она и добавила с нажимом и не без гордости в голосе: – Я певица. – О, а ты поешь что-нибудь из Элвиса? – Нет. Мы играем старые песни, баллады и немножко нового, в основном арабское. Ветеринар, когда они наконец его отыскали, был страшно раздражен, что его разбудили в такой ранний час, но, к счастью, не отослал их прочь. – За все годы практики я ни разу не видел ничего подобного, – сказал он. – Сломанные ребра, пробитое легкое, сплющенный таз, трещина в черепе, выбитые зубы… Видимо, ее переехала машина или даже грузовик. Простите, но я очень сомневаюсь, что мы сможем спасти это несчастное животное. – Однако вы сомневаетесь, – медленно произнесла Лейла. Глаза ветеринара, спрятанные за очками, превратились в щелки. – Прошу прощения? – Я хотела сказать, что у вас нет стопроцентной уверенности. Вы сомневаетесь, а это означает, что шанс на спасение все-таки есть. – Видите ли, я понимаю ваше желание помочь, но, поверьте, куда лучше просто усыпить ее. Животное и так настрадалось. – Тогда мы найдем другого ветеринара. – Лейла повернулась к Хюмейре. – Найдем же? Другая женщина задумалась, но лишь на секунду. Она кивнула в знак поддержки: – Найдем. – Хорошо, раз уж вы так непреклонны, я постараюсь помочь, – сказал ветеринар. – Но обещать ничего не могу. И должен сказать, что стоить это будет недешево. За этим последовали три операции и месяцы болезненного лечения. Бо́льшая часть расходов легла на Лейлу, но и Хюмейра принимала участие, когда могла. В конце концов время показало, что Лейла была права. Кошка с поломанными когтями и выбитыми зубами цеплялась за жизнь из последних сил. Принимая во внимание, что ее исцеление было почти чудом, они назвали ее Секиз, Восемь, ибо ясно: у существа, перенесшего столько боли, наверняка было девять жизней и восемь оно уже потратило. Женщины присматривали за кошкой по очереди, постепенно превращаясь в хороших подруг. Спустя несколько лет, после безумной фазы ночных эскапад, Секиз забеременела. Через десять недель она родила пятерых котят с очень разными характерами. Один из них, черный с небольшим белым пятнышком, оказался абсолютно глухим. Лейла и Хюмейра придумали ему имя – Мистер Чаплин. Голливуд Хюмейра – женщина, знавшая наизусть большинство красивых баллад Месопотамии, женщина, чья жизнь напоминала истории, рассказанные в них. Голливуд Хюмейра, одна из пяти. История Хюмейры Хюмейра родилась в Мардине, недалеко от монастыря Мор-Габриэль, на известковом плато Месопотамии. Извилистые улицы, каменные дома. Она росла на очень древней и очень неспокойной земле, и со всех сторон ее окружали пережитки истории. Руины на руинах. Новые могилы внутри старых могил. Бесконечные легенды о героях и истории о любви, которые ей рассказывали, заставляли ее тосковать по уже не существовавшей родине. Странное дело, но ей казалось, что эта граница, где кончается Турция и начинается Сирия, вовсе не постоянная разделительная линия, а некое живое и дышащее существо, этакая ночная тварь. И она перемещается, когда люди по обе ее стороны спокойно спят. По утрам она снова возвращается на прежнее место, но чуть-чуть сдвигается то вправо, то влево. Эту границу постоянно пересекали контрабандисты. Затаив дыхание, они шли по густо заминированным полям. Иногда в тишине слышался взрыв, и деревенские жители принимались молиться, чтобы это разорвало мула, а не контрабандиста, на нем ехавшего. От подножия Тур-Абдина – «Горы Поклонения» – до самой равнины, которая летом становилась песочно-рыжей, тянулся бескрайний ландшафт. Однако обитатели этого региона часто вели себя как островитяне. Они сильно отличались от соседских племен и ощущали это до мозга костей. Прошлое сомкнулось над ними, словно глубокие темные воды, и они плыли по ним, но не одни – никогда не одни! – а в компании призраков – своих предков. Мор-Габриэль – старейший в мире монастырь Сиро-Яковитской церкви. Как отшельник, живущий на воде и скудной пище, монастырь сумел выжить благодаря вере и крупицам благодати. На протяжении всей его истории в нем случались кровопролития, гонения и истребления, монахов тиранили все, кто вторгался или просто проезжал через этот регион. И пусть его светлые, словно молоко, крепкие каменные стены устояли, зато великолепная библиотека не уцелела. Из тысяч книг и рукописей, которые она когда-то с гордостью вмещала, не осталось ни одной странички. В склепе были похоронены сотни святых и мучеников. Росшие возле него оливы и сады тянулись до самой дороги, насыщая воздух особым ароматом. Если не знать истории, невозмутимость этого места можно легко принять за покой. Хюмейра, как и многие другие дети, выросшие в этом регионе, с детства слышала песни, баллады и колыбельные на нескольких языках – турецком, курдском, арабском, персидском, армянском, сирийско-арамейском. Она слышала истории про монастырь и видела, как приезжают и уезжают туристы, журналисты, священнослужители обоих полов. Больше всего ее занимали монашки. Как и они, Хюмейра совершенно не собиралась замуж. Но в ту весну, когда ей исполнилось пятнадцать, ее внезапно забрали из школы и обручили с мужчиной, который вел дела с ее отцом. К шестнадцати годам она уже стала его женой. Муж был человеком непритязательным, бессловесным и