— Вы хотите говорить мне о супружестве, Генрих Марч? Так ли? — Ваши манеры, Юдифь, совсем сбивают меня с толку, и я, право, не знаю, что вам сказать. Но пусть истина говорит сама за себя. Вы знаете, Юдифь, что я давно считаю вас прехорошенькой девушкой, какую только удавалось мне видеть, и этого я не скрывал ни от вас, ни от своих товарищей. — Ну, да, я слышала это от вас тысячу раз, и, вероятно, вы не ошибаетесь. Дальше что? — Дальше то, Юдифь, что если молодой человек говорит в таком тоне с молодой девушкой, это верный признак, что он придает ей некоторую цену. — Правда; но это я слышала от вас миллион раз. — Что ж такого? Всякой девушке, я полагаю, приятно слышать повторение этого. Дело известное: ничто так не нравится женщине, как беседа молодого человека, который повторяет перед ней в сотый раз, что он ее любит. — Конечно, в известных случаях мы любим друг друга, но теперь мы в таком положении, Гэрри, что всякая пустая болтовня неуместна. Говорите без обиняков. — Пусть так, да будет ваша воля, прекрасная Юдифь! Я часто говорил вам, что люблю вас больше всякой другой девушки; но вы, конечно, заметили, что еще ни разу я не обнаруживал ясно своего намерения просить вашей руки. — Заметила, Генрих Марч, очень заметила, — отвечала Юдифь, и презрительная улыбка мелькнула на ее устах. — Была на это основательная причина, Юдифь, и я не скрываю, что эта причина беспокоит меня даже в настоящую минуту. Не обижайтесь: я не намерен скрывать своих мыслей, да и не могу. Несмотря, однако, на всевозможные причины, я невольно должен теперь уступить чувству, которое давно закралось в мое сердце. Нет у вас больше ни матери, ни отца, Юдифь! Вам и Гэтти нельзя здесь оставаться одним даже в мирное время, когда ирокезы спокойно кочуют в своих шалашах; но теперь, при настоящем доложении, вы или умрете с голода, или попадетесь к этим дикарям, которые, вы знаете, не пощадят вашего черепа. Настало время, стало-быть, подумать о перемене места и о приискании мужа. Согласитесь быть моей женою, и я даю вам слово, что о прошедшем не будет между нами и помина. Юдифь слушала с величайшим нетерпением и, повидимому, едва дождалась окончания этой речи. — Довольно, Генрих Марч! — сказала она, сделав нетерпеливое движение рукою. — Я понимаю вас очень хорошо: вы предпочитаете меня всем девушкам и хотите на мне жениться? — Именно так, Юдифь. — Так вот вам мой ответ, решительный и ясный: есть, Генрих Марч, основательная причина, из-за которой я никогда не… — Кажется, я понимаю вас, Юдифь, и вы можете не договаривать. Но ведь я уже сказал, что о прошедшем не будет между нами и помина… Отчего же вы так краснеете, Юдифь? Ваши щеки заалели, как западное небо на закате солнца. В моих словах, я думаю, обидного ничего нет. По крайней мере, я не имел ни малейшего намерения вас обидеть. — Я не краснею, и я не хочу обижаться на вздорные слова, Генрих Марч, — отвечала Юдифь, с трудом подавляя негодование. — Я хотела вам сказать, что по некоторой причине я ни за что на свете не соглашусь быть вашей женой. Я не люблю вас! Я уверена в этом. Никакой порядочный мужчина не должен жениться на женщине, которая предпочитает ему другого. — Вот оно что наделали эти франты в красных мундирах! Так я и думал: все зло от крепостных офицеров. — Замолчите, Марч! Гнусно клеветать! — Я, пожалуй, замолчу. Но время еще терпит, и, я надеюсь, вы одумаетесь. — Я обдумала давным-давно свой ответ на ваше предложение, и вы слышали его. Теперь мы понимаем друг друга, и вы избавите меня от дальнейших объяснений. Серьезный тон Юдифи окончательно сбил с толку Гэрри. Никогда до этой поры не приходило ему в голову, чтобы дочь Пловучего Тома могла отказать в своей руке такому человеку, как он, которого вообще считали первым красавцем во всей местности. Правда, Юдифь почти всегда обращалась с ним довольно грубо и даже смеялась над ним в глаза; но такое обращение Генрих Марч приписывал обыкновенно кокетству молодой девушки. И вот теперь совсем неожиданно он слышит от нее отказ, решительный отказ, уничтожавший всякую надежду. — С этой поры Глиммерглас не имеет ничего привлекательного для меня, — сказал он после минутного молчания. — Нет больше Пловучего Тома, а гуроны кишат по берегам, как голуби в лесах. Видно, мне придется оставить это место. — И оставьте. Зачем вам подвергаться опасностям из-за других? К тому же я вовсе не вижу, какую услугу вы могли бы нам оказать после того, что