Шатров поднял голову, взглянул на выцветший флаг. Все тоже посмотрели на вершину мачты. — Флаг спустить разрешаю, — неотрывно глядя на колыхающееся на легком ветру полотнище, проговорил Виктор Николаевич. — Флаг спустить! — повернувшись к шеренге, скомандовала Светлана Ивановна. — Поручаю спустить флаг самому младшему члену нашего коллектива пионерке Нине Семеновой. Девочки, повернув головы к мачте, замерли в пионерском салюте. Стружка не сразу развязала веревочки, обвивающие ствол мачты. Руки не слушались, хватались не за те концы. Но вот наконец удалось потянуть за шнур. Флаг вверху дрогнул, стал опускаться. И совсем неожиданно в тишине прозвучал голос Виктора Николаевича: Знамя у нас серебром не увито, Ветрами исхлестано, дождями омыто. Но ты нам дороже самого алого: Ты — дела свидетель, большого и славного! Флаг на миг остановился на полпути, будто прислушиваясь, потом взметнулся вверх, словно хотел гордо взлететь на прежнее место… И лишь после этого стал медленно опускаться… Глава тридцатая Девочки убежали в вагончик, чтобы завернуть в газеты свидетельства и грамоты, успокоиться перед выступлением. Гости встали со скамеек, оживленно беседовали, курили. — Ведь моей-то всего двенадцать, а она 116 трудодней заработала! — хлопал себя по бокам дед Анисим. — А я все думала: форму Нюре надо, — радовалась Мария Трофимовна. — А она, смотри-ка, сама ее завела! В стороне корреспондент о чем-то пытал Сергея Семеновича и Виктора Николаевича. «Ишь ведь, строчит», — улыбнулась Мария Трофимовна, вспомнив, как испугалась тогда записной книжки: думала, пропишут Нюру за непослушание, а парень, наоборот, похвалил ее в своей статье и записку всю поместил… — Я так боялась за Люсю! — говорила колхозницам сельская библиотекарша Иванова. — Но, по-моему, она никогда не была у меня такой здоровой, как сейчас! Те слушали, кивали. — На воле и сухая корка на пользу идет, — степенно вторила мать Альки, полная, круглолицая, немолодая уже. — У них еда была хоть и немудрая, а сытая. Аксинья и ее помощницы торопились до концерта накормить малышей и накрыли для них отдельный стол. Ребятишки с аппетитом ели горячую уху, потом макали белым хлебом в блюдечки со свежим душистым медом… Давно уже молча наблюдала за этой картиной Лизавета Мокрушина, неотрывно смотрела на весело обедающих ребят. «А мой-то бегает вокруг избы с ключом от ворот в кармане. Все один, все один! Не поест вовремя, не попьет. О бабке тоскует…». Женщина судорожно всхлипнула и, сдерживая неожиданно подступившие рыдания, побежала в кормовой сарай, бросилась в темный угол. Привалившись к стене, расплакалась горько и безудержно… Гости шумно рассаживались по скамейкам. Из вагончика вышли девочки, и концерт начался. Спели полюбившуюся всем песню Родыгина «Едут новоселы», потом «Черное море» и «Бескозырку». — А сейчас выступит Катя Залесова, — объявила Светлана Ивановна. Катя стояла волнуясь и хотела забыть обо всем, кроме песни, даже старалась увидеть перед собой чудесный большой город-герой, о котором так много читала и слышала, а сейчас будет петь. Вот она начала. Голос ее звучал серебристо и ласково. Зрители, не отрываясь, смотрели на девочку, и на лицах их появлялись тихие улыбки. Слушай, Ленинград, Я тебе спою Задушевную песню свою… Светлана Ивановна отыскала глазами Нюру. Та кивнула ей, улыбаясь. И остальные девочки тоже подали знак — улыбнулись, кивнули дружески. Это был их сюрприз, их привет. Это песня была для нее, для Светланы Ивановны, — о Ленинграде. Катюша пела. Незаметно для себя она лодочкой сложила руки под подбородком и смотрела на легкое белое облачко, словно остановившееся на голубом небе послушать песню. Светлана Ивановна долго не могла выбрать момента для объявления следующего номера. — Бис, бис! — кричали мальчишки, и взрослые поддерживали их требование повторить песню. И Катя снова пела. Лизавета Мокрушина, не таясь, вытирала глаза платком. — А сейчас послушайте шутливую песенку «Про Ерему и Фому». Из вагончика выскочили одетые в старые парнишечьи костюмы Люся и Ольга. Высокой плотной Ольге костюм был впору, зато на худенькой Люсе он болтался смешно и трогательно. Девочки, приплясывая, пропели забавные куплеты про двух незадачливых мужиков, попавших из села в большой город. Потом хором исполнили «Молодежную» Дунаевского. И столько в этой песне было жизни, энергии, что дед Анисим начал в такт подбрасывать Ванятку на коленях, и тот расхохотался звонко, переливчато. Лизавета слушала, приоткрыв рот, и чувствовала, что в душе у нее, как в песне, колосом наливается радость. Что-то случилось с Лизаветой этим днем. Спала с насмешливых глаз пелена, и многое увидела женщина по-иному. — Частушки на местные темы! — объявила Светлана Ивановна, и по рядам побежал оживленный говорок. Аксинья ткнула Лизавету локтем, подмигнула, выискивая глазами Николая. — Сейчас, сейчас! — шептала она. — Про Кольку-то, помнишь? Лизавета с удивлением посмотрела на нее и отвернулась, прислушиваясь к себе: нет, не было у нее в душе желания поликовать, посмеяться над Николаем. А девочки уже выстроились полукругом, подбоченились, и Ольга запела: Мы на озере все лето, Очень нравится нам это, Вместе с утками живем. Хоть и мокнем под дождем. Ольга заплясала перед подружками, помахивая платком. Агроном сказал давно И всерьез, без шуток: — Запрещаю я зерно Выдавать для уток, — громко пропела Алька и тоже прошлась в пляске. Все смеялись, оглядывались, но агронома не было, он с утра ездил по полям. Алешка Красноперов порозовел, стал носком башмака ковырять землю.