пугливым. Хюмейра, понимая, что он не хотел этого брака, подозревала, что у него была возлюбленная, которую он не смог забыть. Время от времени она ловила его неприязненный взгляд, словно именно она была виновата в том, о чем он сожалел. В первый год их совместной жизни она снова и снова пыталась понять мужа и его нужды. Ее собственные не имели значения. Но муж ничему не радовался, и на его лбу снова появлялись морщины, словно на окне, – стоит его вытереть, а оно снова запотевает. Вскоре после этого дело ее мужа потерпело неудачу. Им пришлось съехаться с его родственниками. Жизнь с семьей мужа сломила Хюмейру. Ежедневно, дни напролет с ней обращались как с прислугой – с безымянной прислугой. «Жена, принеси чая. Жена, иди свари рис. Жена, постирай белье». Ее все время куда-то посылали, не давали побыть на одном месте, и у нее складывалось странное ощущение, что они стремятся оставить ее при себе, но при этом хотят, чтобы она исчезла. Хюмейра могла бы стерпеть все это, если бы не побои. Один раз муж сломал деревянную вешалку об ее спину. В другой раз он ударил ее по ногам железными щипцами, которые оставили темно-красную отметину на боковой части ее левого колена. О возвращении к родителям нельзя было и думать. Но и оставаться в этом тоскливом месте она не собиралась. Как-то ранним утром, когда все еще спали, Хюмейра украла золотые браслеты, которые ее свекровь хранила в коробке от печенья на прикроватном столике. При этом зубные протезы свекра, плававшие в стакане с водой, что стоял возле коробки, заговорщически улыбнулись ей. В ломбарде она не сможет получить много за эти браслеты, но на автобусный билет до Стамбула должно хватить. В столице Хюмейра быстро обучилась ходить на высоких каблуках, выпрямлять волосы, наносить макияж так, чтобы он блестел в свете неоновых ламп. Она сменила имя, данное ей при рождении, на Хюмейру, купила фальшивый паспорт. Сильный голос и знание сотен анатолийских песен помогли найти работу в ночном клубе. Впервые оказавшись на сцене, она тряслась как осиновый лист, но, к счастью, голос ее не подвел. Хюмейра снимала в районе Каракёй самую дешевую комнату, которую только можно найти, у самой улицы борделей, и именно там после работы она впервые встретила Лейлу. Они поддерживали друг дружку с преданностью, свойственной лишь тем, кому не на кого положиться. По совету Лейлы Хюмейра перекрасилась в блондинку, вставила бирюзовые контактные линзы, поправила себе нос и радикально изменила гардероб. Она сразу сделала все это, и даже больше, так как узнала, что ее муж приехал в Стамбул и разыскивает ее. Во сне и наяву Хюмейра с ужасом думала, что может стать жертвой убийства чести. Она не могла не воображать собственное убийство, и каждый раз конец ей представлялся все более мучительным. Она знала, что женщин, обвиняемых в непристойности, убивают не всегда, порой их просто заставляют покончить жизнь самоубийством. Количество самоубийств, совершенных по принуждению, особенно в маленьких городках Юго-Восточной Анатолии, дошло до такого уровня, что об этом даже писали в зарубежной прессе. В Батмане, неподалеку от места ее рождения, самоубийство было главной причиной смерти среди молодых женщин. Но Лейла всегда уговаривала Хюмейру настроиться на лучшее. Она заверяла подругу, что та везучая и выносливая, словно стены монастыря, возле которого та выросла, словно кошка, что они случайно спасли однажды ночью, и, несмотря на все напасти, ей суждено выжить. Десять минут двадцать секунд В последние секунды, перед тем как ее мозг полностью прекратил работу, Лейла припомнила свадебный торт – весь белый, трехъярусный, покрытый масляной глазурью. На верхушке красовался изящный клубок красной шерсти с крошечными вязальными спицами, лежавшими рядом, – все это сделали из сахара. Реверанс Гадкой Ма. Если бы не ее благословение, Лейла ни за что не сумела бы уйти. Наверху, в своей комнате, она посмотрела на себя в треснутое зеркало. На мгновение ей показалось, что она видит себя в прошлом. Ту девочку, которая смотрела на нее из зеркала тогда, в Ване, с широко распахнутыми глазами и оранжевым хулахупом в руке. Лейла неторопливо и сочувственно улыбнулась той девочке, в конце концов примирившись с ней. Ее свадебное платье было простым, но элегантным, с изящными кружевными рукавами и облегающим силуэтом, подчеркивающим линию талии. Стук в дверь прервал ее мысли. – Ты специально укоротила шлейф? – спросила Зейнаб-122, входя в комнату; высокие подошвы на ее обуви похлюпывали, когда она шла по голому полу. – Вспомни, в моем предсказании он был куда длиннее. Ты ведь заставляешь меня сомневаться в собственных способностях. – Не глупи. Ты права во всем. Я только хотела немного упростить, вот и все. Зейнаб-122 подошла к кофейным чашкам, хранившимся в углу комнаты. Она посмотрела на одну из чашек, которая была пуста, и вздохнула. Повисло неловкое молчание, и потом Лейла заговорила снова: – Я до сих пор не верю, что Гадкая Ма отпустила меня. – Думаю, это из-за истории с кислотой. Она до сих пор чувствует свою вину, иначе и быть не может. Ну то есть она же знала, что тот человек с приветом, но все равно взяла у него деньги и предложила тебя, как агнца на заклание. Он мог убить тебя, эта тварь.