случилось. Уезжайте в эту же ночь! — Во всяком случае, я еду с крайним огорчением, и причиною моей грусти будете вы, Юдифь. — Перестанем об этом толковать, Генрих Марч. Ночью, если хотите, я сама провожу вас на лодке, и вам не трудно будет добраться до ближайшей крепости. Если бы по прибытии туда вы могли прислать нам отряд… Юдифь замялась. Ей не хотелось, чтобы ее слова произвольно мог перетолковывать человек, и без того представлявший в неблагоприятном свете ее отношения с крепостными офицерами. Генрих Марч понял ее мысль. — Я догадываюсь, почему вы не оканчиваете вашей мысли, — сказал он. — Ничего. Я вас понимаю. Тотчас же по прибытии моем будет отправлен целый полк и он прогонит всех этих негодяев. Я сам буду в числе солдат и постараюсь удостовериться собственными глазами, что вы и Гэтти спасены. Судьба, может-быть, позволит мне взглянуть на вас еще раз, прежде чем я навсегда расстанусь с вами. — Ах, Генрих Марч, отчего бы вам всегда не говорить в таком же тоне? Вероятно, мои чувства к вам получили бы совсем другой характер. — Неужели теперь уже поздно, Юдифь? Я груб, неотесан и привык шататься по лесам. Но все мы изменяемся рано или поздно. — Да, теперь слишком поздно, Генрих Марч! Ни к вам, ни к другому мужчине, кроме одного, не могу я питать чувство, которое вы желали бы отыскать во мне. Этого, я думаю, довольно, и вы оставите меня в покое. С наступлением ночи я или Чингачгук высадим вас на берег. Вы отправитесь в ближайшую крепость по реке Могауку и пришлете к нам военный отряд как можно скорее. Могу ли надеяться, что вы останетесь нашим другом, Генрих Марч? — Без сомнения. И эта дружба была бы гораздо теснее, если бы вы переменили свое мнение обо мне. Юдифь казалась взволнованной, но скоро успокоилась и хладнокровно продолжала: — Вы найдете на ближайшем посту капитана Уэрли, и, вероятно, он сам будет командовать отрядом. Однако, я бы очень желала, чтоб эта команда была поручена другому офицеру. Нельзя ли как-нибудь задержать капитана Уэрли в крепости? — Это легче сказать, чем исполнить, Юдифь, потому что старшие офицеры делают все, что им вздумается. Майор дает им приказания; капитаны, поручики, прапорщики должны повиноваться. Я знаю офицера, о котором вы говорите: он способен высушить целый Могаук, если вместо воды будет в нем мадера. Буян отчаянный и страшный волокита! Я не удивляюсь, Юдифь, что вы не любите капитана Уэрли. Юдифь вздрогнула, но промолчала. Через минуту она встала и сказала Генриху Марчу, что больше ничего не имеет ему сказать. Глава XXII Гэтти сидела на передней части парома. Юдифь подошла к сестре и, подавив свое волнение, проговорила твердым и решительным голосом, пользуясь тем, что в эту минуту могикан и Вахта удалились на противоположную сторону ковчега: — Сестрица, мне нужно поговорить с тобой о многом. Сядем в эту лодку и отплывем от ковчега: посторонние не должны слышать наших тайн. — Пусть Генрих Марч распустит парус и уйдет вперед: мы останемся здесь. — Хорошо! Останемся здесь, как ты этого хочешь, и пусть ковчег сдвинется с места. Приготовь лодку, а я скажу об этом Генриху Марчу. Ковчег отошел саженей на тридцать вперед, а лодка остановилась на отмели. — Смерть Томаса Гуттера, — начала Юдифь, — изменила всю нашу будущность. Пусть он не был нашим отцом, но мы тем не менее родные сестры, и нам следует оставаться в одном доме. — Почем я знаю, Юдифь? Может-быть, тебе приятно было бы узнать, что я не родная твоя сестра. — Нет, Гэтти, ты моя единственная сестра, но я рада, что Томас Гуттер не был нашим отцом! — Пусть Томас Гуттер не отец наш, Юдифь, все же, я думаю, никто не будет оспаривать наших прав на его имение. Замок, лодки и ковчег, а также озеро с лесами попрежнему останутся в нашем полном распоряжении. Станем обе жить спокойно в этих местах; и никто, конечно, нам не помешает. — Нет, сестрица, мы не можем жить здесь безопасно даже и тогда, когда не будет больше гуронов. Сам Томас Гуттер боялся иногда долго оставаться в своем замке. Мы должны, бедная Гэтти, оставить эти места и переселиться в колонию. — Очень жаль, что ты так думаешь, Юдифь, — печально отвечала Гэтти. — Не люблю я колоний; там много злых людей. Но я очень люблю и эти деревья, и озеро, и ручей… Да и зачем покидать эти места? Ты прекрасна, Юдифь, и умна; скоро, конечно, будет у тебя муж, который станет защищать тебя, как жену, а меня, как свою сестру. — О, если бы это могло случиться на самом деле, милая Гэтти! Эти