— Так, значит, вы тоже знаете, где искать золото? — Знаю. — Скажите нам! Скажите! — голос Гейтса дрогнул, глаза его сверкнули. — Мы помчимся за Сантэром и похитим золото у него из-под носа! — Во-первых, вы не заслужили золото, так как до сих пор стояли на стороне Сантэра и не согласились помочь мне. Во-вторых, вам просто-напросто не удастся обойти Сантэра. Он хитрее и сумеет обвести вас вокруг пальца. Он нанял вас как землекопов, как рабочую скотину, чтобы потом убить и завладеть всем сокровищем. Я предупреждал, но вы мне не поверили. Теперь вы стали ему не нужны, поэтому он очень ловко отделался от вас — обокрал Пиду и тем самым отдал вас на растерзание кайова. — Неужели индейцы убили бы нас из-за Сантэра? Мы же ничего у них не воровали! — к Гейтсу вернулся страх за свою жизнь. — Достаточно того, что вы — друзья вора и их врага. Вас ждал столб пыток. — Действительно, Пида что-то толковал насчет мучительной смерти. Он сказал, что мы должны благодарить вас. Почему? — Я просил за вас. — Вы? И Пида вас послушался?! Невероятно! Но что же будет с вами? — То же, что и раньше. Меня ждет смерть. — Нам очень жаль вас, сэр. Чем мы могли бы вам помочь? — Поздно, мистер Гейтс. Вчера я просил вас о помощи, но вы отказали мне, предпочтя общество негодяя Сантэра. Поезжайте с Богом, а когда доберетесь до селений белых людей, расскажите всем, что Олд Шеттерхэнд погиб, замученный кайова. — Очень грустное известие, сэр. Мне бы сообщить людям что-нибудь более радостное. — Виной тому вы сами. Вы обманули меня в Магворт-Хиллз и передали в руки кайова. Вы отказали мне в помощи. Блеск золота затмил ваш разум. И вы повинны в моей смерти, которая будет жестокой и страшной. Я знаю, что вы не посмеете сообщить об этом людям, но пусть ваша совесть не даст вам спать по ночам. А теперь убирайтесь отсюда! Гейтс от растерянности не знал, что ответить. С побитым видом все трое молча удалились, так и не найдя слов благодарности за спасенную жизнь. Сгорбленные спины горе-золотоискателей говорили о том, что урок пошел им на пользу. Не успели они скрыться за горизонтом, как из стойбища выехал Пида и, нахлестывая коня, помчался во весь опор по следу отряда, высланного отцом в погоню за Сантэром. Пида даже не взглянул в мою сторону: он рассчитался со мной сполна, как я и пожелал. Теперь он надеялся, что следующая наша встреча непременно произойдет несколько дней спустя у того же дерева смерти, 9 то время как я был совершенно уверен, что увяжусь с ним на Пекос или еще дальше, в Сьерра-Рита, куда нас приведут следы Сантэра. Будущее должно было рассудить, кто из нас ошибался в своих расчетах. Когда в полдень Какхо-Ото принесла мне еду, я спросил ее о здоровье сестры. Она ответила мне, что боль утихла, но молодая скво еще не может ходить. Подавая мне на кончике ножа кусочки мяса, она смотрела на меня влажными от слез глазами — что-то беспокоило ее, но она боялась заговорить с мужчиной первой. — Моя молодая сестра хочет сказать мне что-то, — начал я, чтобы вывести ее из затруднительного положения. — Пусть она поведает мне, что случилось и почему ее душа неспокойна. — Сэки-Лата поступил неправильно, — ответила она после мгновенного колебания. — Почему? — удивился я тому, что женщина осуждает действия мужчин. — Ты зря отказался ехать с Пидой. — Олд Шеттерхэнд не собака, загоняющая дичь для других. — Тебе следовало поехать. Умереть у столба пыток без стона боли — большая честь, но Темный Волос считает, что жизнь лучше. — Но мне все равно пришлось бы вернуться в плен, чтобы умереть. — Пида потребовал от тебя обещания вернуться потому, что не мог сразу сказать по-другому. Возможно, когда бы вы поймали Сантэра, он разрешил бы Сэки-Лате стать своим другом и выкурить с ним трубку мира. — А друга и брата не убивают у столба пыток, не так ли? — Да. — Ты права, но и я тоже прав. Тебе хотелось бы, чтобы я остался жив? — Да, — ответила она чистосердечно. — Ведь ты вернул жизнь моей сестре! — Пусть тебя не беспокоит моя судьба. Олд Шеттерхэнд знает, что делает. Она задумчиво посмотрела вдаль, затем бросила быстрый взгляд на стражников и нетерпеливо взмахнула рукой. Я понял, что ей хотелось поговорить со мной о побеге, но она боялась даже произнести это слово, опасаясь, что охранявшие меня краснокожие заподозрят неладное. Когда она снова подняла глаза на меня, я с улыбкой сказал: — Взгляд моей сестры чист и прозрачен, через него Олд Шеттерхэнд видит ее сердце и читает мысли. Задуманное моей сестрой исполнится. — Когда? — испуганно вздрогнула она. — Очень скоро. — Пусть твои слова станут правдой. Какхо-Ото будет рада! Наша короткая беседа вернула девушке душевное спокойствие и мужество. Когда наступило время ужина, она позволила себе еще большую откровенность. У вигвамов уже горели костры, наступал вечер, и под кронами деревьев было темно. Подавая мне очередной кусок мяса, она вдруг наступила мне на ногу, чтобы привлечь мое внимание, — Сэки-Лата уже почти все съел, но, наверное, еще голоден. Может быть, принести еще? Темный Волос принесет ему, что он пожелает. Стражники не придали ее словам никакого значения, но мне стало ясно, что она предлагает свою помощь и готова передать мне все необходимое для побега. — У моей сестры очень