— А если тебя не будет в вигваме? — В нем всегда сидит моя скво. Она прогонит Сантэра. — Он жаждет получить говорящие бумаги Виннету, которые стали твоим талисманом. — Он их не получит. — Я знаю, что ты не отдашь их ему добровольно, но сможешь ли ты помешать ему похитить их? — Даже если Сантэру удастся тайно проникнуть в мой вигвам, он не найдет говорящие бумаги. — Надеюсь, что так оно и будет. Ты разрешишь мне еще раз взглянуть на говорящие бумаги Виннету? — Ты уже прочел их. — Я не успел, мне помешал Сантэр. — Уже темнеет. Я принесу их тебе завтра, как только рассветет, и буду держать их перед твоими глазами, сколько понадобится. — Благодарю тебя. Еще я хотел предупредить, что Сантэр постарается украсть у тебя мое оружие. Спрячь его получше. — Даже если бы ему удалось проникнуть в мой вигвам днем, он не увидит оружия. Твои ружья завернуты в одеяла и лежат под моим ложем. Они — мои. Я буду твоим наследником, и ко мне перейдет слава Сэки-Латы, потому что он исполнит мою просьбу. — Охотно, если только смогу. — Я рассмотрел твои ружья и понял, что умею стрелять только из одного. Согласишься ли ты перед смертью научить меня, как заряжать и как стрелять из твоего штуцера? — Непременно. — Сэки-Лата — благородный воин. Спасибо тебе. За все, что ты сделаешь для меня, я постараюсь, чтобы к тебе относились хорошо, пока не начнутся твои муки. Он ушел, не подозревая о том, что вселил надежду в мое сердце. До той минуты я надеялся воспользоваться тем, что Гейтс, Клай и Саммер оставались свободными в стойбище кайова. Даже если они не были моими друзьями, они были белыми. Заметь я в них хоть малейшую готовность прийти мне на помощь, я бы исхитрился освободить руки от пут, и тогда никто не смог бы помешать мне бежать. Увы, эту мысль пришлось оставить. После разговора с Гейтсом мне стало ясно, что рассчитывать на него и его товарищей нельзя. Итак, я был предоставлен самому себе, однако, несмотря на отчаянное положение, не падал духом. Я не сомневался, что так или иначе мне удастся избежать мучительной смерти. Для спасения мне недоставало самой малости: освободить одну руку и добыть нож! Неужели мне, Олд Шеттерхэнду, это не удастся? Я вспомнил о краснокожей девушке по имени Темный Волос. Она явно сочувствовала мне, а я знал, что многим, очень многим белым посчастливилось воспользоваться расположением индейских женщин и бежать из плена. В любом случае я не мог позволить себе покорно дожидаться смерти и был готов пойти на самый отчаянный шаг. И вот в то самое мгновение, когда все мои мысли были заняты изобретением способа побега, ко мне обратился Пида с просьбой научить его стрелять из штуцера. Лучшего стечения обстоятельств невозможно было желать. Молодому вождю придется развязать мне руки, чтобы я показал ему, как следует заряжать ружье. Одним движением я выхвачу нож из-за его пояса, разрежу ремни, стягивающие ноги, и буду свободен. К тому же у меня в руках окажется мой замечательный штуцер с магазином на двадцать пять патронов. Надежда, правда, была невелика, но я ведь только рисковал жизнью, которая, честно говоря, уже и так мне не принадлежала. Конечно, несравненно лучше было бы сбежать тайно, не подставляя себя под пули краснокожих. Но как это сделать? Мысль моя работала лихорадочно, но в голову ничего дельного не приходило. Тем временем совсем стемнело, и у вигвамов стали разжигать костры. Индеанки готовили ужин. Темный Волос снова принесла мне еду. И на этот раз ей пришлось уговаривать отца, чтобы тот получил согласие старого вождя. Мы почти не разговаривали, я только поблагодарил ее за доброту, и она сразу же ушла. Вскоре мои стражники тоже покинули меня, а их место заняли двое других. Я спросил, когда смогу лечь, и они ответили, что ждут Пиду, который хочет лично проверить надежность узлов и ремней. Однако раньше молодого вождя ко мне пришел человек, которого я совершенно не ждал, — Одно Перо, отец девушки, приносившей мне еду. Он долго в молчании смотрел на меня изучающим взглядом, а потом, прежде чем заговорить со мной, приказал стражникам: — Пусть мои братья оставят нас наедине, пока я не позову их. Моя стража повиновалась без возражений, из чего я заключил, что старик пользовался среди соплеменников большим уважением и властью, хотя и не был вождем. Когда они ушли, Одно Перо сел передо мной на корточки и снова принялся молча рассматривать меня. Наконец он торжественно произнес: — Бледнолицые жили по ту сторону Великой Соленой Воды, я хотя у них было много земли, они приплыли к нам в огромных лодках, чтобы завладеть нашими горами и долинами. Он снова умолк. Правила индейского красноречия требуют, чтобы