леса были бы для меня дороже в тысячу раз, чем все поселения колонии. Не всегда я думала так, но теперь я это чувствую. — Генрих Марч, сестрица, искренно любит тебя и с радостью готов жениться на тебе, я в этом уверена. Ну, а согласись сама, нет на свете человека храбрее и сильнее Генриха Марча. — Марч никогда не будет моим мужем, и мы уже объяснились с ним по этому поводу. Есть другой… Но зачем прежде времени рассуждать об этом? Старый сундук теперь наша собственность, и мы имеем право разобрать все вещи. В этом сундуке, я уверена, есть бумаги, где подробно говорится о нашем отце… — Хорошо, Юдифь, делай, что тебе угодно! Но кто же этот человек, которого ты предпочитаешь Генриху Марчу? — Что ты думаешь о Зверобое, милая Гэтти? — спросила Юдифь, наклонившись к своей сестре. — О Зверобое? — повторила Гэтти, с изумлением подняв глаза на сестру. — Как это пришло тебе в голову, Юдифь? Зверобой совсем не красавец и вовсе не достоин иметь такую жену, как ты. — Зверобой не безобразен, Гэтти, и притом ты должна знать, что красота — не главное качество человека. Генрих Марч уезжает от нас сегодня вечером, и я жалею только о том, что он шатался без всякой пользы по этим местам. — Вот этого, признаться, я давно боялась, сестрица. Да как же это так? — Пусть его идет на все четыре стороны, и чем скорее, тем лучше, но нам не следует оставаться в этих местах. Впрочем, я постараюсь прежде всего увидеться со Зверобоем, и потом, может-быть, наша будущность определится сама собою. Но вот солнце закатывается, и ковчег уже далеко. Давай грести как можно скорее и потолкуем с нашими друзьями. В эту же ночь я открою сундук, и завтра мы увидим, что нужно делать. Все сокровища теперь в наших руках, и выкуп Зверобоя, я надеюсь, не будет стоить больших хлопот. Когда он получит свободу, все недоразумения между нами будут решены в один час. Лодка, управляемая старшею сестрою, медленно отошла от «фамильного склепа». Гэтти сидела молча, погруженная в раздумье, и было видно, что какая-то волнующая мысль озабочивала ее. — Не знаю, сестрица, что ты разумеешь под нашей будущностью? — спросила она наконец. — Это слово, сестрица, в общем смысле означает все, что может с нами случиться. Но что это за лодка позади нашего дома? Теперь ее не видно, но за минуту перед этим я очень хорошо разглядела ее за палисадом. — Я уже давно заметила эту лодку, — отвечала Гэтти спокойно, так как гуроны не внушали ей никаких опасений. — В лодке один только человек, и он едет, очевидно, из лагеря гуронов. Этот человек, как мне кажется, Зверобой. — Как Зверобой! — вскричала Юдифь с необыкновенною живостью. — Этого быть не может! Зверобой в плену у ирокезов, и я думала о средствах возвратить ему свободу. Почему ты думаешь, что это он? — Посмотри сама, сестрица: лодка теперь показалась из-за палисадов. Гэтти не обманывалась. Легкий челнок, обогнув палисады замка, медленно приближался к ковчегу, где уже собирались встретить этого неожиданного посетителя. Один взгляд убедил Юдифь, что ее сестра говорила правду. Зверобой ехал спокойно, и в его движениях не было видно никакой тревоги. Это очень озадачило Юдифь: человек, вырвавшийся насильно от врагов, употреблял бы все усилия, чтоб ускорить ход своего челнока. Сумерки уже уступили место ночи, и почти нельзя было различать предметов на берегу, но отблеск последних лучей заходившего солнца еще освещал середину озера. Древесные пни, образующие стены замка и ковчега, окрасились пурпуровою краской, представлявшей чудный контраст с возрастающим мраком. Юдифь и ее сестра направили свой челнок навстречу Зверобою и догнали его прежде, чем он доплыл до ковчега. — Вы прибыли к нам, Зверобой, в такую минуту, когда ваше присутствие особенно необходимо, — сказала Юдифь, приближаясь к нему на лодке. — Страшен был для нас этот день и невыносимо грустен; но ваше возвращение избавит нас, по крайней мере, от дальнейших несчастий. Как это удалось вам спастись от дикарей? Неужели они сжалились над вами, или вы освободились как-нибудь своею собственною ловкостью? — Ни то, ни другое, Юдифь, и догадки ваши ошибочны. Минги останутся мингами, и не думайте, что природа их была способна измениться. Не было примеров, чтобы они давали пощаду какому-нибудь пленнику, и я не был исключением. Обмануть их хитростью можно, и мы это доказали с Чингачгуком, когда выручали его невесту, но это могло случиться рдин только раз, и теперь они держат ухо востро.