доброе сердце, — ответил я, — и я благодарен ей за все. Но я сыт, и мне больше ничего не надо. Как себя чувствует скво молодого вождя кайова? — Она еще слаба, и мы делаем ей примочки, как ты учил нас. — Она нуждается в уходе. Кто смотрит за ней? — Я. — Сегодня вечером ты тоже будешь с ней? — Да. — Но ведь и ночью кто-то должен сидеть у ее ложа… — Я останусь с ней до утра, — голос индеанки дрогнул: она поняла меня. — До самого утра? Тогда — до свидания. — До свидания, Сэки-Лата. Она ушла. Стражники проводили ее глазами, так и не раскусив двусмысленность нашей беседы. Дело было в том, что я не мог, освободившись, не пойти в вигвам Пиды — там лежало мое оружие. Вечерний разговор с девушкой успокоил меня только частично: возьми я оружие в присутствии сестер, наутро их упрекнули бы в том, что они помогли мне. Как дочери кайова, они должны были поднять крик, чтобы воины помешали мне бежать; с другой стороны, они не хотели предавать смерти человека, спасшего жизнь одной из них. Какой же выход можно было найти? Наверное, девушки позволят мне связать их. Когда я уйду, они могут кричать сколько угодно, а потом рассказать, что я внезапно появился в вигваме, сбил их с ног и связал. Мой штуцер, скорее всего, все еще находился в вигваме Пиды. Хотя, конечно, зная цену моему оружию, молодой вождь мог взять его с собой, хотя так и не научился стрелять из него. От того, где находилось оружие, зависели мои дальнейшие действия. Если Пида взял штуцер с собой, то мне придется сначала нагнать его и любой ценой вернуть оружие себе. Тем временем сменились мои стражники, пришел Одно Перо, чтобы лично проверить, как меня привяжут к столбам на ночь. Когда меня отвязали и повели к месту ночлега, я осторожным движением вытряхнул ножик из рукава в ладонь, а едва на руку накинули петлю, я сделал вид, что с трудом терплю боль в измученных мышцах, и крепко сжал кулаки, пряча в одном из них крохотный кусочек стали, который должен был открыть мне путь к свободе. — Не притрагивайтесь к его ранам! — прикрикнул на стражников Одно Перо. — Не причиняйте ему боли, чтобы он сохранил силы до часа пыток. Моя уловка удалась: крепко сжатые кулаки не привлекали внимания индейцев, а ремень, притягивавший мою левую руку к столбу, находился над ладонью. Краснокожие занялись моими ногами, затем принесли мне два одеяла и подсунули одно под голову, а другим укрыли. Тщательно проверив узлы, Одно Перо с удовлетворением сказал: — Сегодня Сэки-Лата не убежит. Эти ремни ему не порвать. И он ушел, а оба стражника сели на корточки у моих ног. Многие люди в минуты, предшествующие важным решительным событиям, не владеют собой от волнения, их бьет дрожь, они теряют терпение и тем самым губят дело. Я же, наоборот, становлюсь совершенно спокоен, в меня вселяется непоколебимая уверенность в успехе. Я лежал не шевелясь. Прошел час, другой, костры в стойбище погасли, хотя один все еще горел у входа в вигвам вождя. Стало холодать, стражники свернулись калачиком и легли на землю, пытаясь согреться. Медленно разжав левую ладонь, я пошевелил пальцами, восстанавливая в них кровообращение, я осторожно сжал имя ножичек. Действовать приходилось на ощупь. Я сделал надрез на ремне, другой — и вдруг ножичек выскользнул из моих негнущихся пальцев и упал в густую траву. К счастью, тех двух надрезов, которые а успел сделать, хватило, чтобы сильным рывком, превозмогая боль, разорвать ремень. Осторожно и медленно, чтобы не привлечь внимания и не разбудить стражников, я ощупал то место, куда упал ножик, перебрал траву стебелек за стебельком и в конце концов нашел его. Через минуту у меня уже была свободна и правая рука! Приняв прежнее растянутое положение, я шевельнулся несколько раз под одеялом, чтобы проверить, насколько глубоко спят мои сторожа. Они не двигались и не обращали на меня внимания. Будь, что будет! Стражники лежали у моих ног, их головы находились не более чем в футе от меня. Осторожно освободившись от одеяла, я сделал два быстрых взмаха кулаком, чтобы оглушить краснокожих. Я связал их по рукам и ногам теми же ремнями, которые минуту назад стягивали мое тело, отрезал от одеяла два куска, сунул часовым в рот кляпы и оглянулся в поисках моего верного жеребца. Чубарый, как и в прошлую ночь, бродил поблизости. Я встал и потянулся. Боже, какое же это блаженство — размять хотя бы несколькими движениями застывшее тело, разогнать кровь по жилам! Как только я почувствовал, что силы возвращаются ко мне, я снова лег на землю и пополз от вигвама к вигваму. В стойбище было тихо, и я без помех добрался до жилища молодого вождя, но, когда моя рука уже протянулась к пологу входа, слева от меня послышался легкий шорох. Я отдернул руку и прислушался. Шорох перешел в звук шагов, и кто-то остановился напротив меня у входа, не замечая моего присутствия. — Темный Волос! — тихим шепотом позвал я. — Сэки-Лата! — откликнулась она. Я встал во весь рост. — Почему ты не в вигваме? — спросил я. — Вигвам пуст. Я не хочу, чтобы потом меня или сестру обвинили в том, что мы помогли бежать тебе. Моя сестра больна, и за ней нужен уход, поэтому я взяла ее в вигвам отца. Ее женская хитрость потрясла меня. — Мое оружие там же? — Да. Там же, что и днем. — А где лежат ружья?