любой мало-мальски значимый разговор с белым человеком начинался с пространного вступления, где следовало перечислить все прегрешения бледнолицых. Я терпеливо ждал, когда он закончит обвинять белых и перейдет к сути. Но что же он хотел сказать мне? Передо мной показался проблеск надежды. — Краснокожие мужи встретили белых дружелюбно, как братьев, но они отплатили нам черной неблагодарностью. Он снова умолк. Я тоже выжидательно молчал. — И сегодня они думают только о том, как бы обмануть нас и согнать нас с земель, которыми всегда владели наши предки. Если им не удается добиться своего хитростью, они применяют силу. Последовало новое молчание. — Краснокожий муж встречает белого и совершенно уверен в том, что перед ним его смертельный враг. Разве есть среди бледнолицых люди, которые не желали бы нам зла? Теперь я догадался, куда клонил старик. Дело было во мне. Когда я и на этот раз не ответил ему, он спросил меня напрямик: — Сэки-Лата не желает говорить со мной? — Почему же? К чему мне отвечать, если я согласен с тобой? — Разве не все бледнолицые желают нам зла? — Нет, не все, — возразил я. — Пусть Сэки-Лата назовет хоть одного из них. — Я мог бы назвать много имен, но не сделаю этого. Если ты пошире откроешь глаза, то непременно увидишь одного из них. — Я вижу лишь Сэки-Лату. — Его я и имел в виду. — Ты хочешь сказать, что Сэки-Лата не питает к нам вражды. — Нет. — Ты когда-нибудь убивал или ранил краснокожих? — Мне приходилось защищать свою жизнь. Я давно доказал, что не желаю зла краснокожим. Сколько раз помогал я им в борьбе против белых! Если ты справедлив, то должен будешь согласиться со мной. — Сус-Хомаши справедлив. — Вспомни о Виннету. Мы были с ним братья. Разве Виннету не был краснокожим воином? — Он был великим краснокожим воином, хотя и нашим врагом. — Он не хотел быть вашим врагом, но вы вынудили его стать им. Он любил всех индейцев так же, как и своих апачей. Он старался жить в согласии со всеми краснокожими, но вы предпочитали воевать друг с другом. Сколько раз он пытался примирить племена, ставшие на тропу войны! Все, что мы с ним делали, мы делали из любви к краснокожему народу. Я нарочно говорил так же медленно и торжественно, как Одно Перо. Когда я умолк, он наклонил голову и в течение нескольких минут не проронил ни слова. Потом встал передо мной во весь рост и ответил: — Сэки-Лата не солгал. Сус-Хомаши справедлив и соглашается даже с врагом, если тот прав. Будь весь краснокожий народ похож на Виннету, а белый — на Сэки-Лату, мы жили бы рядом как братья и любили бы друг друга, а на земле с избытком хватило бы места для наших сыновей и дочерей. Мне жаль, что никто не последовал вашему примеру. А если за вождями никто не идет, вождей ждет верная гибель. Виннету пал от пули, а Сэки-Лата скоро умрет у столба пыток. Видимо, только теперь Одно Перо посчитал, что пора заканчивать вступление и переходить к делу. Я решил не торопить его и молчал. — Сэки-Лата прославил свое имя, поэтому ему придется пройти через страшные мучения, прежде чем он попадет в Страну Вечной Охоты. Разве позволит он своим врагам увидеть, его слабость? — Нет. Если мне суждено умереть, я встречу смерть, как воин, которому воздвигнут могилу славы. — Ты говоришь «если мне суждено умереть»! Разве ты считаешь возможным избежать смерти? — Да. — Сэки-Лата даже не скрывает, что хочет бежать? — Я всегда говорю правду. — Но высказать такую правду — большая смелость! — Я никогда не был трусом. Моя откровенность привела его в замешательство. — Уфф! Уфф! — воскликнул он, возведя руки к небу. — Сыновья кайова до сих пор щадили тебя, но теперь я вижу, что с тобой надо обращаться сурово! — Тебе меня не запугать, я горжусь тем, что сказал тебе правду. Никто другой не отважился бы говорить с тобой так открыто. — Сэки-Лата прав. Никому другому недостанет смелости признаться, что он собирается бежать. Сэки-Лата не просто смел, он дерзок! — Нет. Человек дерзкий поступает так от отчаяния, когда ему терять уже нечего. Моя откровенность другая, у нее иные причины. Не мог же я сказать ему в глаза, что знаю, зачем он пришел! Одно Перо хотел спасти меня, предложив в жены собственную дочь. Став мужем индеанки, я получил бы свободу, но был бы вынужден стать кайова. Такой исход я не мог принять, поэтому вынужден был отклонить предложение Одного Пера, но так, чтобы краснокожий не оскорбился моим отказом. Это и было главной причиной моей откровенности. Я намекал ему на то, что способен сам спасти свою жизнь, не прибегая к браку с индеанкой. Однако Одно Перо не догадался об истинном значении моих слов и продолжил тоном превосходства: